Вчера прошел всероссийский тотальный диктант "для всех, кто умеет писать". И как выяснилось, текст для диктанта принадлежит Гузель Яхиной, а ее книга уже давно дожидается меня. Соединив два этих события, я решила приступить к чтению, тем более оставленные другими читателями рецензии дают надежду на интересное времяпровождение.
С прозой Сорокина познакомился года два назад, когда случайно наткнулся на небезызвестный рассказ "Настя". Сперва шокировало, а затем позабавило. С тех пор история о шестнадцатилетней Настеньки периодически всплывала во время самых разных бесед с самыми разными людьми.
Будучи в армии я совершенно случайно нашел в небольшой ротной библиотеке сборник "Пир", который пылился среди православной литературы и биографий Ленина. Именно с того момента и началось мое повальное увлечение его творчеством. Читал рассказы из сборника и без устали цитировал отдельные эпизоды своим сослуживцам, которых после прозы Паланика, казалось бы, удивить было невозможно.
И вот спустя почти год я сижу в аудитории университета и понимаю, что у меня проблемы. За три дня необходимо придумать ОРИГИНАЛЬНУЮ бизнес идею и презентовать ее. Ничего кроме всяких зоопарков, квест-румов и магазинчиков в голову не лезет.
После учебы, проходя мимо "Читай-города" случайно заметил "Манарагу" и не упустив возможности сразу же купил ее.
Прочел за два вечера и подумал, что было бы забавно составить эту самую многострадальную бизнес идею, основываясь на романе Сорокина. Воодушевившись и заварив литр чая, пишу о ресторане, который занимается приготовлением еды на книгах. Одним из отличий было то, что в моем проекте использовались исключительно списанные книги. В общем спустя часов 5, работа была готова и я со спокойной душой лег спать. А вот утром задумался... Черт, а как на это отреагируют вообще? Сомнений не отпускали меня до самого последнего момента. Презентация прошла чуть более, чем круто. После ряда проектов о тех самых зоопарках, квест-румах и магазинчиков, эта идея пробудила всех и вызвала обсуждения, чего прежде не было.
Препод также сражаясь с сомнениями менял свое мнение несколько раз и в конце концов утвердил работу и расписался в моей зачетной книжке.
Такие дела.
"Обитель" я начал читать в автобусе, продолжил – на конспиративной квартире, дочитывал – возвращаясь домой. Дома, сидя на кухне, и дочитал окончательно.
В ростовском ФСБ где-то должны быть кадры оперативной съёмки, на которых я во время обыска уткнулся в "Обитель" и пытаюсь читать, время от времени отпуская шуточки.
Как-то так получилось, что это был второй раз, когда я поехал в Новороссию. Два года назад Падов ездил в Крым и тогда тоже взял с собой новую книгу Прилепина, и так же почти всю прочитал её в автобусе. Правда, в тот раз я всё-таки добрался до места назначения; и там мне пришлось ходить по букинистам.
Хотя чего вру, в ту поездку срочно стал искать книжный ещё в Новороссийске (ехал с пересадкой). Вот и неделю назад тоже присмотрел себе местный букшоп, но ничего интересного не нашёл.
А "Обитель" – это наш русский, православный "Замок".
Наверное, лучшее, что пока написал Прилепин. Хотя и не без огрехов (раздражающих). Но пользуясь тем, что это не рецензия, а история, не буду въедаться в детали.
Какие новые для себя слова я узнал: волглый (стыдно, ага), ражий, подболточная (мука), прясло (в архитектуре), сень (в значении: навес в алтаре).
Роман Алексея Иванова "Пищеблок" я всё планировала прочитать, но всё откладывала. Вообще не очень люблю книги о вампирах, особенно современные, где вампиры показаны мерисьюшными. В итоге сначала я посмотрела сериал, а потом уже прочитала книгу.
Роман не разочаровал, вампиры тоже "не подкачали". Идея книги оригинальная. Такого воплощения образа вампиров я ещё не встречала. Сериал по книге мне тоже понравился.
У нас при взрослой библиотеке им. Горького есть еще детско-юношеское отделение. Недалеко, но, в общем, немного в другом доме. Я там естественно до недавней поры никогда не бывал. А тут выясняется, что книга Эдуарда Веркина "Остров Сахалин", которую я ждал, уже давно к ним в детско-юношескую, оказывается, пришла. Только дело в том, что книга эта 18+. А сейчас, чтоб вы знали, с этим очень строго: не дай бог какой засранец решит почитать! библиотекарям реально предписано проверять паспорта. Т.е. своему профильному контингенту библиотека выдать эту книгу не может. Нет, взрослым как бы тоже приходить в детско-юношескую библиотеку, конечно, не возбраняется, но...
- Да, у нас тут есть книги и 18+, - подтверждает мне библиотекарша в ответ на мой недоуменный взгляд.
- А вы их выставьте все отдельной полкой, чтобы дети сразу видели и знали, чего им нельзя.
Смеется.
- А сдавать ее тоже вам, - спрашиваю, - или во взрослую?
- Нет, - отвечает, - тоже нам.
И тут я представил себе следующего, кто будет искать эту книгу, и он меня спрашивает из будущего: Максим, ну ладно эти, но ты же вроде нормальный... Ты-то зачем в этом маразме участвуешь?! И я не знаю, что ему ответить.
«...интеллигенция! Вежливая до оскомины, изредка дерзкая на слово, но в поступках – смирная, вялая, покорная. Жалкая. И – живая, в отличие от многих крестьян, не выдержавших болезней и голода. Вот тебе и «бывшие».»
Впечатлившись «Зулейхой», решила я ознакомиться и с позицией критиков, а не обожателей, коим я сама и стала. И попалась мне на глаза рецензия Руслана Айсина https://poistine.org/istoriya-odnogo-predatelstva – ущемленное национальное самолюбование. В общем-то, можно было ожидать, что первыми выскажутся татары. Ну не может этот национальный моралезащитник принять, что в 30-40 годы прижимали татар, и, видимо, забывает, что помимо татар от режима пострадало и культурное наследие других национальностей и этносов.
Аморальная баба – ваша Зулейха, говорит он. Где страдания «безутешной вдовы»? А, простите, с чего бы ей быть безутешной? Её взяли в жены, потому что «у неё между ног мёдом намазано», а не по великой любви. А она, как любая религиозная женщина (И неважно, татарка, грузинка, француженка, русская, с рождения проповедующая мусульманство, иудейство, христианство или поклонение макаронному монстру) следует тому, чему её научила жизнь в этом религиозном обществе – уважать своего мужа, в её голове пресловутый домострой. Она для него вещь, он для неё – тиран. И с чего прикажете ей убиваться? Да, убили, да, она теперь беззащитна перед обстоятельствами, но поделать она ничего не может. Она безвольная, слабая женщина, несущая на себе тяжеленное бремя быта, но при этом бесправная в решении каких бы то ни было вопросов.
В общем, Айсина бомбануло. А от таких бестолковых критиков, не видящего ничего дальше полумесяца на башне мечети, другого ожидать и не приходится.
Кто-то в комментах к рецензии писал, что «Не похоже это на татарских женщин того времени, тогда женщины оберегали свою честь и достоинство. И первым, что для них было – это их вера, то что они мусульманки /…/ Одно я знаю, наши матери были достойными татарскими женщинами». Возможно, её мать и была. Если не попала в ссылку, не была поставлена перед выбором «войди в новый мир, прими новые порядки, иначе погибнешь». Как же мы любим ровнять всех под одну гребенку.
Я живу в Татарстане. И всю свою жизнь я наблюдаю, как татары пытаются правдами и неправдами обелить себя, выставить себя в лучшем свете, чем русских. Всю жизнь говоришь по-русски, но делаешь миллион ошибок? «Нам, татарам, скидка». Товарищи, а вы часом не забыли, в какой стране живете? Какой язык является национальным? Татарский язык и традиции – их культурное наследие, конечно же, но оглянитесь вокруг себя: татарский в школах обязательный даже для русских, книги и газеты на татарском печатаются, мечети на каждом шагу, чего не хватает-то? Вот как сказал «добрый» Ельцин «Хотите суверенность – получайте», так татаре (и я намеренно использую именно это окончание для обозначения конкретно чокнутых на своей нац. идентификации) и возомнили, что живут в стране Татарии (на секундочку, именно этот треш был написан в учебнике татарского в годы моего обучения в школе), а не в субъекте РФ. Вот отсюда и растут ноги всяких узколобых Айсиных.
В общем, не зашло мне знакомство с критикой, коль она такая национально двинутая. Я, пожалуй, пойду «Дети мои» почитаю…
Может быть, я ночью вьюжной
Упаду, и вплоть до дня
Снег холодный, снег жемчужный
Будет падать на меня.
И тебе, метель родная,
Не страшась и не грустя,
Сном последним засыпая,
Улыбнусь я, как дитя.
Александр Тиняков
Когда писатель Владимир Данихнов узнал о своем роковом диагнозе, мир сразу же изменился для него. Окружающая действительность предстала в новых красках, многое потеряло ценность. Он почувствовал себя чужим в этом мире, будто инопланетянин среди людей, а, возможно, и наоборот - человек среди инопланетян, единственный бодрствующий среди спящих. Он-то уже знал, что ему мало осталось, узнал свое будущее. В это самое время другие прохожие гуляли рядом, не зная, что их самих ожидает в ближайшем будущем. Мы часто грустим или мечтаем, слушая музыку, смотря фильмы, спектакли, но когда человек находится на грани, ему не хочется ничего ни слышать, ни видеть. В такие моменты мы будто понимаем, что самое дорогое, что у нас есть - это наша жизнь и здоровье. В такие моменты даже заядлый шутник становится серьезнее и по-иному начинает видеть мир.
История
Карлен был самым циничным человеком, которого я когда-либо видел. Он мог шутить даже о своих близких людях, но чаще всего он любил подвергать беспощадной критике самого себя, но одно он знал точно:
"Я никогда не умру", - любил он повторять. "Вот серьезно. У меня такое предчувствие, я буду первым человеком, кто будет жить вечно".
Карлен, конечно же, шутил, но была в его словах и толика правды. Он сам себя убедил в том, что с ним никогда ничего не случится. Он был шутником и всегда был готов сказать что-то смешное. На его замечание о бессмертии я ему отвечал, что нельзя с этой темой играть. Все-таки шутить можно практически над каждым вопросом, но смерть - это последнее, с чем можно заигрывать. Однако Карлен был бы не Карленом, если бы стабильно не гробил свое здоровье. К своим 30 с чем-то годам у него уже не было зубов (он носил зубной протез), выкуривал две пачки сигарет в день и очень любил выпить. Пил он безбожно много. Временами он напоминал человека, болеющего туберкулезом, настолько худым и истощенным он выглядел.
После очередной речи о бессмертии Карлен вдруг не пришел на работу. Он часто отсутствовал, поэтому никто ничего дурного не заподозрил. Карлен пришел на следующий день. Выглядел он как свежераскопанный труп. Гладко выбрит, изящно одет, но цвет лица у него был серый и землистый. Оказалось, что накануне после очередной попойки ему стало настолько плохо, что он потерял сознание и рухнул посреди дороги. Его срочно доставили в больницу, оказали надлежащую помощь. Врачи ему сказали, что он должен завязать с таким образом жизни. Карлен изрядно был напуган, но прошло несколько дней, и он ослеплял нас своей коронной улыбкой.
"Видели, как я вернулся с того света? Это еще одно доказательство того, что я буду жить вечно, я бессмертен!",- говорил самодовольный Карлен, зажигая очередную сигарету.
"Ай Карлен джан, ты что за собой гоняешься? И так чуть не помер на днях, а ты все свое талдычишь. Не шути со смертью, парень. Возьми уже себя в руки", - сказал один из коллег, который был намного старше и серьезнее Карлена.
Впервые я увидел, чтобы с его лица так внезапно пропала улыбка. Он будто получил оплеуху. Такой же резкий удар, который подкосил его несколько дней назад. Он вспомнил себя на операционном столе. Тогда он не хотел шутить. Единственное о чем он думал, это поскорее встать на ноги и поправиться.
Беда может случиться с каждым из нас. Мы часто вспоминаем о том, что у нас есть зубы лишь тогда, когда один из них начинает болеть. Мы начинаем ценить здоровое горло во время ангины, когда каждое проглатывание слюны причиняет нам боль. Книга Данихнова является напоминанием о том, что нужно заботиться в первую очередь о себе и своих близких. Казалось бы, все это прекрасно знают, и я в том числе, но очень часто мы вспоминаем эти простые истины в самую последнюю очередь, когда уже и не вернуть прошедшего.
Каждый раз, натыкаясь на мои платья, купленные лет пять назад и которые я надевала ровно один раз, мама негодует и упрекает меня в расточительстве: мол, зачем покупать то, что надела всего один раз на корпоратив, целесообразнее было бы взять на прокат.
Пытаюсь объяснить маме, что в момент покупки я руководствовалась надеждой на то, что смогу перебороть в себе интроверсию, социальную фобию, и начну ходить на все дни рождения, свадьбы, корпоративы всех своих знакомых и друзей.
Заключаю свой монолог фразой «Но оказалось, что я не могу себя заставить», надеясь на сострадание или хотя бы понимание.
На что молниеносно следует на трижды повышенном тоне раздраженное «Что за бред! Эти страхи существуют только в книжках»
Я всегда думала, что маме безразличны мои душевные проблемы, и она попросту их не замечает. Сейчас поняла, что она боится узнать о моих переживаниях, потому что не знает, как реагировать и чем помочь.
Она не плохая мать.
Она просто не умеет быть другой.
– И чем этот гипс замечателен?
– Главным образом своей стоимостью. Гипс ценится даже выше, чем балтийский туннель. В смысле поздний прибалтийский соцреализм, а это очень редкое и дорогое искусство.
– Насколько все это дорого?
– По-разному, – ответила Мара. – Но обычно суммы сделок исчисляются миллионами.
"IPhuck10" Пелевин
- Разве не вы, доктор Андерсон, сказали однажды, что вся театральная энергия викторианской Британии ушла не в драму, но в роман?
"Лжец" Фрай.
Это для себя, зарубка на память. И как констатация совпадений, с которыми сталкиваешься в читаемых одновременно (или почти одновременно) книгах. Пелевинский "Айфак" прочла пару недель назад, а совсем только что "Лжеца". Между книгами языковое, географическое и временное в четверть века расстояние. И у героев ничего общего, за исключением несколько экзотических (хотя приемлемых по нынешним временам) сексуальных экспериментов; интеллекта много выше среднего; и некоторой доли участия в происходящем искусственного разума.
В обеих книгах имеет место подделка артефактов. которые могут быть оценены в астрономические суммы. У Стивена Фрая это скорее носит характер литературной мистификации: куратор ГГ, профессор Трефузис, поймав студента на попытке плагиата, дает ему задание сделать что-то свое, что можно было бы оценить, как оригинальное и яркое. Неважно в каком жанре. на какую тему и какого объема. Главное - чтобы такого прежде никто не делал. Адриан пишет ни много ни мало роман "Питер Флауэрбак", который выдает за чудом найденную рукопись Диккенса. Акценты в произведении сильно смещены в направлении гомосексуальных привязанностей между персонажами, что неминуемо должно поставить под сомнение авторство. Однако это настолько безупречная стилизация под диккенсов стиль, что научный мир на какое-то время введен в заблуждение. А торжествующий автор под шумок затаскивает в постель молодого человека, в которого давно влюблен и позаботился вывести его в своем романе в качестве мальчика-проститутки - силами студенческого театра произведение немедленно адаптируют к постановке, ставят, и главная роль достается авантюристу Адриану (не нужно уточнять, кто играет жертву викторианского мужеложества?)
У Пелевина несколько иная картина. Тут безупречно спланированное и технически оснащенное предприятие по производству подделок "гипса" - так в романе называют современное нам искусство, все эти перфомансы. мобы. инсталляции и иже с ними. Действие в недалеком будущем, когда, как следует из эпиграфа, гипс стоит баснословных денег. Вдохновительница авантюры Мара Гнедых (Маруха Чо) с компанией единомышленников, талантливых программеров, создает виртуальную вселенную. куда помещается искусственный интеллект, подвергаемый жестокими творцами многим моральным пыткам (а хотите я его стукну и он станет нежно-фиолетовым в крапинку), чтобы страдание переплавлялось в творчество, аутентичное столь дорогому гипсу. Стоит уточнить, что персонификацией ИИ стала девушка. с которой беспринципная Мара вскоре вступила в сапфическую связь.
Вот как-то так. Удивительно все совпадает. Любовь, гомоэротика, подделка артефактов.
Скачал , пока жадина вне категорий не начал борьбу за своё бабло. Пусть полежит, пока не перечитаю свои запасы. А когда совсем ничего не останется, то пожалуй прочту или хотя бы попробую.
То, что тема кулаков и раскулаченных напрямую касается жизни многих знакомых мне людей, я впервые осознала классе так в пятом-шестом уральской школы. Разговор о кулаках зашел на уроке краеведения, и я, внучка пламенного коммуниста, после армии и войны приехавшего на Урал поднимать промышленность, вдруг впервые почувствовала себя не очень комфортно. Из двадцати шести моих одноклассников у восьмерых (а это ведь почти треть) оказались раскулаченными или репрессированными вполне еще живые бабушки и дедушки. И как-то эти дети (и их родители) не считали, что потерпели заслуженное наказание.
Помню свое потрясение. Вот сидишь ты за партой с толковым и бойким мальчиком, сыном простого инженера, а он, оказывается, потомок купцов, владевших сетью винных лавок. И это сейчас они от получки до получки живут, о Москве и колбасе и не мечтают, а тогда в Париж могли ездить. А у другой девочки, чья мама, злая и завистливая математичка, вечно высматривает, кто и в чем пришел в школу, прадед, оказывается, держал под собой половину лесозаготовок края. А у еще одной девочки бабу с дедом аж из трех домов выселяли. Придут коммуняки, заберут зерно, скот и избу, а те на припрятанное зерно новый скот и новую избу покупают, прямо на соседней улице. И так три раза людей беспокоили, пока то ли зерно не кончилось, то ли дочка этих самых кулаков за представителя новой власти замуж не вышла, смекнув, что проще ассимилироваться, чем без конца переезжать.
Семьи всех этих ребят, в отличие от моей, жили на Урале веками. И все они поначалу потеряли с революцией гораздо больше, чем приобрели после. (Забегая вперед, скажу, что приобрели тоже немало. Только не у всех хватило сил это признать. Кстати, жаднее, злобнее и завистливее училок из семей раскулаченных куркулей я в своем детстве и подростковом возрасте не встречала. Именно они всеми силами создавали мутотень с обязательными подарками классным руководителям и прочими поклонами. Психология набить сервант хрусталем или психология набить амбар зерном — это одна психология).
Одним словом, социальное и классовое расслоение в тот день открылось мне в полной мере, а слова “купечество” и “кулачество” обрели вполне конкретные лица и фамилии.
Следующим знакомством с темой репрессированных, спецпереселенцев и раскулаченных для меня стал опыт мелкой бумажной работы в городской администрации. Шла волна выдач государственных компенсаций, я сидела на приеме, вклеивая фотографии в удостоверения, и видела, каким потоком идут за документами люди. Десятки людей каждый день (вернее, это мы принимали десятки, а приходили сотни и стояли в коридорах по несколько дней, по привычке и из страха, что раздача прекратится, и на всех не хватит).
Сотни людей, пришедших получить причитающееся за родных, пострадавших в 20-е и 30-е годы. У большинства истории были как под копирку: в семье было больше одной коровы, родители не захотели отдавать скот в колхоз, в итоге все имущество забрали, а людей выселили в соседний район или отправили на стройку завода. Вот так из вчерашних крестьян и набирали строителей и чернорабочих. А я-то думала, что мой молодой город строили исключительно добровольцы-комсомольцы да городская беднота, с радостью покинувшая родные деревни. Не с радостью.
Встречались вещи и позабористее. Помню, как одна старуха, получив компенсацию за мать, вдруг поинтересовалась, а может ли она получить деньги за своего биологического отца. Оказывается, ее мать из семьи кулаков, будучи уже беременной этой будущей старухой (вот вам оборот в стиле Яхиной или Солженицына), ушла от своего жениха, главного кулака всей деревни, буквально за день до его раскулачивания. Ушла и вышла замуж за красного снабженца, которого вскоре довела до тюрьмы за какие-то там торговые махинации. Тогда она вышла замуж опять, переписала дочь на второго красного мужа, который вскоре погиб в великую отечественную, оставив ей пенсию и льготы для падчерицы (будущей старухи). Все это время экс-жених кулак пытался поддерживать с ней связь: писал из тюрем и из ссылки, а как вышел — вернулся и поселился неподалеку. Однако мать с ним никаких дел не имела и дочери о нем до самой смерти не рассказывала. И только перед смертью, отдав ей документы на собственное имущество, открыла, сколько всего было у ее настоящего отца. И вот теперь старуха-дочь хотела бы обналичить наследство этого невиданного ею отца, который точно был самым богатым в их деревне. Как минимум, пару домов и десяток коров имел.
Помню, у меня голова шла кругом от всех этих коров и домов и от той жадной прямоты, с которой старуха хотела денег. Денег, денег, денег. Не справедливости, не вернуть отчество и фамилию настоящего отца, а денег. Вы. Мне. Должны. Плевать на ваш всеобуч, здравоохранение, бесплатные квартиры, Гагарина и прочее, что было в нашей общей жизни. Верните мне стоимость всех коров, отобранных до моего рождения.
…Впрочем, легко иронизировать, когда эту корову отняли не у тебя. Да и об исторической справедливости в кабинете, где сидят пятеро пострадавших преклонных лет, а еще пятьдесят ждут своей очереди в коридоре, говорить было бы странно. Тем более, что я тогда была еще старшеклассницей, временно устроенной в соцотдел по блату, так как штатные сотрудники администрации просто не справлялись с наплывом населения.
Однако одно я тогда уяснила совершенно точно: потомки раскулаченных и репрессированных — это не миф и не мизерный процент населения, а вполне себе существенная часть общества; и они всегда помнили о том, что потеряли.
И теперь эта часть общества хочет писать (и читать) книги о своем прошлом. Как к этому относиться? Я любила своих родных и точно помню, что они ну никак не походили на кровожадных и тупых коммуняк из "Зулейхи". Но я также отчетливо помню холодок на школьном уроке, когда я осознала, что треть моих одноклассников находятся по другую сторону истории и любят, помнят и гордятся ничуть ни меньше моего.
Так как относиться к кулацкой правде о советском прошлом? Для себя я все поняла, когда оказалась (спойлер: ненадолго) в обществе тех, кто в 90-х смог восстановить личную справедливость и многократно отыграть назад свое кулацкое добро. Дышать среди тех людей было невыносимо трудно, как Зулейхе жить со своей свекровью и Муртазой. Очень хотелось побыстрее перевернуть страницу.
Субжанры всегда более доходчивы и убедительны. Воровской шансон, пролетарский агитпроп, кулацкий «кулаксон»... Субжанры живут, пока авторы учатся писать медали с обеих сторон, а не только с той, что видели с детства. Субжанры востребованы, пока в них есть потребность. Пока была потребность плакать о царской России, которую они потеряли (не до конца забив шомполами, вздернув на виселицы, замордовав сапогами в зубы), выходили воспоминания белых офицеров. Пока есть потребность вспоминать отобранное сто лет назад зерно и убиваться о мельницах и маслобойках, будут появляться романы навроде "Зулейхи".
Так как к ним относиться? С вниманием. Есть такое выражение в группах поддержки: "мы не вмешиваемся в рассказы других людей, так как сказанное ими является их правдой". Вот такая смена правд в миниатюре: три минуты говорит один, потом другой, потом третий. А под конец каждый уносит с собой то, что захотел и смог услышать.
В этом году я очень удачно вложила свои отпускные и купила дачу в СНТ. Судя по описанию СНТ "Вьюрки" в книге местность писалась именно с наших дач.
Названия улиц - Вишневая, Лесная, Рябиновая - это соседние улицы со мной. Две калитки - одна ведет на шоссе, другая - в соседний поселок. В 15-20 минутах река - Урал. Все окружено небольшим леском из карагача. Скорее всего именно за это ассоциирование я и поставила книге - "7"
12 дек 2018 начало. Не дочитав пол книги, у меня появились приглашения на спектакль в постановке Константана Богомолова «АЙ ФАК.Трагедия» по роману Виктора Пелевина «iPhuck 10».
«Человек в наше время одинок - и часто хочет, чтобы его пережили хотя бы любимые электронные игрушки»
Главные герои Порфий ( Игорь Миркурбанов) и Мара ( Дарья Мороз) наподражаемые «Брусникинцы» отыграли в золотом 75 этажном небоскребе «Меркурий», в московском Сити... 
Дарья Мороз, была той немолодой женщиной. У «девочки во взгляде отсвечивало больше БДСМ-шипов, чем на одежде» с короткой стрижкой, и огромной красной чёлкой, «баба с яйцами» подчиняющая себе алгоритм, в виде Порфия.
Виртуальный полицейский Порфий Петрович, изображающий «типичный российский искусственный интеллект второй половины 21вв, окрашенный в контрастные тона нашей исторической и культурной памяти» Игорь Миркурбанов - детектив, говорящий с Марой всей мировой литературой.
Первые два акта, они соприкасались между собой только экранами за спинами друг друга. Для нас зрителей, был ракурс одного из героев, относительно мест билетов.
« я подключился к камере на микроволновке, некоторые идиоты ещё спрашивают, зачем там камера»
«-Порфий Петрович?
- Так точно, сударыня. Он самый прибыл для прохождения службы»
«Открытый ею канал вел.. прямо в айфак-10, лежащий на кровати в её спальне. Дорогущий тёмно-пурпурный айфак, в женской стрейт-сборке ( то есть с пристёгнутым дилдаком), со ртом типа два-шестнадцать-практически таким же, как у моей экранной проекции. Рядом валялись огмент очки» По итогу: Маруха Чо пожизненно арендовавшая и пристроившая Порфия к написанию порно-сценариев для iPhuck-фильмов.
Постановка размазала зрителя своим бесконтактным способом. Люди, пора учиться жить нам по новым правилам иллюзорности присутствия)
Пелевинская реальность, с изящной цепочкой нагибательных отношений ( в этом всегда Пелевин на высоте, умеет задать нужный тон, выточить искру в отношениях, и ещё обязательно «надрать задницу»). Режиссер К. Богомолов изящно передал нам драму, своими актерами (не залезть при этом в трусы, но накалив атмосферу в зале до уровня сауны).
Выплыла я из зала, в пьянящем обожании, с широко открытыми глазами, (так возможно?!)
Я ещё долго не стремилась к бумажному источнику, мои образы фундаментально подкрепились Богомоловскими.
К рецензии на книгу вернусь, там столько фраз, ставших уже афористичными ( даже если вы всё ещё не читали).
С любовью, Кат ( к Пелевину, естественно)))
Для меня очень трудно писать именно рецензию на такие книги. Потому что очень это схоже с оценкой, а как оценивать историю семьи.
Читая такие книги, я понимаю насколько школьный урок истории прошел через меня совершенно плоско на бумаге. Только повзрослев мое внимание цепляется за отдельные статьи-воспоминания, книги о жизни СССР и это открывает для меня новую, настоящую историю. Вспоминаю обрывки семейных историй о бабушке и дедушке, но с новой грани.
В детстве помню историю, что мой дедушка выбрал место для нашего аула, привел туда людей и обосновал село со звонким названием “Пятилетка”. По утрам он ходил по домам и звал на сельхоз работы. Я, как человек, знавший историю по цифрам, датам и коротким описаниям Причина-Повод-Следствие, не вполне понимала, откуда он пришел, зачем ему надо было по домам ходить, кого-то звать, что за сельхоз работы и даже название села для меня было совершенно оторвано от истории. И именно эта книга воссоздала картину жизни в то время, я как будто бы это прочувствовала и история перестает быть плоской. Огромное спасибо автору за такую атмосферную книгу.
Всю неделю до выхода книги, пока я читала t, гугл настойчиво кидал мне новости, как крюк ягуаны на фаллосоносителя, что "вот, свершилось!" Примерно в это же время мне мой друг, будучи любителем Пелевина, устойчиво утверждает, что история-то оказывается про Таню, про неё, и улитку. И вот уже 27 число (а 7 так-то моя любимая цифра), в конце выложенного отрывка "Таня, Танек...", а я с удивленным лицом в 9 утра на работе "тихо схожу с ума". И нет, всё так иронично сложилось, что после прочтения у меня и в мыслях не было, что что-то пошло не так. А потом эти игры слов про срубленную облепиху и уничтожение русской культуры в реальной жизни и "фимянизм" и получения счастья (вроде как) в книжной.
Ну, мы же маленькие человечки, видеть всякие знаки в совсем несостыкующихся вещах и есть работа воображения и социальных программ. Потому и обман внутренний, внешний, посередине, вдоль и поперёк, а Толстой - тень, ходящая вокруг да около. И куда ни глянь, постмодернизм съедает наши мысли, пытаясь доказать всем и вся несвязываемость связываемых вещей, которые при этом и смысла-то вовсе не имеют.
Меня хоть и Таня зовут, но ироничное содержание мимо не прошло. Давай, попытайся себя осознать через межкультурные ресурсы, иначе зачем вообще все эти -измы в наш-то век. Страдай, человек, во благо... Лжи.
Интеллигенция должна выгуливать традицию. Ее инструмент — совок и поводок. Не будучи потомственным интеллигентом, я следую именно этому правилу в надежде, возможно, тщетной, быть допущенным до платана, подобно флоберовскому Мато. Мне хочется в это верить. Не обличать и лицемирить, как номенклатурная пристройка на воле нашего отечества, а водить и показывать — к этому стремились все помыслы мои и просьбы к провидению.
Пищей современности нашей явилась журналистика, прикрытая литературой. Жажда общения со словом иссякает, маргинализируется и становится стилем. Меня увлекают технологии. Я произношу слово “контент”. Мне кажется, — говорит мне Н., — в критике уже нет настоящего читателя, поэтому когда в ты натыкаешься на канал в Телеграме, который ведет именно такой читатель, вдумчивый, серьезный, отзывчивый, — она делает сообразную этим эпитетам паузу и продолжает, — это, наверное, счастье. Я не согласен, конечно, особенно со словом “телеграм”, но когда происходят совпадения, я теряюсь. Так было и тут. Я выключаюсь на слове “счастье”. Слушать Быкова — это счастье, вспоминаю я комментарий одной неизвестной мне особы к одной известной мне лекции. Такова предыстория всех моих опытов со словесными танцами. С перекрестка случайно хлопнувших в ладоши фраз. Так я решил стать читателем-счастьем, его эквивалентом.
Технология — путь раскрашенной очевидности. Современность называет это сервисом. Счастье в таком случае — тоже сервис, только ментальный. Наш разговор и встреча с Н. пришлась на мои отношения с голосовым помощником Алисой и ее братом по ИИ репликой Оккие-Доккие, к сожалению, не знавшим русского языка. С их помощью я хотел написать рецензию на последний роман Виктора Олеговича Пелевина. Но моя затея не удалась. Реплика не интересуется книгами, а Алиса выдала за себя Галину Леонидовну Юзефович, в чем, конечно, была мной уличена. Желание мое объяснимо: как вы знаете, главный герой романа — текстовый алгоритм. Затереть неудачу пришлось осторожно: я стал читать "Июнь" Дмитрия Львовича Быкова, автора самого большого выпущенного в Виктора Олеговича ежа. Так мысль об одном событии пересекает движение другого, совпадение событий обучает тростник речи. “Паттерн,” — поправляет меня Порфирий Петрович. “Отчет,” — произносит Корастышевский, и усы его разъезжаются в улыбке, как разогнавшийся сегвей его автора. Счастья я не испытывал. Но задача моя служебная, и я вытянулся в струну, нужен был третий импульс. Импульс звучания.
Движение образуется тягой к воскрешению. В этом смысле шаг — всегда основа ритма воспроизводства. Но качество этого воспроизводства остается вне фокуса. Качество тяги механизма характеризуется пробегом. Потому что механизм должен вращаться, — говорил мне В.П., — когда-нибудь все напечатают, вопрос в том, кто, когда и кого, но и это уже неважно. Он был прав. Через семь лет его фб-посты стали книгой. А тот разговор моими мыслями. Процесс — это размер звука. В журналистике/литературе звук создается критической массой отголосков. В какой-то момент кажется, что звук этот и есть сам процесс, уверенность критики создает еще большую иллюзию развития, до тех, впрочем, пор пока перед глазами не вырастет сам механизм. Или, по-нашему, технология.
Я стал читать отзывы на iPhuck10 изумительнейших женщин (нас познакомила Алиса) — Галину Леонидовну Юзефович и Анну Анатольевну Наринскую прежде всего — и они были комплиментарными. Моя точка сборки, настроенная, как вы можете судить, на совпадения давала, кажется, сбой. Я, по старой привычке, настраивал гитару по гудку телефонной трубки, струна тянулась, но звук не подстраивался, не совпадал. И вдруг: трубка заговорила. Вот что я могу, — произнесла Алиса. Струна, наконец, звучала как надо. — Или просто поболтаем, — ответили мне ГА и АН. Почти наш знакомый Аэм-Дээм, нужно было подстроить басовые струны. Тюнером выступил неожиданно выглянувший из прекрасного далека Борис Кузьминский с “ведомостным” отзывом: стало понятно, что Пелевина нужно мерить Быковым, дискурсморгеном его романов от абрисного Анонимуса из Любви к трем цукербринам до целиком угадываемого Порфирия Петровича из Iphuck10. Вот так все и сложилось, ладоши хлопнули.
Их называют главными романами осени. И это верно, прежде всего, потому, что созданы они обладателями самых многочисленных писательских фанклубов. Это дерби, матч между командами одного города, во-первых, и, во-вторых, это витрина всей нашей сегодняшней поп-словесности. Что же, литература как спорт. Мне нравятся подобные аналогии. Это русский хоккей, игра с традицией, достойная лишь нескольких северных стран.
Быков говорит об анекдоте. Мол, рассказывать одно и то же глупо, слушать неинтересно, но если послушать все-таки, то на десятый раз даже может понравиться. Он прав. Iphuck10 — это прежде всего скучный роман. Но его скука заложена в его интенции: это роман об алгоритме, а алгоритм — это статика, веселого там мало. Я думаю, Пелевин долго к этому шел. Он создает редимейды, объекты, которые живы только в определенном месте, это вполне дюшановский жест — вернуть книгу, дать ей музейную жизнь. И в этом смысле, видимо, анекдот тут вовсе не случаен: редимейд тоже начинался с анекдота. Неслучайно и то, что Дмитрий Быков называет “суконно-фейсбучным языком”. Авангард — шаг без поступи, язык будущности, скучный, но ведь и жизнь похоже тоже скоро будет редимейдом, или технологией, или хлопком в ладоши. Это имлицитный сюжет любого редимейда: он делает собой любую жизнь. IPhick10 высказывал мой собственный незамысловатый сюжет, да и не только мой. Есть ли у него альтернатива? Есть ли в этом счастье? Я стер Алису из телефона, удалил реплику.
Быков в своей рецензии говорит, что и он не лучше. Это тоже правда. "Июнь" — это 3 интеллигентских анекдота о том, что время сводит человека с ума. Логика сюжета традиционная (совок и поводок, мы помним): прошлое объясняет настоящее и — отчего-то — помогает видеть будущее. Алгоритм гниения ясен, война не спасет. Форма свободная: разговор, болтовня с поперечными лицами, с собой, в сутолоке, в толпе вся невыносимость матрицы жизни. Мы помним: стилем стала публицистика. Два лучших романа осени, наш разговор происходит зимой. Один продолжение другого, без ежей ясно: мы читаем одну и ту же книгу. И, кажется, это входит в понятие редимейда, ритуала, хоровода, ярмарки Нон-фикшен.
Моя история должна быть веселой. Я извлекаю из себя все паттерны, но метро не становится быстрее, снег тает, место на диске заканчивается. Мои колени развинчиваются не от стихов, и не от веселой важности услышанного. Я пытался вырастить мыслящий тростник, настроиться. Не вышло. Меня держит за руку жена. Ее имя — это два слога. Мой младший цокает языком, старший хлопает в ладоши.
--
Этот текст написан специально для проекта Солома.
@solomatoday во всех соцсетях, Дзен и Телеграм.
"О видах любви" - называлась лекция, на которую в старом анекдоте граждан заманивали, чтобы в очередной раз рассказать о любви коммунистической партии к советскому народу. Теперь иные времена: любовь женщины к женщине (пришедшая к нам, по версии лектора, с порочного востока), мужчины к мужчине (с порочного запада), всевозможные методики самоудовлетворения и некоторые совершенно экзотические - утратили статус табу, говорить о них можно свободно. Да что-то не хочется. Вернее не так: говорить можно, за это тебя не побьют камнями, но не нужно. Как испокон веку не принято обсуждать интимных подробностей происходящего между людьми.
Приняв право других выбирать сексуального партнера по обоюдному согласию, мы естественно приняли и практику умолчаний, возможно даже более отстраненное отношение, чем в случае традиционного партнерства. Потому что существует ведь целый пласт литературы, основная задача которого подробно осветить на какое место ее фигуры упал его пылающий взгляд, по какому скользнула жаркая рука и как она прильнула к его восставшей плоти. Я о дамских романах, в которых сюжетные коллизии на вспомогательной роли, рулит софтпорно, что не мешает им оставаться в зоне легитимности. Серьезной литературе тоже случается заглядывать в спальню, но ненадолго, в особо напряженные моменты и без оглушительных подробностей.
В книгах о любви однополых партнеров и такой уровень откровенности чрезмерен, а интерес воспринимается похождениями слона в посудной лавке. Очаровательный пример - сцена из "Белых зубов" Зэди Смит, в которой в дом супругов-писателей приходит тетя друга их детей со своей партнершей (подругой, возлюбленной?) Визит с целью обсудить перспективы образования детей; в определенный момент что-то идет не так и мама-писатель брякает: "А как вы занимаетесь любовью? Кто сверху, кто снизу, какие-то приспособления используете или так обходитесь?" И у всех присутствующих одна мысль: "Вот идиотка!"
Это привычное положение вещей, не станем учитывать недоброй памяти Уильяма Берроуза, который один по среднестатистическим показателям перекроет всю гей-литературу как бык овцу (но его писания назвать порнографией - обидеть порно - визг бешеного пса). Так вот, тем более неожиданно было встретить в трех книгах, читаемых одновременно, откровенные подробности. Iphuck10 Пелевина, глава "Бейонд", исполненное томительных страстей описание совращения офицера вермахта французским режиссером Франсуа Трюффо с использованием (ужас-ужас!) в качестве примнки Жана Марэ.
Стивен Фрай "Гиппопотам" сцена застольного разговора в имении Логана, где старый педераст Оливер с невероятной скабрезностью смакует описание своих похождений на венецианском биенале: "У него была такая - все застыли от неловкости - Елда" (оркестр, урежьте марш). Клайв Баркер "Книга крови", эпизод In the Hills, the Сities, два приятеля-гея путешествуют по Югославии, один страстно любит осматривать церкви и монастыри, второй предпочитает более прозаические радости местной кухни и городские увеселения. Напряжение, вызванное взаимным недовольством, снимают спонтанным сексом в придорожном лесу. И, в общем. без ханжеских умолчаний.
Я тут сейчас так подробно о гей-теме, но есть еще кое-что, объединяющее три книги, написанные в разное время и в разных странах безусловно талантливыми харизматичными людьми. Зоофилия, о.боги мои, видно я недостаточно продвинутый пользователь, нет человеческих сил на подробности. Пелевин - "Блонди" - Фюрер и его пес; Фрай - эпизод на конюшне и неявная, но пронизывающая порочная сексуальность в Pig Blood Blues Баркера. Довольно, пожалуй.
книга мне очень понравилась)). Такое ощущение что побывала в прошлом, причем в своем. В книге рассказывается про восмидесятые начало 83-84 годы, это годы когда мои родители познакомились и поженились))=. Многие описанные события похожи и на мои когда я сама была подростком в нулевых)), те же махалки, драки район на район, и конечно первая влюбленность
Был ноябрь 2015. В квартире, где я остановилась, было до жути холодно и спасало только теплое одеяло. Не помню, как все точно привело меня к этой замечательной книге, хотя точно знаю, что привело меня к этому замечательному автору. Никогда бы я не подумала, что читая, можно настолько окунуться в мир прошлого, в мир, о котором даже не ведал, который потрясает до глубины души. Порой промерзаешь вместе с героями до костей...
Заключенные явственно представали у меня перед глазами, я понимала все их эмоции, все чувства, которые описаны простыми русскими словами. Мне не хотелось останавливаться в чтении, хотелось жить вместе с Артемом, жить и радоваться каждому дню, собирать ягоды вместе с теми, кто ходил в эти походы... Но, конечно, мне бы не хотелось там находиться. Жизнь на Соловках была далеко не сахарная, не веселая... Я бы никогда и не начинала читать подобную литературу, но теперь уже прочитав, мне не хватает книги. Не хватает ощущения, что я со стороны смотрю на происходящее. Очень мощно показано, как можно потерять веру в мрачных условиях жизни и, наоборот, как ее не лишиться... Как, оказывается, вкусен может быть кусочек хлеба и крошки от него... Поглощающее чувство голода. Место, где в один момент все может пойти против тебя, где имевшие власть и силу могут стать обычными заключенными. Такая же нетипичная история любви... или ненависти... или просто страсти... И дружба, какая может быть только, но дружба. Вот есть человек. А через день нет. А был тебе близок.
Общение в декабре 2015 с самим Захаром Прилепиным у нас в городе на литературном вечере для меня было чем то фантастическим. Да-да. Слушать его мысли, вживую, рассказ о том, как создавался этот ёмкий роман, сколько сил было вложено - это самое большое открытие после прочтения книги. Можно сказать, что подобного рода литературу мне открыл именно Прилепин. С его манерой описывать все, до таких мелочей, что явственно представляешь каждую травинку, каждый гвоздь в бараках, где размещали заключенных, видишь каждую чайку, так неугомонно летающую и орущую в вышине неба над Соловками.
Особенно для меня значимо, что выбор книги и ее чтение, приезд в наш город талантливого и откровенного писателя, как то совпали по очередности, тем самым убедив меня, что я должна была наконец прочувствовать эти эмоции и увидеть подобного рода литературу с другой стороны. Я думаю, что книги, подобные Обители открывают внутри человека те чувства, которые в обычной жизни мало кто прочувствует, перенесет через себя. И думаю, что истории, сплетенные из человеческих судеб, более острее проникают в читателя, показывают тем, кто ропщет на жизнь сейчас, что раньше было еще хуже некоторым людям, что стоит быть благодарным за жизнь саму, верить (во что бы каждый не верил) и ценить моменты.
Наверное, эта книга и встреча с писателем - самые яркие события ушедшего 2015 года. Самые яркие и самые полезные.
Книга А. Рубанова "Финист - ясный сокол" сначала вызвала у меня желание прочитать её побыстрее. Однако почему-то прочитать её я долго не могла собраться.
Сначала читать было тяжело, но потом книга захватывала больше и больше. А дальше захотелось сказку-оригинал перечитать (у неё, кстати, много вариантов), фильм советский по сказке пересмотреть.
Всё-таки насколько же хорош фильм. Сюжет, конечно, изменён, но всё равно интересный.
Были в Жигулевске перед отъездом зашли в Больничный парк его сейчас ремонтируют. В инете прочитала, что установили скульптуры спортсменов, думала готовы все, но нет пока несколько постаментов ждут своих героев в наличии две девушки: с мячом и веслом.
⠀
Глядя на них вспомнила книгу Вьюрки. Дело в ней происходило в дачном поселке с одноименным названием и один герой Виталий Петрович, тихий и спокойный по сути своей человек, живущий в общем то не заметной для всех Вьюрков жизнью имел одну большую страсть он собирал по разрушенным пионерлагерям и прочим местам где остались без присмотра - статуи пионеров, подшаманивал их и размещал у себя в саду. За жизнь у него их скопилось приличное количество, стояли они тихо оплетеные вишнёвыми ветвями и ликами своими белыми смотрели сквозь те же ветви и забор на гуляющих дачников. Виталий жил с пионерами и с собой в полной гармонии, пока во Вьюрках не началась главный замес ужаса. Всю историю пересказывать не стану, должна же сохраниться интрига для тех кто решит прочитать книгу.
⠀
Но, суть в том, что в какой то момент пионеры, движимые неведомой силой начали ходить по ночам, скрипя своими гипсовыми телами и конечностями с одной целью уничтожить своего хозяина и окружающих...
⠀
Тогда я читала вечером и по моему телу пробегала дрожь я представляла всю эту картину маслом, за окном стояла темень и в общем то не фруктовый сад, но для верности я глянула туда вдруг это вовсе скрипит не фонарь, а инородное тело, что лезет по кирпичной стене...
⠀
Сегодня был пасмурный день, ветер поднимал листву, от сырости по коже перебегали стайки мурашек сливаясь в легкий озноб под курткой, улицы были безлюдными и девушки стояли безмолвно спокойными на фоне неба, бесстрастно взирая на нас, вдалеке каркали вороны (а они всегда каркают в присутственных местах, вы замечали?), лопотали на своем работники копаясь в углу парка.
⠀
Мы уже выходили в воротца как за спиной у нас что то затрещало я подпрыгнула - замерла, подозрительно глянула через плечо, осмотрела быстро парк и статуи, погрозила им для порядка пальцем. И на секунду стало жутко от ощущения, что мне махнули в след веслом и тонкий язычок, кровожадно облизнул губы хозяйки, растянутые в ухмылке...
P.S. Сейчас уже установлены все скульптуры в парке
Сад
В книге не бывает аксессуаров как в одежде, поэтому нам запоминается она не отдельными красивенькими сюжетиками или описанием эмоций, а в основном окончанием, выводами которые ты можешь сделать.
Мы всегда так ждём чем же закончится книга, переживаем за героев. Часто когда попадается интересное произведение возникает мысль подольше бы оно не кончалась.
Некорректно будет взять и сказать о книге, как «вкусно» пишет автор, какие замысловатые фразы у него. А по прочтении ты сидишь и не понимаешь о чём вообще была книга, какая мораль, и какой вывод... что имел ввиду автор?
Я редко обращаюсь к творчеству современников, в основном по рекомендации друзей-эрудитов. Как правило предпочитаю нашу добрую русскую классику, дабы ее много, и не перечитаешь всего. Темы отцов и детей, добра и зла, любви и ненависти -вечные вопросы которые буду волновать душу всегда. Читая русскую художественную литературу я учусь анализировать, пропускать полученные знания через свой жизненный опыт , пытаясь в уме прожить жизнь героев книги, чтоб понять как бы я поступила в той или иной ситуации.
Я редко разочаровываюсь книгами в основном это происходит от прочтения зарубежных авторов поскольку во мне укоренилась ментальность русского человека с бесконечной верой в добро и любовь.
В первый раз меня постигло разочарование прочтения нашего современного автора Марины Степновой её книги «Сад». Купила книгу даже не по рекомендации, чисто случайно консультант эту книгу разрекламировала так, что стало интересно о чем же пишут наши современники.
Реально такое многообещающе начало, погружение в атмосферу позапрошлого века с «кружевами» прелестных и изящных фраз, зернистых мыслей, живым описанием главных героев, как вымирающего вида русской аристократии, их характеров и задач. И так было до середины книги. Однако такой бездарный как оказалось по завершении прочтения сюжет, который не только не учит хорошему, наоборот, как будто одобряет поведение главной героини, оправдывает её меняющейся реальностью, тяжёлым наступающим временем.
Я не думаю, что времена бывают разные, для того чтобы понять почему поступил так или иначе главный герой. Для меня имеют значение сохранение ценностей семьи, брака, любви к людям, главным образом чтоб автор дал возможность главному герою выбрать свой путь, добра или зла. Здесь же с самого начала во всей книге мы с героями катимся с горки в беспросветную трясину, откуда не выберешься и которой заканчивается книга. Тебя ставят перед фактом, что будет так и всё, и не поразмышляешь захлёбываясь в гневе от безысходности.
Ты разводишь разочарованно руки и хочется одного, швырнуть книгу в стену, и заплакать от потерянного над ее прочтением времени.
А недавно по каналу культура автор Марина Степнова сообщила, что выпустит продолжение этой книги, страшно представить, что она напридумывает.
Читаю книгу Алеси Петровны, там есть такой момент: она идет себе ранним утром и попадает в подземном переходе на что-то вроде переклички проституток, бригадирша берет ее за руку - куда, мол, пошла? Та отбивается: "Извините, но я работаю не в вашей организации".
Тут я вспомнила, как почти двадцать лет назад делала дома ремонт, и работала с одним выходным. И вот я спешу после работы по Староневскому, чтобы успеть за обоями в магазин "Лаверна". Вдруг мне навстречу из недр какой-то гостиницы выходит нетрезвый субъект и спрашивает: "Ты работаешь?" Меня не смущает состояние субъекта, я думаю, что это какой-то опрос, и честно отвечаю: "Работаю!" На что слышу: "Минет сколько стоит?" Я отвечаю: "Я работаю в другой области!" - "В какой?"
Пошла в библиотеку за одной книгой по игре и, пока библиотекарь искала нужное мне издание, решила посмотреть, что нынче лежит на полке "Наши читатели рекомендуют". Донцова, Булгаков, Маринина, Иванов, Вальтер Скотт. Иванов? Какой Иванов? Хм, Иванов с Тоболом. И тут я вспоминаю, что давно хочу прочесть его Пищеблок.
Оказалось, что у этого автора есть целая половина полки в библиотеке - Географ..., Псоглавцы, Сердце Пармы, Летоисчисление от Иоанна, Золото бунта, Комьюнити; некоторые издания в трёх экземплярах, а Пищеблока нет. Зато Псоглавцы стоят прямо перед глазами, чуть впереди остальных книг, с блестящим корешком, привлекающим внимание.
Я не смогла не взять их.
