Уважаемый Алекс,
прочитал твой дебютный роман, он оказался намного хуже, чем я ожидал.
Фильм Бойла не смотрел, а теперь даже и пытаться не буду.
Наверное ты прав, когда говоришь, что Пляж гораздо лучше бы смотрелся в виде комикса: вся вторая половина романа у тебя будто тонет во вспышках стробоскопа, и такому рваному стилю отчаянно не хватает визуализации.
Надеюсь, твои следующие романы Тессеракт и Кома получились гораздо лучше, а ты чувствуешь себя в жизни на своём месте в роли сценариста.
И ещё. Хотел показать тебе, КАК надо писать такие вещи как Пляж. Прочитай, если будет время
Заметки с пляжа
Песок был терпким на вкус, отдавал лежбищем молодых тел и прохладой лимонадов, морская вода легкой вуалью прокатилась по пищеводу вниз. Крабы попрятались, медуз было не видать. Их наверное отнесло далеко в море ночным штормом, и к утру они ещё не вполне пришли в себя, как и многие в припляжных домиках после бурной вечеринки. Проползти от воды к зонтику было плёвым делом, но песок раздражал гениталии и забивался за крайнюю плоть, и пришлось делать это на ягодицах и спине, брезгливо отряхивая передние конечности. Плавки тем неизбежнее унесло волнами в нейтральные воды и сами по себе они никак вернуться не могли. Оставались ещё купальные шорты, но они были засунуты в чемодан далеко наверху в номере. До них ещё предстояло проделать путь, либо полный позора и сумятицы, либо дождаться знакомых, либо совсем уж незнакомых ранних посетителей пляжа и выпросить у них нечто набедренное.
В безопасных, полных милого юношеского романтизма сожалениях, что я не утонул и тело мое сейчас не ищут десятки спасателей, я пережил несколько рвотных позывов, но тень от зонтика и легкий, дующий вдоль насаженной заградительной полоски тростника, бриз смыли жесточайшие признаки похмелья, оставив лишь звон в пустой голове да зыбкий аквариум в скрюченном желудке. Можно было долго смаковать подробности, описывать своё нынешнее положение и состояние органов и сумбур в мыслях, но от всего этого осталось лишь легкое чувство незащищённости в паху – не каждый день вы просыпаетесь на свежем воздухе абсолютно голым, если вы не убежденный нудист-природолюб. Тотчас отметив, что будь я в трезвом виде, эта шутка про нудиста вызвала бы у меня презрительную гримасу сочувствия плохому каламбуру, тотчас я переместил свои мысли в области высшие. Бросив бесполезные попытки вспомнить, что меня привело на пляж ночью в шторм – это могло прийти само позднее или не прийти вообще – да и пусть бы там, где бы оно ни было, оставалось.
Я представил себе незнакомку, тихо ступающую босиком в белом шелестящем платье, - нет, ну не таком длинном, ну чуть покороче, вот в таком – по песку, медленно поправляющую выбившиеся непослушные со сна волосы, вышедшую на пляж. Неважно, какие дела тащат людей на пляж в такую рань, непричесавшихся и ещё не проснувшихся как следует – пусть она будет чуточку сумасшедшей, с такой доброй очаровательной сумасшедшинкой в углах рта и дальних нейронах мозга. И вот она идёт, ступает, шелестит, вся такая во власти ветерка, и за зонтиком – большим пляжным зонтом, полулежащим на бархане, скрывающим меня в тени – за зонтиком меня поначалу не замечает, подходит к воде, плещет в ней ногами, то-сё, оборачивается и, завидев мою наготу, улыбается. Смешного здесь конечно мало, но пусть уж улыбается.
Тут внезапно в мысли вторгается ополовиненная бутылка портвейна, трясущаяся перед глазами – это даёт знать о себе просыпающаяся память, безжалостная дрянь – желудок опять скрутило, пришлось, икая, глубоко вдыхать, быть себя по отвисшему животу, попутно обнаруживая во рту ещё целый выводок песчинок.
Но мы отвлеклись: она замечает, улыбаясь, и подходит, придерживая подол платья руками, чтобы его слишком сильно не подняло ветром, ибо тогда в кадре станет совсем уж много наготы. Прикрываться руками как-то недостойно взрослого человека – решаю я и во всей красоте предстаю её шаловливым глазам, мохнатым ресницам и гулким утренним мыслям. Ой как вы со вчерашнего изменились, мистер – говорит она – а я понимаю, что ничего со вчерашнего вечера-то и не помню. Лишь редкие обрывки песен и плясок, но алкоголь ли тому причиной? Или, может быть, наркотик, подсыпанный в шампанское изворотливым противником? Почесывая запорошенную песком голову, я осведомляюсь у неё насчёт где бы приодеться. Судьбоносная встреча, моментально реагирует она: вчера вы раздевали взглядом меня, сегодня я должна материально одеть вас, ах что за каламбур! Дура, однако, но все женщины в белых платьях такие, поэтому приходиться смириться, поэтому я по-джентльменски поднимаюсь, придерживая рукой расползающиеся в разные стороны телеса, выглядываю из-за зонтика, и вот тут-то мне и бросается в глаза бревно.
Метафорическое бревно, которое должно было попасть мне в глаз, если бы не токсическое, как мы уже выяснили, никак не алкогольное, похмелье. Поодаль от пляжа за стеной тростника и камыша грустно висит жопой вверх налетевший на бархан розовый автомобиль, весь исцарапанный, со следами от пуль, разбитыми стеклами, даже, кажется, не хватает одной двери. Ах вот оно что, я хватаюсь за рёбра – ведь это я на нем сюда приехал ночью в попытке убежать? уплыть? В отверстии на месте лобового стекла словно в насмешку болтается единственная оставшаяся невредимой ёлочка-ароматизатор. Разряжая обстановку, шучу, что вот ей-то я гениталии и прикрою, но больше ничего подходящего в кожаном салоне из одежды не находится. Дрожащими руками проверяю бардачок, незнакомка помогает мне открыть багажник с помощью найденных в замке ключей – везде пусто. В довольно сильном опасении, что я угнал машину прямиком из салона со стапелей, мы побыстрее отходим от неё и движемся вдоль полоски прибрежной тропинки, ведущей к небольшой рощице непонятного назначения деревьев и закрытым в столь ранний час питейным заведениям с бамбуковыми стенами.
Путь нагишом непривычно долог, не то что под расслабляющим прикрытием одежды. Тут в уравнение вступает множество факторов: и ветерок, овевающий мошонку, и практически висящее в воздухе возбуждение, передающееся мне от невинности женщины в белом платье, подчёркнуто корректно следующей вровень со мной, сложив ручки на талии, теребя какие-то завязочки и глупо улыбающейся в море, и напряжение от моей наготы, нарастающее волнообразно, от убегающей мысли, постоянно возвращающейся к причине неудобства. Напряжение, которое сводит на нет возбуждение.
Чтобы отвлечься, для того чтобы отвлечься, я начинаю думать многосложными длинными деепричастными предложениями, отвергнув прежнюю систему коротких и точных наблюдений, которая была введена в обиход скорее с тем, чтобы быть понятной стороннему наблюдателю. А новая громоздкая конструктивная махина понятна только мне, зато позволяет не обращать внимания на физический аспект, полностью приковывая внимание к умопостроениям. И милостиво предлагает избежать литературной условности недопустимости повторения однокоренных слов или схожих оборотов, отражающих не сколько усиление субъекта повторения, сколько посетившую меня сумятицу.
Наконец, когда хрупкий мир между моим жалким внешним видом и необъятным внутренним миром восстановлен, мы приближаемся к какому-то неясному строению, даже лень пытаться определить его принадлежность и проработать ту роль, которую оно должно сыграть в этой истории, поэтому я решаю вновь забыться и впасть в милосердный флэшбек: перед взглядом моим вновь мелькает бутылка портвейна, плещется рубиновая жидкость на её дне, бутылка, колыхаясь на волнах опьянения, уплывает вдаль, и место её занимает моя нынешняя спутница – вся в чёрном, обтягивающее вечернее платье, броский агрессивный макияж, полная шлюха в общем, да к тому же ещё и стерва: она что-то кричит, размахивая руками, бросает в сторону предполагаемого моего места нахождения предметы (бокал, подсвечник, метроном, детектив в дешёвой обложке, синий с блёстками фаллоимитатор, мобильный телефон с сенсорным экраном), всё это благополучно пролетает мимо, падая позади с характерным всплеском. Я оборачиваюсь и вижу перед собой полный манящей прозрачной голубизны бассейн, на дне которого уже покоятся все вышеозначенные предметы. Не в силах противостоять мимолётному восторгу восхищения, я тоже, расправив крыла, неуклюже сигаю в чашу бассейна. На этом воспоминание прерывается.
Прихожу в себя на песке, в рту солёно и гадко, сопли забили носоглотку и мешают вздохнуть, судя по всему меня вырвало морской водой. Спутница моя, неловко озираясь, робко стоит в сторонке, обмахиваясь уголком платья, видимо почитая верхом неучтивости вот так покинуть меня в столь деликатный момент, не завершив должным образом беседы, но одновременно, брезгливо отстраняясь, считая выше своего бабьего достоинства хоть чем-то помочь бессильному нагому телу, копошащемуся в барханах.
Вокруг высматривающе рдеют чайки. Неясное строение оказывается общественным туалетом-душевой-пляжной раздевалкой с килограммами презервативов в урнах и стойким запахом хлорки и разврата. Глядя на оранжевые осколки у исцарапанной стены, я легко предполагаю, что въехал в неё на автомобиле, затем, опомнившись, погнал дальше. Спутница моя, на время исчезнув в женской секции, возвращается с солнцезащитными очками, одна линза которых потеряна, а вторая сломана. Это ваше. Очки прикрыть наготу, как и ароматизирующая ёлочка не в состоянии, поэтому я со смехом беру их из трепещущих женских ладоней, верчу пустой глазницей на пальце и выбрасываю подальше в тростник.
Потихоньку шаткая песчаная колея превращается в асфальтированную велодорожку. Тут и там встречаются остальные признаки бурной ночи: разбросанные бутылки, окурки, какие-то непонятные лохмотья и скомканные салфетки. Песок из радужно-лёгкого становится тяжёлым и влажным, напоённым людской похотью и неразборчивостью. Вдалеке вырастают первые пальмы.
Придирчиво осмотрев пальмы, понимаю, что не помню не только прошлой ночи, но и своего имени и возраста, и вконец растерянно смотрю на спутницу. Даже её лицо мне знакомо больше, чем собственная подноготная, и тем более родней, что она остаётся со мной в столь трудный час. На вопросы мои недоуменные она отвечает по-женски односложно, мямля и запинаясь. Что-то утаивает, не хочет подробничать. Руки категорически сжимаются в кулаки от такого бессилия и нежелания объяснить происходящее.
У пальм прямо-таки нагромождение мусора, какие-то нефтяные пятна и запах мочи. Вот тут по памяти даёт основательно, и я вспоминаю, что, врезавшись блестящим бампером в ствол, со злости хотел поджечь его, облил бензином из канистры, вот она валяется пустая неподалёку, но огня не смог высечь, поэтому злорадно помочился на невинное растение, продолжив свою ночную поездку. Моя спутница, милейшей души человек, гладит волосатый ствол, не обращая внимания на царящий вокруг кавардак, что-то шепчет ему полными губами, отклячив аккуратный зад, отчего я невольно возбуждаюсь. Кашляя, прикрываю руками возбуждение, и движениями показываю, что нам стоит двинуться дальше.
Как сложно и как легко противиться сексуальному возбуждению? В современном обществе, где каждый жест, взгляд, неосознанно оброненное междометие только и единственно ставят своей задачей очаровать оппонента несбыточной, призрачной, невообразимо отдалённой, но всё же неминуемо ощущаемой вот здесь за поворотом перспективой соития, само понятие возбуждения как чего-то преходящего, временного, кажется, уже отсутствует. Особь мужского, женского ли пола должна быть возбуждена перманентно и готова к призрачному вербальному акту жаркого совокупления. В этом ей оказывают постоянное содействие и раздражающая органы чувств яркая реклама, вызывающие одежды, богохульно повторяющие очертания человеческого тела извивы дорогих автомобилей. Логично, что постоянное состояние возбуждения обесценивает само это священнодейство, куда более как редко случавшееся с нашими дедами и прабабками. Пророчески, что в скором времени мы останемся существовать в перманентно возбуждённом кусочком ботокса обществе, остающимся абсолютно фригидным в отношении дальнейших действий по удовлетворению этого возбуждения. Похоть исчерпает самое себя, как исчерпала себя жажда молодёжи выглядеть иначе, чем того требуют наставления старших полвека назад: если тогда длинноволосый небритый юноша в рваных джинсах или исколотый булавками панк с ирокезом возмущал общественность, провоцировал её на ответные действия, то теперь это в порядке вещей. Так же, как образ неформала-аутсайдера стал нормой, так и порнократия будущего станет нудной рутиной, скучной и пошлой.
Мы берёмся за руки. Теперь мне нет нужды скрывать эрекцию, мы весело зачёрпывая ногами песочек, продвигаемся по тропинке. Солнце поднялось на достаточную высоту и стало опасно обжигать бледную кожу. Логично, что провалявшись полночи в океане, я выглядел синим и распухшим, как утопленник. Нечаянная спутница же моя являет собой пример идеально ровного нелоснящегося золотистого загара, что так привлекает мужчин, увлечённых умеренностью во всём. Во всём кроме ночных возлияний.
Я помню форму её руки, помню её плавные движения, покорность ладони, лежащей в моей. Двигаясь ближе, я яснее ощущаю её запах, иногда редкий колышимый ветром волосок задевает моё голое плечо, оставляя щекочущий след, мурашками сбегающий вниз. То, что казалось невозможным ещё двадцать минут назад, становится реальностью вот тут, между пляжной раздевалкой и пальмовой рощицей: я останавливаюсь, мягко удерживая её за руку от дальнейшего движения, обнимаю трепетный стан, и, прикрыв от стеснения глаза, целую в обветренные губы. Она глубоко дышит, со смесью улыбки и недоумения смотря на меня, потом сама продолжает поцелуй, мы обнимаемся. Целуемся недолго и не страстно, нежно пробуя друг друга на вкус. Потом, напрягши ноющие плечи я беру её на руки и несу к пальмам. Она молчит, обнимая меня за шею, отводя в сторону сбившиеся волосы, вперив взгляд в сторону моря.
У пальм я аккуратно кладу её на песок, провожу губами по шее, после чего наотмашь бью по лицу ладонью. Хватаю за волосы и за горло, трясу некоторое время, чтобы болевой шок усугубился страхом смерти. Ударив ещё раз по другой стороне милого лица, начинаю быстро раздевать. Она не сопротивляется, не кричит, лишь тихо сопит, проглатывая обиду. Срываю через голову белое платье, лифчика нет, трусы тоже белые. Удерживая за шею, срываю трусы, не сдержавшись, подношу их к лицу и втягиваю в себя аромат геля для душа. Затем надеваю их на себя, встаю, уже не опасаясь сопротивления распростёртого на песке тихо трясущегося тела и с наслаждением натягиваю легко льнущее к коже белое платье.
Затем в одиночестве я продолжаю свой путь
Уважаемый Алекс,
прочитал твой дебютный роман, он оказался намного хуже, чем я ожидал.
Фильм Бойла не смотрел, а теперь даже и пытаться не буду.
Наверное ты прав, когда говоришь, что Пляж гораздо лучше бы смотрелся в виде… Развернуть
