Случайные жизни

Я никогда не ощущал родительской любви. Не потому, что родители меня не любили, не заботились обо мне, а просто потому, что они никогда о своей любви не говорили, и, главное, потому, что они всегда были заняты работой. Я рано выучил, что их работа намного важнее меня, и это казалось мне естественным порядком вещей. Мама и…

В тюрьме, кстати, я впервые заметил свою способность казаться, а не быть. Очевидно, театральные гены моих родителей сделали свое дело, и я — практически без усилий и сознательного размышления на эту тему — оказался способным к социальной мимикрии: с уголовниками я не только говорил на их языке, но и — почти искренне —…

Я было хотел процитировать фразу Марка Твена о том, что во множественном числе о себе говорят либо королевские особы, либо люди, больные глистами, но вовремя остановился.

Тюрьма воспринималась мною как награда, как признание, как уникальная возможность прикоснуться к многократно описанному другими миру, о котором я столько читал. Тюрьма воспринималась как путевка в книгу, где я был главным — для себя — персонажем. Наконец-то я попал внутрь литературного произведения, написанного жизнью обо…

Нынешняя российская власть, судя по всему, повторяет ту же ошибку, объявляя общественные инициативы граждан скрытой политической оппозицией. Все эти движения по проверке плагиата в диссертациях чиновников, все инициативы по запрету мигалок или протесты водителей-дальнобойщиков против платных дорог рассматриваются властью…

Нелюбовь, как вода, находит способ всюду проникнуть и заполнить собой открывшееся пространство: было бы кого не любить.

Н. никогда не рассказывал мне, откуда достает книги, да я и не спрашивал. Оставшись наедине, мы часто говорили о прочитанном. Однажды я спросил его, как жить дальше с грузом всей этой правды. – Два пути, – сказал Н. – Или на площадь и в тюрьму, или уезжать. Каждый выбирает сам.

Горбачев никогда не стал массово популярен в СССР: он плохо и сбивчиво говорил о непонятных вещах и обещал перемены. Перемен советские люди боялись, оттого что они никогда не делали жизнь лучше. Потому, кроме интеллигенции, его никто особенно не любил. Это, однако, с лихвой возмещалось колоссальной популярностью нового…

... и ничто не делает человека слабее, чем надежда. И ничто так не дает призрачность надежды, как переживание заново былого счастья.