Рецензии

Часто читая книгу, понимаешь, что чувствовал автор (по крайней мере так кажется), это тот случай когда увлечение автора передается и читателю. Сама я о Льве Гумилеве знала лишь то, что он сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева. О популярных родителях знала чуть больше, в юности зачитывалась стихами Ахматовой. Подробней о моем отношении к семейным ценностям знаменитой семьи, написано в истории к этой книге, чтоб рецензия не вышла слишком длинной.

Данный, очень объемный труд описывает жизнь историка, географа, этнографа и писателя - Льва Гумилева. Читатель имеет возможность узнать подробности не только жизни самого Льва Николаевича, но и о многих знаменитых людях с его окружения и окружения его знаменитой мамы. Также автор очень доступно, относительно коротко рассказывает о многочисленных трудах Гумилева младшего, о их ценности, доказуемости и отношении к ним многочисленных критиков и поклонников. Вообще манера изложения информации замечательная, даже очень похожа на научную, автор пытается не давать оценок, в крайнем случае пишет о чужих оценках и подчеркивает подтверждаются они фактами или нет, а читатель имеет возможность делать собственные выводы.

Жизнь Левушки-Гумилевушки (как его называли многочисленные друзья семьи в детстве) очень трагическая и интересная. Она насыщена трагическими событиями, но несмотря на это Гумилев остается оптимистом до конца жизни, хотя его научная теория может свидетельствовать о обратном. Характер главного героя сложно воспринимать отрицательно или положительно по нескольким причинам: первое, то что сам автор биографии не дает оценки ему; второе, понимая, что пришлось пережить Льву, становиться ясно, что он еще обошелся "малой кровью" в плане влияния жизненных перипетий на формирование его личности; все в мире относительно, то что для одного недостаток, для другого - достоинство, поэтому я не берусь судить о герое данной биографической книги. У меня щемило сердце когда читала о его отношениях с матерью и вообще с людьми. С одной стороны Лев Николаевич не ценил людей которые его окружали, многих преданных ему - забывал, но при этом его тоже предавали не раз, так что его отношение вполне объяснимо. То, что он многим не нравился, явление вполне объяснимое и абсолютно нормальное, как показывает жизнь, часто у самых выдающихся личностей очень много критиков, но при этом есть и сторонники.

В книге очень много информации о выдающихся личностях в разных областях, от поэтов и писателей, до всевозможных ученых. Очень интересно читать о них чуть подробней в википедии, просто невозможно не попасть в паутину которую расставил автор собственным увлечением темой. Меня очень заинтересовала Эмма Герштейн, которая любила Гумилева и очень много для него сделала, что он недостаточно оценил, я еще и мемуары ее нашла, точно придется прочитать, просто невозможно пройти мимо.

Отношение Льва Николаевича к религии, евреям, политике, пагубным привычкам и т.д. могут не совпадать с мнением читателя, с моим отношением не совпадают по всем параметрам, но при этом это не влияет на мое отношение к талантливому историку и писателю. Так бывает не всегда, часто биографии писателей накладывают неприятный отпечаток на мое отношение ко всему их творчеству, это точно не тот случай, хотя книг самого Льва Николаевича я не читала пока, но в скором времени обязательно что-нибудь почитаю, несмотря на то, что вообще не разделяю его любовь к азиатским народам.

Очень рекомендую данную биографию всем любителям жанра, даже тем кто не знаком с самим героем повествования. Автор проделал огромную работу и написал книгу очень качественно, как писали уже до меня в рецензиях, эту книгу можно использовать как образец.

Вся жизнь и научная деятельность Льва Гумилёва , о которой рассказывается в данной книге является ярким примером опровержения всем известной пословицы поговорки утверждения (назовите как хотите): о якобы отдыхе природы на детях гениев.
Будучи сыном двух известных не только в России, но и за рубежом поэтов ( Н. Гумилёва и А. Ахматовой ) он стал ученым, о котором не только говорят, чьи теории вызывают неподдельный интерес и полемику даже спустя годы, находят последователей и почитателей его ума и таланта.

Наверняка не будет секретом, что всего человеку пришлось добиваться самому, когда известная фамилия скорее тянула на дно, чем помогала "выбиться в люди." Возможно, живи он в другое время, все было бы по другому. Но история, как мы знаем, не имеет сослагательного наклонения . Поэтому в советское, будучи сыном обвиненного в контрреволюции и расстрелянного отца, ему пришлось на себе испытать все "прелести" нового режима.

Данная книга представляет собой подробную биографию уникального ученого, интересного человека со страшной и сложной судьбой, которому выпало столько лишений. Автор, уже давно занимающийся исследованием наследия Льва Гумилёва , постарался максимально полно осветить жизнь человека со всех сторон: буквально от рождения до смерти и упокоения. Личная жизнь человека, его отношения с близкими и друзьями, увлечения, научная и творческая деятельность, враги и оппоненты.
При этом отчетливо чувствуется стремление автора сохранять объективность на протяжении всех 800-сот с лишним страниц и при всем уважении к Льву Николаевичу не превращать книгу в славословие его ума и таланта, а достоверно показать его с разных сторон реальным человеком, могущим быть где-то нетерпимым, обижающимся и резким.

Автор шаг за шагом кропотливо исследуя жизнь и деятельность фигуры огромного масштаба, демонстрирует не просто владение фактическим материалом, но и заинтересованность в выяснении и распутывании спорных вопросов, желании показать не только положительные стороны трудов ученого (ни в коей мере не отрицая его заслуг и достижений), но и дать максимально полную картину того, что порой Лев Николаевич в угоду собственным теориям пренебрегал фактами, при этом делал это совершенно искренне, так как был увлеченным темой Срединной Азии на грани Древности и Средневековья, в итоге чего и сложилась в четкую картину его главная теория пассионарности и этногенеза, с которой он навсегда "вошел в историю".

На страницах книги мелькает много известных фамилий историков, ученых тех лет, есть возможность не только прочесть о их взглядах, но и стать свидетелем нелицеприятных подковерных околонаучных игр. Упоминаются приметы того времени, вообще создается четкое ощущение вовлечённости в происходящее, так как написано живо образно и увлекательно. Читая, невозможно оставаться равнодушным ни к личности человека, ни к происходящему с ним и его окружением и есть уникальная возможность как можно полнее познакомиться с такой значительной фигурой ушедшего XX века и окунуться в его атмосферу 40-90-хх годов.

Вы никогда не задумывались, почему мы способны восхищаться или хотя бы признавать таланты деловых людей, живущих и действующих за рубежом, а талантливых представителей бизнеса в своей стране обдаем презрением?

Купечество. Промышленники и предприниматели. Меценаты. Русские и советские классики расстарались - нарисовали образы скупых, необразованных рвачей, с низкими нравственными ценностями. Да, зарубежные классики в период становления этого сословия в своих вотчинах, тоже были в замешательстве. Однако признавали его как неизбежное и что самое главное, как двигатель развития общества. В романах Гаскелл, Золя, Драйзера прослеживается даже некое восхищение лидерскими талантами, практичностью предпринимателей, вольной и невольной службой обществу. А кто еще предоставит людям рабочие места? Кто еще вложит деньги в науку, социальные объекты, в искусство, в конце концов? Аристократия? Так ей самой бы прокормится анахроничными способами. Государство? Возможно. Но из каких средств? Да из тех, что те же промышленники отчисляют. Но в нашей культуре, что бы они не делали - все равно они бесстыдны. Своим прикладным умом (ишь умные), управленческим талантом (ишь притеснители), трудолюбием (притворяются), и конечно своими деньгами (нахапали).

Островский, Достоевский, Горький… Их купечество дикое, развращенное, страстное, прижимистое. А откуда оно взялось? Из простых мужиков, крепостных. Это те же русские люди, только посмелее, поцелеустремленней. Необразованые, но с деньгами. Мы в свое время тоже смеялись над анекдотами про новых русских. Уже не смеемся.

Если последующие поколения нового купечества будут такими как Савва Морозов, купец в третьем поколении, может быть у нас не все потеряно…

Мне, в свое время, тоже передалась неприязнь русских классиков к купечеству. Но мне довелось побывать в крупных промышленных городах страны и до меня дошло - промышленность наша основана ими, прикладные технические учебные заведения основаны ими, больницы, театры, приюты - ими… Москва не исключение. И началась в моей голове понятийная несостыковка.

Читала Горького о Морозове. Он пишет - «я готов ему простить его фабрики, за то какой он человек!». Талант он морозовский, конечно, признает, но уж больно придирается, больно высмеивает его среду. Что это за дружба такая? Простить… А на чьи деньги он занимался творчеством? И не он ли влюбился в «его» женщину и «отбил» ее?

Эта книга мне очень помогла. Я узнала больше об интереснейшем человеке, нашем соотечественнике, которым можно гордиться, о сформировавшемся новом купеческом сословии, совсем уже не диком, в начале 20 веке. О жизни в то время. Автор проделала большую работу, исследовав хроники, переписку, литературные произведения. Ведь Морозов был хоть и публичным человеком, но закрытой личностью. Но она, видимо тоже носитель ограничивающего убеждения, что бизнес бесстыден, она, очарованная масштабом личности Морозова, будто оправдывала его всю книгу - ну был у него недостаток: роскошь себе позволял, жене (зачем-то?) праздный светский образ жизни обеспечил, бриллианты покупал… Такой мужчина! Такой человек! Но тщеславен, тщеславен… Нервное расстройство у него, - да он просто нестандартный, очень умный и богатый во всех смыслах! Признаться, мне немного мешал этот пуританский подход автора. Но он все же лучше, чем подход «друга» Горького, тоже биографа Морозова.

Мне бы хотелось писать и писать о своих впечатлениях от личности, раскрытой этой книгой. О том как его воспитывали, какое дали ему образование, как он относился к родителям, с кем он дружил, что говорили о нем известные современники, в каких женщин влюблялся, как добился мирового признания если не «русского качества», то «морозовского стандарта», как испытал на себе ревность и зависть сильных мира сего, о его благотворительных проектах, и наконец, как просчитался связавшись с большевиками, убившими его, за его же деньги. Но боюсь, не смогу остановиться.

Книгу рекомендую исследователям и любителям истории, театралам (Савва много сделал для развития русской театральной традиции), дамам, мечтающим о состоятельных и умных мужчинах, амбициозным родителям, воспитывающим детей и «ставящим» на них, или просто людям, имеющим свой бизнес.

Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением...
При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе. (А.С. Пушкин)

Автор данной биографии несколько предвзят и, кажется, не скрывает этого, от чего сама книга получилась довольно эмоциональной. И, знаете, мне это понравилось, чувствуется искренняя любовь биографа к Поэту, и обида за него. Возможно, отчасти дело в том, что я сама разделяю чувства В.Г. Бондаренко. С детства не верила во всё то дурное, что говорили и писали о Лермонтове. Никогда не задумывалась почему, но, скорее всего, виною тому его стихи.

Да, наверняка, Михаил Лермонтов был тяжёлым человеком с очень непростым характером, но не убивать же его за это, а потом оправдывать и жалеть его убийцу. В точности, как было с Дантесом за четыре года до того.
Лермонтов верил - будь на месте Дантеса русский человек, и Пушкин остался бы жив, но сам погиб от руки именно русского ничтожества. Только в его случае общество пошло ещё дальше: оказывается окружение Михаила Юрьевича "не знало" и даже "не догадывалось", что рядом с ними жил великий поэт. Ну пописывал стишки, а кто не писал, его даже за хорошего офицера не желали признавать, и это при том, что у полковых командиров он всегда был на хорошем счету, и дважды представлялся к награде, хотя оба раза "сверху" пришёл отказ.

Неужели подобным образом в свете хотели оправдаться за то, что снова не уберегли, уже во второй раз за столь короткий срок? Не просто не уберегли, может быть, сами стали причиной убийства. Не нужен был двору героический поэт, их вполне устроил бы заштатный офицеришка, ему не только в отставке даже в праве на подвиг отказывали. Все те, кто превосходил молодого поэта в чинах, но не умом, те кто кичился своим положением, потому что больше кичиться было нечем, мелкие литераторы, завидовавшие большому таланту, в попытках выгородить себя и опорочить имя погибшего, однако, показали лишь своё невежество. Но хуже то, что и спустя столетие, иные продолжают собирать всякие слухи и сплетни - грязные, нелепые, унизительные.
Зачем, почему некоторым так хочется опорочить имя светлого русского гения?! Автор книги пытается разобраться и в этом тоже.

В. Бондаренко не оправдывает своего героя, да, наш гений был дерзок, угрюм, заносчив, но и не обвиняет его. Жизнь есть жизнь, в ней всякое случается. Да и в чём винить? Таким характером одарила судьба. Однако же находились люди: боевые товарищи, члены карамзинского кружка, единственного салона в Петербурге, где говорили по-русски и не вели пустых бесед - люди без излишних претензий, не склонные к мелочности и злословию, которые уважали и ценили молодого талантливого поэта, либо вовсе не замечая его дурного характера, либо умея с ним мириться, прощая вздорные выходки за то большее, что было за ними скрыто. А может с этими людьми Лермонтов и вёл себе по-другому?

На самом-то деле его все любили таким, каким он был. Все поздние сочинения о злобном карлике высосаны из собственных предположений.

Любили генералы, любили сослуживцы, любили женщины. Не любил императорский двор и не любили завистники.

Увы, нынче больше прислушиваются к записям завистников, а надо бы читать мнения простых его однополчан.

Дальше...

Я не так много читала и знаю о Лермонтове, лишь школьная биография, его поэмы, пьесы, любимый мною роман, несколько статей с выдержками из воспоминаний современников. Я это к тому, что мне почти не с чем сравнивать, и, возможно, я несколько наивна, но Владимир Бондаренко, судя по всему, проделал большую и серьёзную работу по изучению не только биографии самого поэта, но и его рода. Перечитал и подробно изучил кучу специальной литературы, на которую то и дело ссылается. Посетил все памятные и не очень лермонтовские места, начиная с Шотландского графства Файф, и заканчивая костромским городком Чухлома, не говоря уж о Москве и Кавказе.

В своём труде Владимир Григорьевич опровергает многих, ищущих, скорей, сенсации, чем правды, лермонтоведов, и в противовес этим, как он их называет, лжеучёным приводит других, заслуживающих, с его точки зрения, уважения (Висковатый, Розанов, Мережковский и др.) Он не претендует на истину в последней инстанции, делится с читателем всем, что ему известно, и высказывает своё отношение к той или иной версии.
Здесь множество на первый взгляд, казалось бы, незначительных подробностей, к примеру, не выдерживающие серьёзной критики сплетни о незаконном происхождении национального гения, или о тех же шотландских корнях русских дворян Лермонтовых,- но автор уверен, все эти детали важны для понимания творчества и личности Михаила Юрьевича, его судьбы.

Взять, к примеру, предков, наверняка ведь наложили свой отпечаток на характер поэта. А какие колоритные были предки, особенно один, обладающий даром прорицания, Томас Рифмач. Через шотландские же корни открылось и отдалённое родство с Байроном, любимым поэтом Михаила Лермонтова. В обоих текла кровь древнего рода Лермонтов, о чём сам М.Ю., кстати, не имел ни малейшего представления. Почти мистическое совпадение!

Возможно, местами книга несколько сумбурна, грешит повторами, время от времени уходит в сторону, отклоняясь от главного. Зато, как я уже отметила, написана искренне. В авторе биографии чувствуется человек увлечённый. Не раз и не два проводит Владимир Григорьевич параллели с сегодняшним днём. И ещё, признаюсь, от Бондаренко я узнала немало интересного.

Литературоведам и филологам это, наверное, и без того известно, но для меня, например, стало открытием, что стихотворение "Прощай, немытая Россия", возможно, и не лермонтовское вовсе. Не сохранилось ни оригинала, ни хоть какого-то упоминания в личной переписке; а объявилось это стихотворение впервые в 70-ые годы 19 века, в разгар народовольчества в нигилистической печати. Правда же, заставляет если не усомниться, то хотя бы задуматься?
Интересно тоже было почитать о Лермонтове и Русском Севере. Как замечает В. Бондаренко, у знатоков всё больше принято говорить о "московском" или "кавказском" Лермонтове, но были в его творчестве и северные стихи. Оказывается, в ту пору русские литераторы увлекались финской мифологией, не избежал влияния моды и М.Ю., но, как это всегда бывает с большими поэтами, просто отдать дань моде не получилось, и Лермонтов пошёл дальше, проник в самую суть.
А ещё замысливал два романа о Кавказе: тирании Ермолова и гибели Грибоедова, и о величии России 1812 года. Недаром Л.Н. Толстой сказал, что если бы не убили этого мальчика, ни он, ни Достоевский были бы не нужны.
Это лишь пара примеров, есть и другие, не стану приводить их все.

Как итог:
Автор этой биографии задался целью возродить интерес к национальному гению, которого стали забывать, и в то же время защитить его от несправедливых нападок пошляков, очистить имя, рано погибшего и многое не успевшего, поэта от грязной клеветы, что преследовала его при жизни и продолжает преследовать после смерти. На мой взгляд, это достойная миссия, которую я поддерживаю всей душой.

Я предузнал мой жребий, мой конец,

И грусти ранняя на мне печать;

И как я мучусь, знает лишь творец;

Но равнодушный мир не должен знать.

И не забыт умру я. Смерть моя

Ужасна будет; чуждые края

Ей удивятся, а в родной стране

Все проклянут и память обо мне.


М.Ю. Лермонтов

Книга состоит из трёх повестей, и, хотя каждая из них без колебаний может быть отнесена к советской деревенской прозе, они очень разные. "Утоли мои печали" -настоящая семейная сага в миниатюре.

Так что, Аксинья, некогда помирать…

Эта цитата лучше всего описывает жизнь бедной женщины в сибирском селе. Аксинья - мать главного героя, и, казалось бы, ей посвящено не так уж много места в тексте, но видно, что вся жизнь семьи держится на ней.
Повесть "Горечь" о человеке, покинувшем село, но не ставшим настоящим городским. Всё ему не по душе в городе, куда он так стремился. И что делает герой? Если я правильно почувствовала настрой книги, писатель считает, что первейшее средство от неустроенности жизни для русского человека - бутылка. Не то чтобы он это одобрял, но констатирует как непреложный факт. А пьянство у его героев вызывает лишь ещё больше проблем.

Рожденный пить любить не может.

В целом мне повесть совсем не понравилсь, зато я узнала новое слово, тёплое и ласковое - божатушка, что означает крестника.)))
"Белая степь" в аннотации описана как история юношеской любви русского и бурятки. История, конечно, есть,может, даже и любовь есть, но ненадолго: телесная страсть без истинного чувства не могла помочь этой паре преодолеть сложности, каковые возникли, невзирая на дружелюбные в целом отношения между русскими и бурятами.

Хотелось бы сказать, что книга написана довольно странно в идейном смысле: герои, несущие авторскую позицию, - великороссы, антисемиты и сталинисты. Вполне вероятно, тексты очень серьёзно правились уже после СССР, потому что под каждой повестью стоят даты разбросом от 1973 до 2913.

А причём же "Озёрное чудо"? Так называется один из входящих в книгу маленьких рассказов. Естественно, с посвящением Распутину...

Попытка автора разобраться в причинах краха династии Романовых не сводится ни к «белой», ни к «красной», ни к мистической стороне. Только факты. Только чёткий анализ ошибок, точней, одной, фатальной, ошибки.
Нет, дело не в самодержавии как таковом. Романовы со времён Михаила и до начала царствования Николая 2 всё-таки вывели Россию с предпоследнего места в международном рейтинге (хуже была только дракуловская Трансильвания) на одно из ведущих. И встречались среди них весьма достойные люди. Тот же Пётр 1. Екатерина 2. Достойно показали себя Александр 2 и Александр 3, вместе проделавшие сложнейшую политическую операцию. И даже практически незаметный Фёдор Алексеевич позволил России накопить силы.
Не в отсутствии конституционных прав и свобод. В сознании русского человека юридическое право всегда уступало место здравому смыслу (при наличии такового), понятиям об устройстве общества и собственной порядочности. И дело тут даже не в его уровне образования. Как неграмотный крестьянин был свято уверен, что помещик не имеет права владеть землёй, поскольку ни разу на ней не работал, так и имеющий университетское образование интеллигент был свято уверен, что государство не имеет права судить террористов вроде Веры Засулич или Желябова, ибо те делают правое дело.
Не в петровских реформах. Собственно, вся вина Петра 1 заключалась в том, что тот, оказавшись во главе государства, со времён Ивана 3 не способного к естественному самосовершенствованию, провёл его модернизацию. Да, жёсткими методами. Да, мог бы побольше жалеть людей, поменьше пить и получше воспитывать сына. Но отрицать значимость его дел (результаты которого видны хотя бы на географических картах) и противопоставлять Петра-антихриста христолюбивому Ивану Грозному – явное передёргивание и антиисторизм.
Не в мифических жидомасонах-русофобах. Сторонники данной версии почему-то напрочь исключают важнейшее звено –народ, который –сюрприз-сюрприз для интеллигенции – оказался в итоге не таким приглаженным, как ей хотелось бы.
И даже не в крепостном праве, которое было намного более сложным явлением, нежели то казалось впитавшему понятия европейских просветителей о свободе Радищеву, и намного более жестоким, нежели считали рисующие некий патриархальный лубок славянофилы.
Корни ошибки Романовых нужно искать в екатерининскую эпоху просвещённого абсолютизма. Именно тогда Манифест о вольности плюс Жалованная грамота освободили дворян от служения государству, разрушив исторически сложившийся баланс служилых и тягловых людей. С одной стороны, это породило поколение дворян непоротых, с другой – поколение дворян безответственных. Не все среди них были моральными уродами а ля Салтычиха, однако описанные Радищевом эксцессы крепостничества бурным цветом расцвели именно тогда. По сути дела отмена Юрьева дня была явлением намного менее страшным, нежели идиллический сбор ягод в поместье Лариных.
Но всё было бы ещё ничего, не заиграйся екатерининские наследнички в романтическую хрень типа мальтийских рыцарей, священных союзов, польшелюбия и европейских освободителей. В результате на развитие и текущие проблемы страны был забит толстый болт, а на судьбах всё больше закабаляемого крестьянства поставлен жирный крест. Русский народ-победитель в Отечественной войне получил в награду военные поселения. Промышленность не развивалась. Армия продолжала воевать устаревшим оружием. А первую железную дорогу в Крыму проложили англичане во время соответствующей войны. Но и это ещё не всё. Утратилось понимание национальных интересов России. Утратилось доверие к правящим кругам. Было упущено время для преобразований, так что многие последующие, даже самые нужные, типа развития промышленности, отмены крепостного права и разрушения сельской общины приносили ряд серьёзных проблем. А мучительное отрезвление после Крымской войны, ставшее следствием такой вот непродуманной романтической политики, подтолкнуло к разочарованию в существующих общественных институтах. А заодно к идеям о светлом будущем. При этом не было большой разницы, являлся ли властителем дум любимый красными Чернышевский или любимый белыми Соловьёв: тому и другому автор даёт весьма недвусмысленное определение из трёх букв.
В общем, к началу 20 века в обществе накопилось достаточно противоречий. Вместо страны французских булок это была страна побеждающих декадентов, вместо благообразных патриархальных платонов каратаевых на первое место вышли прагматики им циники. А интеллигенция в основной массе своей вполне заслуживала знаменитого философского парохода.
Знаменитый царь-тряпка Николай 2 разрушил Россию окончательно.
В настоящее время его пытаются всячески обелить. Но погоня за мифотворчеством не сулит ничего хорошего.

«Племена, живущие охотой, собирательством, скотоводством, могут позволить себе витание в мифах, счастливое бытие среди нимф, эльфов, добрых и злых духов, фавнов… Но государству, имеющему заводы, железные дороги, электростанции, просто-таки опасно вдруг говорить, что 2×2= (может, где-то, по погоде и настроению) и 5, и 7.»

Прежде всего, вероятностью повторения той роковой ошибки…

Из школьной программы по истории нашей страны помнится выражение «Герцен разбудил Россию». А его разбудили декабристы. Не знаю кто не дал спать Петру Алексеевичу Романову — может быть, суматошная сутолока дворцовых интриг и стрелецких бунтов, а может ещё что, но за полтора столетия до Герцена Россию разбудил именно он, Пётр Великий, российский император Пётр I. И это вовсе не расхожая фраза, придуманная для красоты слога — именно преобразования Петра, затронувшие все стороны как внутренней, так и внешней жизни государства российского, по сути встряхнули державу и сделали её одним из первых игроков на мировом политическом и экономическом поле.

Однако книга Даниила Гранина не о преобразованиях Петра. Она о самом Петре. На страницах своего романа автор рассматривает самые разные случаи и события из жизни Петра Романова, причём не только те, которые вошли в хрестоматию истории страны и биографии этого человека, но и такие, которые входят только лишь в его неофициальную биографию и порой являются слухами и мнениями как ровесников и единовременцев Петра, так и людей следующих поколений. Гранин в художественной форме попытался создать образ Петра-человека и Петра-императора, при этом не категорически разделяя эти его ипостаси, а порой пытаясь соединить одно с другим. Ведь понятно, что когда в подростковом возрасте Пётр становится свидетелем и очевидцем стрелецкого бунта и на его глазах убивают нескольких людей, то пережитое чувство страха не могло не оставить свой след на личности Петра. И его отношения с женщинами на протяжении всей его жизни, безусловно, тоже сказывались на поведении императора и человека. А жажда знаний, поиск всего нового и необычного, стремление всё и вся попробовать сделать самому и приобрести в пользование, а то и завезти в страну для вящей пользы — чем не характеристика личности.

Перечислять стороны личности этого незаурядного человека можно бесконечно много, и Даниил Гранин в своей книге останавливается на многих моментах и фактах. При этом для разносторонности мнений он вводит в роман нескольких персонажей-собеседников, которые в процессе встреч и разговоров и обсуждают тот или иной поступок Петра, то или иное историческое мнение, тут или иную грань петровской эпохи — в результате перед ними (и перед нами) проходит едва ли не вся жизнь российского самодержца. А живой и выразительный литературный язык маститого писателя придаёт чтению необходимую увлекательность и интерес — и к теме, и к фактам.

В предисловии Святослав Рыбас рассказывает, что биография никак не получалась, пока он не увидел во сне Шульгина…. Не знаю, какие напутствия Автору дал во сне Василий Витальевич, но я потеряла в этой книге главного персонажа. Автор пытается рассказать и о двух войнах и трёх революциях, и о программе каждой из партий в Думах, и о Николае II, о Распутине, Столыпине, Белом движении, эмиграции; за этим всем я иногда забывала, чью биографию я сейчас читаю.

Хоть автор и вываливает кучу информации, она всё-таки, полезная. Лично мне удалось расставить все ранее знакомо звучащие фамилии на свои места. Достаточно детально Автор изложил реакцию на земельную реформу Столыпина в разных слоях общества, а также точку зрения самого Шульгина. Понравилось и то, как объяснён разлад во мнениях монархистов (куда относился Шульгин) и близких им кадетов, о положении российской экономики перед Первой мировой и, конечно же, Николае II, который мельтешил и только усугублял ситуацию. Маклаков сравнивал его с безумным шофёром, который мчится по обрывистой местности и у которого срочно нужно отобрать руль.

Монархист Шульгин оказался в интересном положении: за старые недействующие порядки он выступать не мог, но и на сторону оппозиции вставать не хотел. Но Николая с трона нужно было убирать, для этого заговорщики хотели вынудить его подписать отречение в пользу царевича Алексея. Таков был план Гучкова, а Шульгин – единственный, кто отважился сопроводить его в воплощении задуманного.

Далее следует хитрая история отречения, которая до сих пор является предметом споров. Автором приведён текст дневниковой записи Николая об отречении (что не вызывает сомнения о добровольном решении), но сам манифест – это отпечатанный на машинке текст в двух экземплярах, подписанный карандашом, причём подписи на двух документах выведены будто на стекле – совершенно идентичны. Но Автор считает, что отречение было добровольным, так как в противном случае, заговорщики убили бы царя.

Описывая события Гражданской войны, Автор совершенно потерял своего героя, и принялся разбирать по косточкам фигуры Деникина и Врангеля. Эти попытки усидеть одной попой на всех стульях, а потом создать «маленькую Россию» в Крыму, отдав Франции львиную долю российской экономики - наши железные дороги, добычу нефти и газа, угля, зерно.

Автор очень часто цитирует в тексте воспоминания и записи, поэтому сложно отличить, с кем он согласен. Особенно насторожили жидобольшевики, которые срезают верхушку русского цвета – интеллигенции. Здесь так много этих цитат, что начинает казаться, что мнение Рыбаса и Шульгина едино и что что один, что второй - антисемиты.

Достаточно интересно было читать о чекистской операции «Трест». Хоть Автор и утверждает, что чекисты действовали грубо, однако Шульгин попался и никакие рассказы про поиски сына в России ему не помогли.
В конце разбираются статьи и книги Шульгина, в частности «Что нам в них не нравится?», посвящённая евреям, и «Три столицы», где он описал советскую Россию. Осталось не до конца ясным, какое было истинное мнение Василия Витальевича об СССР, так как эмигрантская публика ждала от него одного, он увидел что-то другое, а написал…. Впрочем нужно будет самостоятельно прочесть.

Закончилась судьба русского фашиста, не успел он навредить толком советской власти, пали его мечты о монархии, а книги его ныне забыты. Может, даже последнее – это хорошо.

З.Ы. Автор несколько раз по тексту ссылается на Солженицына. Для меня это сразу повод закрыть книгу и дальше не читать. Но, на мой взгляд, в целом (если не учитывать антисемитистский душок и пропускать Солженицына) книга получилась хорошая. Однако, самого Шульгина здесь мало.

Коль скоро я решила читать больше отечественной прозы, знакомясь с новыми (и старыми, но мне неизвестными) именами, то выбор пал на этот роман.
Семейная драма на фоне политических событий осени 1993 года? Хм, я люблю семейные истории, но не люблю политику. Но с первых строк слог мне понравился.

Мне в описываемое время было столько же лет, сколько дочери героев Тане, даже даты рождения отличаются не сильно. И я совсем не помню те кровавые события, не помню, как реагировали родители, обсуждали ли (хотя наверняка да) – мне было не до этого, и телевизор у нас показывал плохо. (Но помню, конечно же, ДА-ДА-НЕТ-ДА.)

В семье Брянцевых раскол произошёл с первого дня бракосочетания, когда Виктор выяснил что он у Лены не первый мужчина. Обманула! И покатилась жизнь – местами счастливая, местами со склоками. Подозрения и ревность, переселение из Москвы за 43 км, подальше от соседей, в каждом из которых видится угроза, оскорбления и запои. При этом Виктора нельзя назвать прямо уж отрицательным персонажем, алкашом и недотыкомкой.

Удивительно ли, что и в политике супруги примкнули к разным сторонам разгоревшегося конфликта?
Потрясения, будоражащие страну, ещё больше раскалывают брак. Уже кажется, что лучше бы измена, чем митинги и баррикады.

Финал, наверное, закономерен, но всё равно горек.

Интересны переплетающиеся судьбы матери и дочери в отношении "первого раза" – в нетрезвом виде, без полного согласия. И чувство сожаления после.

Ещё тут есть совершенно душераздирающие моменты про козу Асю, которая пыталась стать членом семьи, но так и не смогла.

И у всех этих тюрок
Самый главный человек
Нравом лют, рассудок юрок
Лев, великий Арслан-бек

Прежде чем начать писать эти слова, заглянул на Озон.ру. Под тэгом "Лев Гумилев" там 255 позиций - десятки изданий одних и тех же книг. Так что забвение Льву Николаевичу не грозит, ведь до сих пор в книжных магазинах ему отводят отдельные полки. А эта биография - и в самом деле самая полная на сегодняшний день, и вряд кто еще достигнет подобной детализации жизни.

Лев Гумилев - это человек XX века, самого страшного века русской истории, который проехался по семье Гумилева и Ахматовой опустошающим катком. Расстрелянный отец, неприспособленная для советской жизни мать, отказ в приеме в университет как "сына врага народа", первый арест и снятие обвинений по прямому приказу Сталина, восстановление в ЛГУ, свирепость студенческих советов и нравов в научной среде, и как следствие, второй арест. Норильск и фронтовые дороги Германии, защита диплома и второй арест, уже как примелькавшегося "повторника". Теория пассионарности родившаяся в заключении и первые научные труды по истории азиатских кочевников. Реабилитация и длинная дорога к признанию, бодание с научными критиками, сотрудничество с друзьями, женщины и кошки, коммуналки и телеэфиры, прижизненная слава и смерть. И особо хорошо показан характер Льва Николаевича, безусловно пассионарного человека, влюбленного в свою науку, талантливого литератора и увлеченного ученого, любящего внимание и славу, вскипающего при критике, легко побивающего интеллектом и эрудицией оппонентов при защите очередного труда.

К чести Белякова он не написал сплошной панегрик на семь сотен страниц, это был громадный труд с вовлечением десятков неопубликованных писем, забытых интервью и т.д. И не все из научного наследия Льва Гумилева было принято автором биографии, так нашлось место и справедливой критике за недоказанные научные концепции вроде агрессивно-сионисткой Хазарии или отрицании ига Золотой Орды. Зато показано, как год за годом Лев выстраивал свою теорию пассионарности, пока не написал "Этногенез и биосфера Земли", свой главный труд и как отстаивал его в последующих научных трудах и статьях. Рассказано и о дальнейшей судьбе теории - у Гумилева не осталось научной школы, но я помню главу в учебнике экономической географии и помню, как делал доклады для однокашников. Так что эта книга - безусловный must have для всех неравнодушных к Льву Гумилева, как сторонников, так и критиков.

И оставлю себе на память интервью с биографом взятое по выходе книги.

Отдаю должное автору – работа проделана огромная, вплоть до поездки в Шотландию на родину предков Михаила Лермонтова. Но!!! Если бы повествование было более последовательным, менее эмоциональным, а отсюда, скорей всего, и излишнее многословие, и некая суетливость слога на мой взгляд.
У автора этого труда, В.Г.Бондаренко, чувствуется огромная любовь и неподдельный восторг Лермонтовым - «национальный гений»! Как тут не вспомнить более маститых: «Если бы этот мальчик остался жить, не нужны были бы ни я, ни Достоевский», - сказал о Лермонтове Л. Толстой.
В заглавие книги звучат слова «мистический гений», автор убежден, что Лермонтовым «управляла некая надмирная космическая звездная сила». Ну, это уже из разряда мистики, к которой у меня скептическое отношение.
Мне был интересен рассказ о древних шотландских предках. Вот они - мистические корни поэта!
Жил-был в XIII веке славный шотландский поэт и прорицатель Томас Лермонт. Так вот, со слов автора

«в его пророчествах указывалось и то, что спустя много лет он вернется на землю молодым и опять коснется арфы, и опять будет писать стихи».

«Не его ли душа спустя пятьсот с лишним лет обрела новое пристанище в теле дальнего русского потомка Михаила Лермонтова?»

- но что-то не по душе мне эта мистика…
Потомок того самого Томаса, поэта и прорицателя, уже изрядно обнищавший Георг Лермонт, после поражений шотландской армии от англичан отправился на восток и вряд ли догадывался, что в седьмом его колене родится великий гений русской поэзии.
После поражения в борьбе за независимость Шотландии ему уже не было места дома, и отправился он военным наемником в польские войска, в составе которых воевал с Россией. А потом польский гарнизон, оборонявший крепость в Смоленской области, сдался русским. Около шестидесяти шотландцев и ирландцев перешли на сторону Российского государства, в числе их был и Георг Лермонт.
Так в 1613 году шотландский наемник Георг Лермонт поступил на службу русскому царю. Со временем он стал ротмистром рейтарского полка, храбро воевал за Россию, за что ему были пожалованы царем Михаилом Романовым земли в Костромской губернии.
Так началось дворянство рода российских Лермонтовых. А дальше длинно, нудно и скучно… Описание колен русских Лермонтовых и семьи бабушки Михаила – Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. И все они какие-то несчастные в личной жизни…
Кстати, как явствует из книги, Байрон тоже из рода ЛермОнтов, т.е. находится в дальнем родстве с нашим поэтом. Михаил Лермонтов ничего не знал об этом родстве, но чувствовал его, опять же мистически. О как! Опять мистика! Начинаю уставать от нее…
Отдавая должное автору за его труд, все-таки бросаю чтение на четверти пути (потому оценивать не имею права). Да простит меня автор! Труд проделан огромный, но, чувствую, дальше ничего нового для себя не узнаю, да и стиль повествования не вдохновляет.
Пойду-ка я лучше почитаю самого Лермонтова или послушаю его в чьем-нибудь прекрасном исполнении. Ну, например, «Демона»… с его музыкой стиха и энергетикой.
И продолжают кочевать караваны в пространстве брошенных светил…
И продолжает сиять вечными снегами Казбек…
И по-прежнему «в небесах торжественно и чудно и звезда с звездою говорит»…
Клянусь полночною звездой, обожаю Лермонтова!

Революция, ты научила нас
Верить в несправедливость добра.

Осенью исполняется тридцать лет событиям, сформировавшим сегодняшнюю общественно-политическую Россию: роспуск президентом народно избранной думы, импичмент, двоевластие, кровавые уличные бои в Москве, расстрел Белого дома и арест парламентариев - в течение двух недель страна балансировала на грани гражданской войны, которой удалось избежать, пожертвовав правами и свободами. А в конечном итоге - гражданским обществом, не сумевшим противостоять авторитаризму сплоченностью. "1993" роман о событиях тех дней, вписанных в драму одной семьи, кстати, скоро премьера фильма по нему с Цыгановым и Вилковой в главных ролях.

Виктор, Лена и их 15-летняя дочь Таня Брянцевы - простая, типичная для того времени семья: у родителей высшее образование, но работают в низовой сфере. Во всех смыслах - Лена сидит диспетчером на вызовах ремонтных бригад, Виктор устраняет неполадки, главным образом, под землей. Анекдот про "учись, а то так и будешь всю жизнь ключи подавать" - порождение черного юмора, но в каждой шутке лишь доля шутки, остальное правда. Работа грязная, вонючая, порой смертельно опасная, прорыв кипятка или пара из трубы от котельной может искалечить и убить, а советские фонды изношены, ремонтировать приходится то забивая чопик, то накладывая на проеденную ржавчиной трубу резиновый хомут.

Что же не нашел лучшего применения своим талантам, да и были ли они? Были, Виктор даровитый инженер с рационализаторскими предложениями и патентами, но развал Союза многих заставил искать работу не по специальности. Когда не платят месяцами, бессемейный подвижник может себе позволить продолжать заниматься любимым делом, питаясь солнечным светом, но не тот, кому нужно заботиться о семье, вот Виктор и пошел в ремтрест, куда после декретного отпуска устроилась на работу жена - до замужества и родов тоже многообещающий специалист по котельным.

Москвичка Лена прежде делала карьеру, ездила с инспекциями по военным частям всей страны (работала в Минобороны), купалась в мужском внимании, хотя никаких вольностей в отношении себя не позволяла. Холодноватая от природы, успела обжечься на первом дурацком романе с симпатичным соседом, не уберегла цветок своей невинности. В реалиях Советского Союза бытовали такие люто-патриархальные представления о добрачной чистоте, что, хотя простыней не вывешивали, но сжить со свету жену, вышедшую замуж "порченой" вполне могли. Чем и займется сразу после свадьбы безумно влюбленный все время ухаживания Виктор.

Из-за безумной ревности, заставившей в каждом соседе видеть того, с кем жена наставляла ему рога, они обменяли московскую квартиру Лены на просторный финский домик со всеми удобствами и садом, но на Платформе 43-й километр. Подросток Таня обожает родителей вообще и любит свою малую родину, но тихо ненавидит за продолбанную возможность расти в Москве. И за постоянную грызню, Очевидная взаимная любовь не мешает Лене и Виктору бесконечно ругаться, сладострастно вымещая друг на друге досаду на кризис середины жизни, несложившиеся карьеры, незначительную жизнь.

Красивая умница Таня хотела бы быть частью яркой реальности столичной девочки, учиться в престижной языковой школе, отдыхать за границей, как дочери соседа-предпринимателя Янса, у которого здесь летний дом. Взамен у нее дружба с Ритой, которая явно катится по наклонной, влюбленность в прибандиченного соседа Егора и обязанности по уходу за козой Асей, которую взяли в свое время, чтобы поить слабенькую Таню молоком, да так избаловали животину, что она сделалась семейным инфант террибль. И вот коза - это просто немыслимая удача романа.

Шаргунов, который пишет в толстоевских традициях классической русской прозы (психологически точно, но не то, чтобы энергично) в эпизодах Аси поднимается до подлинных высот анималистической прозы, становясь проводником космической этики (над которой потешается в эпизоде с сыроедением). Именно через отношение к
прирученному, а затем отданному в недобрые руки животному, более всего очевидна незрелость этих внешне взрослых и ответственных людей.

Неспособность серьезного отношения к последствиям своих поступков определяет произошедшее с семьей Брянцевых, раскол которой символически отражает не только отсутствие единства в обществе тридцатилетней давности, но и трещину, разделившую его сейчас. Сергей Шаргунов работал в комиссии по расследованию событий 21.09.93-04.10.93 и знает о том периоде экспертно, воссоздавая в романе живую и мощную картину мятежной Москвы, с романтикой, но и дезориентированностью большинства участников, нежеланием и неумением договариваться, и последовавшим провалом.

Книга, которую есть смысл прочитать до выхода экранизации, не только чтобы смотреть фильм подготовленным взглядом, но и за тем, чтобы понимать истоки нашего сегодня. И просто хорошая история.

В моей бестрепетной отчизне,
как труп, разъятой на куски,
стихи спасли меня от жизни,
от русской водки и тоски.

Впервые я встретилась со стихами Инны Кабыш в каком-то толстом журнале в 90-е, и мне запомнилось, что она – очень талантливый поэт. И недавно, увидев знакомое имя на обложке, я из любопытства открыла книгу и... не смогла оторваться. Унесла ее с собой.

Эти стихи напрямую отправляются прямо в душу – просто, но глубоко; по-женски пронзительно, но без всякого кокетства и манерных ужимок. О России, о нашей жизни, о сыне, об умершей матери, о ком-то ушедшем, об упавшем самолете, о погибших десантниках, о нищей старухе, о Пушкине... Так правдиво, что хочется просто посидеть и помолчать. А потом перечитать еще раз. И снова помолчать.

Если поезд ушел, надо как-нибудь жить на вокзале:
в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс,
ибо нам небеса это место и век навязали,
как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас.

Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки,
разводить не руками, а кур, хризантемы, костры,
и Писанье читать, и держать свою душу в порядке,
и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры.

И кругами ходить, как в тюрьме, по сквозному перрону, -
и понять, и проклясть, и смириться, и все расхотеть,
и без зависти белой смотреть на дуреху ворону,
что могла б и в Верону на собственных двух улететь.

И на этом участке планеты дожить до рассвета,
и найти себе место под крышей и солнцем в виду
раскуроченных урн, и дожить до весны и до лета,
и в тетрадку писать, и не тронуться в этом аду.

И стоять на своем, и пустить в это месиво корни,
и врасти, а потом зацвести и налиться плодом,
ибо поезд ушел в небеса и свистки его горни,
но остался вокзал, на котором написано: «Дом».

Весь Запад в тучах,
В тучах весь Восток
(Г.Гейц)

Что сказать: интересная книга, одна из лучших русских книг в жанре биографии, и, в то же время, книга бесконечно печальная.
«Интересная книга» – в последнее время не очень о многом из прочитанного, можно так написать. Биографий это касается особенно. Если жизнь известного человека изобилует внешними и/или внутренними событиями, о которых печатают толстенный томище, то это еще не настоящая биография. Авторы подобных книг внимания читателей часто попросту не удерживает. Особенно плохо с «жизнью замечательных людей» в последние десятилетия. И редактура стала какой-то полупрофессиональный, и авторы бывают сомнительными или неумелыми. Или пишут, что называется, «без огонька». Вот, к примеру, том о Гумилеве-отце в серии ЖЗЛ, сделанный Владимиром Полуниным, вроде информативен, но плохо читается.
Про то, что вышло в той же серии о Гумилеве-сыне (автор – Валерий Дёмин) и говорить не хочется. Вообще, дёминские книжки открываешь с опаской, ожидая, что вот-вот пойдет речь об индоариях с Сириуса. Допустим, Гумилеву Деминым приписываются идеи «космизма». Это что-то «по ту сторону добра и зла». Как вообще отбираются авторы серии? Ведь подобную же ерунду, и с немалым энтузиазмом, тот же, уже покойный автор напечатал и об А. Белом. Ну, а про «космиста» Циолковского В.Дёмину писать было как-то сподручнее.

Но вернемся ко Льву Николаевичу Гумилеву, сыну Николая Степановича Гумилева. Вообще Гумилеву везет на «почитателей», многие из которых, мягко говоря, со странностями. (Справедливости ради скажем, что и сам он сделал немало, чтобы притягивать своими текстами публику подобного сорта!). И – это один из печальных фактов. Увы, это не просто беда, но и нелепость, как и многое другое в известной истории с «этногенезом», где столько всего наворочано.
Разобраться в этом крайне нелегко, но, кажется, Сергею Белякову это удалось. К нашему счастью, книга, написанная Сергеем Беляковым, автором с Урала, обогнавшим московских, питерских и «азиатских» почитателей Гумилева, по качеству текста много лучше подобных изданий и читается с неослабевающим интересом. Даже удивительно, что в редакциях отмирающих «толстых журналов» (Беляков из екатеринбургского «Урала») еще работают квалифицированные сотрудники. Не во всем соглашаешься с автором, но читаешь с удовольствием. Беляков своего героя явно любит, но описывает его жизнь и идеи без той дурной апологетики, что стало, к сожалению, своеобразной нормой среди полусумасшедших поклонников не наследия Л.Н.Гумилева, историка и географа, а перетолкованной «гумилевщины». Хотя границы между ними порой провести затруднительно.
Впрочем, пора основное внимание уделить герою. У Льва Гумилева была такая тяжелая жизнь, полная драм, трагедий и страданий, что хоть канонизируй как христианского мученика. Впрочем, с канонизацией вряд ли получится, просто потому, что тогда к лику святых пришлось бы причислять многие миллионы наших соотечественников. Ведь жить и погибать в стране победивших хамов-людоедов, это само по себе было нечто вроде подвига.
Но в данном, конкретном случае, помимо исторических катаклизмов, что привело к тому, что жизнь Гумилева-сына сложилась именно таким образом? Сыграли свою роль и семейные обстоятельства. Родители, знаменитые поэты, после рождения ребенка довольно быстро расстались. Отца чекисты-интернационалисты расстреляли. А мать? Она «была с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был». Бог им, конечно, судья, но многие не считают А.А.Ахматову хорошей матерью. Отказавшись эмигрировать, «царскосельская веселая грешница» все труднее могла уже находить людей «по себе». В ужасной коммуно-коммунальной среде её поведение становилось все более экстравагантным и неадекватным, когда приходилось и спать на лежанке, подпираемой кирпичами – кто виноват? Доступный уровень культурного общения катастрофически снижался. Если до Великой войны Ахматова с мужем могли запросто поехать в Париж или в Италию, познакомиться с Модильяни и пр., то потом, после «победы народа» в революции и победы в Великой Отечественной войне даже встреча с «бойцом идеологического фронта и психологической войны» англо-еврейским эссеистом И.Берлином подавалась как великое событие. Некоторые идиоты-биографы фантазируют об этом разговоре как о событии романтической любви или факте, повлиявшем на наступление «холодной войны». Но, может следователи думали и «шили» в ту же строчку. Не сидел ли Лев повторно «за мать»? Второй срок, полученный им в конце сороковых, был для него особенно тяжелым! А то, что Ахматова была в последние годы окружена отвратительными прилипалами, иные из которых усиленно ссорили ее с собственным ребенком. Единственным! Не угомонились и после смерти знаменитой поэтессы. Вот эпизод, описанный Беляковым: Лев Николаевич при помощи Савелия Ямщикова попросил изготовить крест на могилу матери и сам его тащил, устанавливал. (Я видел этот крест; рядом с ахматовской могилой находится захоронение Ивана Ефремова с памятников из черного камня). Потом на кладбище в Комарово приехали существа из ахматовского окружения, они бросились к кресту на могиле и стали его выдергивать, памятный знак не поддался, удержался в мерзлой земле. А сами «герои» этой истории описывают тот эпизод без всякого стеснения, мотивируя его … эстетическими соображениями. Может быть, здесь уместнее вспомнить про «химеру» и «этнические стереотипы»?.. Такие вот этнические и исторические химеры и несли России гибель и страдания.
***
Льва Николаевича сам я видел и слышал. Правда, не в университете, а в публичном лектории на Литейном. Это, не так далеко от того места, где Гумилева держали, допрашивали и пытали в годы «эффективного менеджмента по-сталински». Его били по нервным центрам, заставляли часами стоять навытяжку… В 1940-х.
А сама идея пассионарности пришла к нему под нарами в «Крестах». В 1930-х. После ареста и заключения, увековеченного в ахматовском «Реквиеме».
Таковы были внешние обстоятельства гумилевской «лаборатории мысли». Можно ли после всего этого «объективно» относиться к человеку, которого несколько раз арестовывали и 12 лет держали за колючей проволокой, как животное, у которого до тридцати лет не было своей кровати, и который жил до смерти в коммуналке?.. Это было бы нечестно, по крайней мере.
А что можно сказать о впечатлении от самой личности Льва Гумилева? Было какое-то необъяснимое обаяние при непонятности ли чуждости высказываемых им идей. Какая-то странная смесь «комплиментарности» с «пассионарностью»
Тем не менее, несмотря на все симпатии и сочувствие, по многим пунктам с Л.Н.Гумилёвым согласиться решительно невозможно. Иные из идеологических семян Гумилева, взошедшие и распустившиеся махровым цветом в разгар перестроечной и первые годы постсоветской смуты, стоит оценить как чрезвычайно вредные, дезориентировавшие интеллектуально очень многих. «Евразийство» и «комплиментарность» к пришельцам с юга нам еще аукнутся. Восхваляя орду и монголо-татар, утверждая, что на поле Куликовом часть орды сражалась с другой частью, Лев Николаевич, в каком-то смысле становится на одну доску с почитателями Гитлера и всяческой смердяковщины: ведь чем нашествие Батыя было лучше, чем вторжение Гитлера. А вред его «евразийства» становится все более очевидным – особенно е его постсоветском изводе. Между прочим, Сергей Беляков с изящной небрежностью расправляется с поклонниками «исхода к Востоку», показывая, что нынешние его сторонники, интеллектуально не дотягивают ни до классического евразийства 1920-30-х годов, ни до его гумилевской версии. В одной из беляковских статей («Фальсификация евразийства» // «Вопросы национализма», 2912, №3 (11)) выведен интеллектуальным шарлатаном небезызвестный Дугин, в «евразийскую геополитику» которого почему-то поверили многие неграмотные и не умеющие рассуждать и сравнивать представители постсоветской образованщины.
К самому Л.Гумилеву это, конечно, не относится, хотя он тоже «наворотил» немало, в том числе и в связи с евразийской идеей. И, тем не менее… Даже при таких обстоятельствах, идейным врагом Гумилева-сына считать нельзя. Он тоже и сейчас «со своим народом». Хотя тюркофильство ЛНГ на фоне угрозы нового «великого переселения народов» представляет немалую опасность.
Да, интеллектуальные зерна, брошенные Гумилевым, всходили на отравленной, засоленной почве, как в той древней Месопотамии, ландшафт которой был разрушен чужаками (знаменитый пример из «Этногенеза»). Но – не так страшен черт, как его малютки. Если Льва Гумилева слушать и читать было очень интересно, то его почитателей и последователей – невыносимо! Имен уже не помню, но осталось воспоминание, как один из последователей Гумилева, встреченный на леонтьевской конференции, производил впечатление бесноватого. (Потом посмотрел материалы конференции о К.Леонтьеве, в котором участвовали вместе с одним из «малюток», и обнаружил эту информацию, но кажется неэтичным здесь называть имя жестоко убитого человека). Он брызгал слюной, проповедовал, совершенно не понимал и не принимал возражений, ну чистый «правозащитник». Тот же тип, что и «толерасты с либерастами», только с другим набором догм.
Спор с такими «кривозащитниками» бесполезен. Но можно ли по ученикам судить о самой «теории этногенеза». Насколько виновен автор в трактовке его. Да и судьба сочувствующих Гумилеву авторов тоже зачастую трагична, они уходили из жизни рано и порой не по своей воле. Нормальных продолжателей у Гумилева практически нет, его идеи для современной науки остаются во-многом маргинальными. А то, что пишут его поклонники о «скифстве» и прочем вообще лучше не открывать. Опять печальная нелепость! Здесь такой клубок вопросов и противоречий, что распутать их сейчас никто не в состоянии. Тем не менее, автор гумилевской биографии с максимально возможным тактом и опираясь на логику и факты, пытается многие моменты гумилевского идейного наследия прояснить.
Можно ли говорить, что теории Л. Гумилёва не «научны». Это сложный вопрос, на который я бы не взялся ответить. Идеи спорны и сложны, слов нет. Но, помимо этого, контекст, условия их распространения отличаются особыми драматическими социальными и культурными обстоятельствами. После советского идеологического пресса, дополняемого расстрелами и концлагерями, говорить о «научной этике» как-то даже не очень уместно. Издевательства над народом страны, со стороны захватившего её зверья, не могли пройти бесследно. Никак не получается оценить науку в советском обществе как систему объективного знания. Общий культурный уровень ученых, профессоров неуклонно снижался, культура профанировалась. Да, при этом готовили тысячи и даже миллионы специалистов. Но советский специалист, в том числе научный работник в совковом идеале – это такой дрессированный идиот, которому полагалось знать «свой вопрос», но общего контекста которого, он часто не понимал совершенно. Или понимать это было смертельно опасно. А потом – отучили, идеалом стала узкая специализация, знания без понимания.
Грубо говоря, «научному сотруднику» полагалось раскапывать черепки и классифицировать их в соответствии с инструкциями. Но можно было видеть за черепками ход мировой истории. Немногим, как Гумилеву, это было дано. Немногие, как Гумилев, хотели понять. И она надорвались от решения непосильных в условиях советских запретов и ограничений задачи. Потом уже, кроме осознания постоянной опасности, пришла привычка к конформизму и интеллектуальной пошлости. Чтобы вырваться из этой ловушки приходилось прилагать сверхусилия, срываясь порой в неприятную экзотику. Но кто осудит тех, кто пытался понять. Гумилев, например, стремился создать какую-то общую систему, в противовес опостылевшему марксистско-ленинскому талмудизму. Гумилёв и немногие другие пытались разобраться в том, что происходит и с ними, и со страной. Они были в подавленном меньшинстве. И – сил не хватало.
Научное знание, как и культура в целом, были у нас страшно девальвированы. Это, конечно, ложилось в русло общего мирового кризиса и наступления масскульта, связанного, наверно, с пресловутым «восстанием масс». Но у нас и раньше и сейчас особенно плохо. Не надо обольщаться, когда ныне говорят «доктор наук», «диссертация». Часто и в лучшем случае это всего лишь скучные компиляции, ну а про «евразийские защиты», особенно распространившиеся в совке и пост-совке лучше не вспоминать. Социальная наука все больше подменяется мифом, социогуманитарное знание пустым начётничеством. Хотя, во-многом, это как раз следствие того самого «исхода к востоку». Когда поворачиваешься к нему лицом, то к Западу оказываешься, извините, задом. В СССР и РФ доказывали очень старательно, что от «западной науки» можно отказаться. Подменив ее мифотворчеством. Перейдя на практику вузов и академий советской средней Азии. Азиопой уже воняет невыносимо.
Но ведь и Запад не идеал. Мы с Гумилевыми попали в крутящиеся жернова истории, или из огня да в полымя. Помню, как в начале 1990-х, оголодавший на книги я купил за один раз и «От Руси к России» Гумилева и попперовское «Открытое общество». Чей миф хуже? Трудно сказать. Допустим, книги Гумилева – это ненаучная художественная литература. А тексты паиных-шнирельманов – это «академическая наука» что ли!? Или труды по проблеме наций Э.Хобсбаума и Э.Геллнера? (пример приводит сам С.Беляков). Хрен редьки не слаще. Сумерки разума, сумерки свободы наступают и на Западе. Но наши сумерки сгущаются как-то особенно быстро… И главное, что между двух огней, между тисков Европы и Азии, мы так и не нашли себя самих. Нет прочной позиции, с которой можно было бы оценивать, что верно, что неверно, научно или нет, полезно или вредно для Руси и России!
Мне почему-то кажется, что сам Лев Николаевич, если бы был жив, вряд ли бы обрадовался торжеству нынешнего евразийского мифа и соответствующих практик в его же альма-матер. И про науку делается даже неудобно вспоминать. Она профанирована в своей социально-гуманитарной части почти полностью, да и зачем тратить усилия на депонирование, если доступна Сеть? Многие уже и не тратят, махнули на «науку» рукой. Эта область все более становится «великой степью». Но и другие области опустынниваются. Большинству уже на всё стало наплевать. Агрессивные субпассионарии наступают, а пассивным «недоделанным» и слабым людям нет сил сопротивляться.
Между тем, Лев Гумилев, в последние годы жизни и первые после смерти (1992) стал необычайно популярен и превратился в «культовую фигуру». В постсоветский период «гумилевщина» вполне может составить конкуренцию какому-нибудь рерихианству. Тиражи гумилевских книг огромны, его монография выходят как романы, так же читаются, и воспринимаются. Бренд «Гумилев» давно стал неотъемлемой частью массовой культуры в постсоветской России. Так, например, в «развесистой клюкве» фантастического книжного сериала «Этногенез», выпускаемого Кириллом Бенедиктовым сотоварищи, «Гумилев» – главный герой. Амбициозный проект «Этногенез» представляет собой собрание книжных сериалов, написанных различными авторами. Действие их объединено вокруг необычных артефактов, фигурок зверей, обладающих магичествами свойствами, и … Гумилевым. Цикл руководителя проекта К.Бенедектова называется «Блокада» и посвящен Отечественной войне. Там Лев Гумилев – освободившийся из норильского лагеря зэк попадает в спецгруппу вместе с … Василием Тёркиным. В другом сериале Бенедиктова «Миллиардер» действие происходит уже в настоящем и среди героев там … потомки Гумилева. (У самого Л.Н.Гумилева детей вроде не было). Такие вот фантазии.
Но творцы «Этногенеза» открыто называют свой проект фантастической литературой. Межу тем, другие гумилевские ресурсы в сети не менее фантастичны, хоть и не позиционируют себя как фантастику.
А жизнь, взгляды и байки самого ЛНГ – дают отличные поводы для мистификаций. Например, Сергей Снегов (Штайн) сидевший с Гумилевым в норильском лагере и даже побивавший его в турнире по знанию поэзии, написал первую советскую «космическую оперу» (помните «Галактическую разведку» и «Вторжение в Персей»). Но до фантазий Гумилёва Снегову далековато будет. Однако мир фантазий сам по себе, не служит ли он компенсацией, сублимацией реальности? Много лет Лев жил впроголодь. Еще тяжелее было отсутствие женского общества. Автор биографии пытается, скажем, составить донжуанский список своего героя. Все это забавно, конечно. Например, деление по библиотекам, где приходилось заниматься, и где лучше всего было искать «девок» (выражение А.Ахматова), разделяющихся на «публичных» и «банщиц» (от крупнейших ленинградских библиотек – Публичной и БАНа – Библиотеки АН СССР). Ну, а выражение «Бабы, делающие научный вид», – это просто находка для тех, кто бывал когда-либо на научных конференциях и пр. Но как это все печально. Даже зверям в зоопарке, как правило, не препятствуют спариваться. А людей в «СССР» годами и десятилетиями держали отдельно, за колючей проволокой, разделяя по половому признаку. В норильском заключении мужчины з/к бредили Туруханском, где без мужчин томились тысячи женщин-заключенных. Такие вот «амурные истории» тоталитарной поры, такие «дон-жуанские списки»!
Не была ли показная любовь к обитателям степей и т.п. мест своеобразной «местью», бунтом разума в страдающем теле. Гены? Но мать ученого не врала, но мистифицировала со своим «ахмат-ханом». Этак и в эпизод про «хлещет узорчатым ремнем» поверишь. (Так и представляешь знаменитую поэтическую пару не в редакции «Аполлона», а в клубе садомазохистов). Смешно, все это, конечно. Однако, последствия выходят не смешные. Настроения Гумилева могли быть не только компенсацией за тяжелейшую жизнь, но и следствием самой страшной войны.
Не надо забывать, что Л.Гумилев все же успел на войну, а говорить о «европейских ценностях» после всех этих немецких зверств было странно. Чем люди с родины Шиллера и Бетховена лучше монголов, пропахших кизяком и никогда не смываемым потом? В блокадном Ленинграде европейцы заморили голодом сестру Гумилева (дочь Николая Степановича от второго брака). Хотя нулевые, это не сороковые, и сейчас былые восторги Гумилева по поводу орды воспринимаются многими как что-то похожее на восхищение иных наших придурков Гитлером («широпаевщина»). А впрочем, черт дьявола не лучше. Надо бы прийти в себя, а не можем после лет непрерывного террора и десятилетий беспрерывного воровства. «Химера» торжествует и «антисистема» губит нас. Как не поверить в эти гумилевские концепты, когда их воплощение видишь кругом.
Пожалуй, про «комплиментарность» и этническую вражду у Гумилева – это самое актуальное. Химера и анти-система – это то, что много раз было в истории и то, что мы наблюдаем. Можно сказать, что «Хунну в Китае», рассказывающая о событиях первой половины позапрошлого тысячелетия – это самая актуальная из книг Гумилева. Страшная книга о противоестественности совместной жизни враждебных по природе народов и дикой ненависти, к которым такой «мультикультурализм» может привести. Свирепые хунну захватили власть над потерявшими энергию китайцами и стали истреблять их с дикой ненавистью. Поедание наложниц – это не эпизод из фантастических произведений Козловича или Хайнлайна, а практика того времени. Сначала хунну на пиру наслаждаются игрой на цитре китайской рабыни. А потом ее мясом. Такая вот «толерантность» с «мультикультурализмом». Хотя правители могли искренне заблуждаться и думать, что при добром отношении все хорошо уживутся со всеми. У нас до людоедства еще вроде не дошло, но воспоминания о басаеве в роддоме буденовска и тому подобные «межэтнические контакты» как-то усиленной вытесняются из памяти. Они подменяются мантрами, что «у преступников нет национальности». У воров, может быть, это и не важно, хотя сомневаюсь. А у террористов как обстоит бело с племенной или, как сейчас, религиозной, идентичностью?! Кто сейчас совершает подавляющее большинство терактов – буддисты, что ли!
А то ли еще будет? И это не абсолютная оценка. Нельзя думать, что, скажем, мусульмане это поголовно отродье иблиса. Они могут быть вполне хорошими по своим меркам. Но разница этнических стереотипов приводит к ненависти, особенно, если эту разницу не учитывать, а заниматься благоглупостями интернационализма. Хунну – люди степей – были вследствие природных условий своего формирования враждебны ханьцам, жителям равнин. Религия еще больше закрепляет различные стереотипы поведения. Разделяет людей. И люди из степей, пустынь, с гор продолжают оставаться враждебны горожанам с равнин. По «природе»? Ну, не совсем. Например, по природе все удовлетворяют естественные потребности. Но одни после этого подтираются, другие подмываются… С противоположным полом отношения разнятся и т.д. Чужой стереотип поведения может вызвать и неприязнь, и ненависть. Чужие, конечно, могут сильно заинтересовать, и с ними порой можно неплохо уживаться, но если они приходят на твою землю волна за волной, то трагедии тогда не избежать. Но, конечно, не обязательно доводить дело до убийства. Однако, чтобы быть разумными людьми надо эту разницу понимать, а не затушевывать в стиле tishkov-band, со своим «конструктивистким подходом» к этносу, конструирующей «россиян». Так, под видом научности нам предлагают чистую отраву. Прямо ведут нас к этнической смерти.
А что же предложил нам, в связи с этим, сам Лев Гумилёв? Может быть, шифр? Это вполне возможно. Ведь даже гумилёвское православие оборачивается, как говорят, митраизмом. А про реальных хазар, к примеру, ничего конкретного утверждать нельзя. Сейчас вон бросились сочинять исторические фэнтези про Хазарский каганат. Но что можно знать о нем по паре отрывочных документов и нескольким археологическим находкам? Не выводил ли Гумилев под видом «хазар» убийц своего отца, собственных мучителей-гонителей? Потом, у его сторонников это наложилось на впечатления от «электронной Хазарии». А чем лучше нынешние «российские» олигархи хазар-работорговцев!
И надо: отмстить неразумных хазарам! Что бы там не говорили про теории Льва Гумилева, но он сам постарался отомстить и дать в руки патриотов идейное оружие. Оно очень ненадежно, дает осечки; оно не точно, бьёт не туда, но хоть что-то – после тотальной идеологической зачистки со стороны Чужих. Недаром по поводу Гумилёва они пребывали и пребывают в таком бешенстве; историк разворошил «осиное гнездо». Так и надо оценивать вклад Гумилева сына Гумилева, при всем скептицизме по отношению к его идеям.
«Чистой» науки, лишенной магических и идеологических элементов, личных пристрастий и антипатий, наверно, не бывает. И вопрос надо ставить не о том, насколько Гумилев научен, а насколько он прав. В лагере начальник ему сказал: «Гуннов можно, стихов нельзя». Вот Л.Гумилёв и занимался историей хунну, нагородил про «благородных монголов». А ведь писал неплохие стихи, и, сложись жизнь по-иному, возможно, развивал бы свои мысли по-иному или постигал бы мир полнее через художественный образ, через поэтическую Магию. И это могло бы быть более убедительно, нежели «трактаты» с таблицами «пассионарных толчков». На таблицы сбежались глупые «субпассионарии», а стихи бы привлекали чуткие души.
Разве поэтическое происхождение самого Гумилева-сына и поэтические пророчества о его судьбе это не подтверждают:
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
Откуда, из какой науки Марина Цветаева это знала?

Ночь с 1 на 2 января 1999 года. Кабинет писателя. Мягкий свет от настольной лампы с абажуром из матового стекла. Старомодная пишущая машинка, стопка книг. За столом сидит, сгорбившись и зажимая ладонями уши, седой как лунь старик в домашнем халате.

— Шшшш... Арр... Шшш...

— Ох, старость — не радость! Подумать только: 80 лет мне стукнуло! Как отмечали, так всё было ничего... А теперь то шум, то треск в ушах, а временами как бы и голоса... Что за чёрт!

— Да не чёрт я, а дух воздуха! Арр... Ариэль мне имя! Читал небось обо мне у Шшш... у Шекспира?

— Так это у меня слуховые галлюцинации!

— Да нет же! Просто я настроился на твою ментальную волну.

— Ментальное расстройство! Голоса в голове! Узнают — в психушку запрут...

— Да ладно, какая психушка! Ты что — диссидент? Пётр Григоренко? Валерия Новодворская? Ты же суперблагонадёжный, пробы негде ставить! Ты же символ советского писательского официоза, да и постсоветского тоже! Тебя, даже если вправду рехнёшся, в психушку постесняются отправить.

— Утешил, называется... Я же знаю, что тебя нет!

— Хочешь, покажусь?

— Ой, не надо... Ты же там, у Шекспира, на гарпию похож!

— Я любой облик могу принимать. Или никакого.

— Лучше никакого: не хватало мне ещё зрительных галлюцинаций...

— Ну, как знаешь. Перейдём к делу: мы, духи воздуха, предостеречь тебя хотим от большой ошибки.

— Да что вам за дело до меня?

— О, мы тебя давно знаем: со времён бурного успеха твоей повести «Иду на грозу».

— А-а, славное было время! 62-й год! Потом ещё экранизация была, в 65-м! Какие актёры играли! Успех, успех! Но вам-то что?

— Гроза — это по нашей части: очень мы веселились. Людишки мечтают управлять погодой! Что может быть забавнее! С тех пор и присматриваем за тобой: надеялись, ещё чем-нибудь порадуешь.

— Ну и как?

— Порадовал. Ты так часто и так успешно лазил в щель между совестью и подлостью, что наблюдать было любо-дорого.

— Ну ты всё-таки гарпия. Хоть и невидимая.

— Вижу, помнишь дела свои прошлые. И осталось, конечно, ощущение стыда, позора уступок, понимание, что так нельзя, что всё это гнусно...

— Зато я публиковался! Литератор должен публиковаться!

— Да, но теперь-то ты уже по уши в публикациях! Одних собраний сочинений не то шесть, не то семь! Тебя в классики записали! И всё неймётся: какие-то текстики публикуешь в периодике о Петре Великом... Ну зачем, зачем??

— Затем, что я всю жизнь писал об учёных. Теперь пришло время написать и о человеке, основавшем в России Академию наук. Целая книга скоро будет!

—Не позорься, остановись!

— Почему это?

— Да ведь не по силам тебе задача! Разве ты историк? Твоя фамилия «Павленко»? Или «Анисимов»?

— Я их книги читал! И многие другие! Я даже Нартова читал! И Штелина!

— И Валишевского? ))

— И Валишевского тоже!

— И что ты вынес из всех этих книг, кроме серии занятных сюжетиков? Ты ведь только по поверхности можешь скользить! Ни эпоху не знаешь, ни людей... Вот скажи мне: кто такие Цыклер и Соковнин?

— Известно, кто: два заговорщика, стрелецкие полковники!

— Замечательно! А вот тебе посложнее вопрос: царский денщик Татищев и историк Татищев — это один человек или два?

— М-ммм... Один!

— Ты уверен?

— Да какая разница! Кто из моих читателей будет интересоваться каким-то там Татищевым! Им крупные фигуры интересны. Пётр Андреевич Толстой, Александр Данилович Меншиков...

— Кстати, о Меншикове. Как ты думаешь, какие ордена и медали могли быть на его мундире?

— Медали? Известно, какие: за взятие Нарвы, за Полтаву...

— И ещё, конечно, медаль за город Будапешт?

— Не понял юмора. И нечего тут глумиться над нашей русской воинской славой!

— Кто бы говорил про воинскую славу! Ты ведь даже ход Полтавской битвы не знаешь!

— Разберусь как-нибудь!

— Да куда уж тебе: устарел...

— А для моих целей сугубая историческая точность и не нужна!

— Историческая истина, я думаю, тоже. Ты ведь советский литературный чиновник: любую гнусность можешь оправдать, да ещё и в позе праведника.

— Это ты про исключение Солженицына из Союза писателей? Так он сам нарывался... И при чём тут Пётр Великий?

— При том, что душонка у тебя лакейская, и Пётр Великий для тебя — всё равно что партийное начальство. Ты же его выгораживать будешь, что бы он ни учудил.

— Он всё делал для блага государства!

— Уничтожить всякую законность в порядке наследства и отдать престол на произволение самодержца — тоже для блага государства?

— Тоже! Верховную власть — достойнейшему!

— То-то у вас чехарда была с престолонаследием весь XVIII век... А родного сына вздёргивать на дыбу и полосовать кнутом — тоже для блага государства?

— Именно так! Надо было раскрыть заговор, докопаться до корней!

— Ты сам-то докопался до корней? Ты ведь даже Устрялова не читал!

— Устрялов устарел!

— ...сказал человек, который его не открывал.

— О деле царевича Алексея у Павленко написано вполне достаточно!

— Если так, то зачем ещё и тебе об этом писать?

— Судьба Алексея всем известна, и эту тему не обойти.

— А как ты будешь трактовать причину его смерти?

— Скорее всего, он умер своей смертью. От пыток и побоев.

— Своей смертью. От пыток и побоев... Так, значит, Румянцев не душил его подушкой?

— Нет, это ложная версия. Хотя... Румянцев неотступно выполнял любые поручения. Его первого Пётр выбрал для деликатнейшей миссии — привезти из Австрии беглеца-царевича. Румянцев поехал, разузнал, не так-то просто оказалось вызволить царевича, пребывание его в Австрии было слишком выгодно многим.

— «Вызволить!» Ты так и напишешь?

— Вот назло тебе так и напишу... У меня целая глава будет про Румянцева!

— Может, ты и про то напишешь, как царь Пётр Румянцева женил?

— Я даже центральным событием главы это сделаю. Так и назову главу: «Царское сватовство». Это же счастливая, волшебная сказка!

— Да ну? «Поздравляю вас, гражданин, соврамши!»

— Вот авторитетнейший источник: «Русский биографический словарь», том 17, 1918 года издания.

Гранин вытаскивает из стопки книг на столе толстый том в сером старинном переплёте, открывает заложенное закладкой место, читает вслух:

В следующем, 1720 г. Румянцев вознамерился вступить в брак с избранною им особою, но Петр І не одобрил его выбора невесты и поехал с ним вместе к боярину графу Андрею Артамоновичу Матвееву — сватать его дочь, молодую красавицу Марию Андреевну, бывшую немалое время за границею вместе с отцом. Матвеев, считая Румянцева бедным дворянином, находил его недостойным руки своей дочери, но не счел удобным противиться желанию Петра І, тем более, что Царь выразил ему, что любит Румянцева, и что в его власти сравнить жениха с самими знатнейшими...

— «Русский биографический словарь» совсем недавно у вас переиздали: репринт, тираж 5000 экземпляров. То есть он будет во всех библиотеках. Достаточно открыть том 17 не на той странице, которая у тебя заложена, а чуть выше, где размещена словарная статья «Румянцова, графиня Мария Андреевна»... и царское сватовство превратится из волшебной сказки в скабрёзную новеллу. Не боишься, любезный мой сказочник, что твоя репутация пострадает?

—  Моя репутация вполне устойчива, можешь за неё не волноваться.

—И ей уже не повредят ни случайные ошибки, ни прямое враньё?

— Ну, не всякий же такая язва, как ты. Читатели в массе своей очень простодушны: что-то слышали когда-то на уроках в школе, что-то экскурсовод рассказал, что-то видели в кино... Из моей книги они много нового узнают, и будут мне благодарны. Особенно если текст будет занимательным.

— И как же ты сделаешь свой текст занимательным? Ты что, Натан Эйдельман? Король научпопа и гений популяризации?

— Я научпоп не буду писать, я роман напишу!

— Час от часу не легче! Разве ты исторический романист? Чапыгин? Шишков? Алексей Толстой? Или хотя бы Герман?

— Я Герман!

— Ах да: Гранин — это же псевдоним... Но ты не тот Герман! Разве можешь ты написать роман такого уровня, как «Россия молодая»? Какие там характеры! Кормщик Рябов! Таможенник Крыков! Капитан-командор Иевлев! А женщины! Таисья Рябова! Бабинька Евдоха! А мерзавцы и враги! Воевода Прозоровский! Подручный его Мехоношин! Шпион-правдолюб дес Фонтейнес, наконец! А ты? Какие образы ты создал? У тебя же не люди, а картонные фигурки. Более или менее ярко раскрашенные, причём обычно без полутонов.

— Массовому читателю мои книги нравятся! И не только в нашей стране! Многое переведено! На 27 языков народов мира!

— И начальству твои книги нравятся, конечно?

— Да, нравятся! И не вижу тут ничего плохого! Я лауреат зарубежных и отечественных литературных премий, в том числе дважды лауреат Государственной премии СССР!

— Да будь ты хоть нобелевский лауреат, а роман, где надо XVIII век изображать, ты всё-таки не потянешь!

— Так я и не буду XVIII век изображать. Мой творческий замысел оригинален: я книгу об истории превращу в книгу историй.

— Историй о чём?

— О частной жизни и любви.

— А, так ты в грязном белье Петра Великого вздумал копаться?

— Скажем так: я покажу личность Петра в необычном ракурсе. Сделаю упор на раскрытие его внутреннего мира, проводя читателя через калейдоскоп разрозненных событий.

— Ну, эти красивости оставь для аннотации, а мне изволь объяснить по-человечески.

— Дух воздуха, а объяснять ему надо по-человечески...

— Для тебя же стараюсь! Сам поймешь наконец, что именно пишешь, если сумеешь внятно объяснить.

— У меня будет классическая рамочная композиция: в кардиологическом санатории нашего времени встречаются четыре мужика средних лет, представляющие разные слои общества. По вечерам они выпивают втайне от персонала и под хмельком пытаются разобраться в историях из времён петровского царствования, которыми щедро делится один из них — учитель истории с трудной судьбой, исследователь-энтузиаст и пламенный поклонник Петра.

— То есть у тебя вместо действия будут диалоги подвыпивших мужиков?

— Там такие встают вопросы, что без бутылки не разобраться.

— Ну, это понятно: если сам автор книги в чём-то не разобрался, то куда уж его героям...

— Зато моим читателям будет над чем поразмыслить.

— Это вряд ли: для размышления нужна информация к размышлению. Причём достоверная. Но ты же не способен снабдить читателя достоверной информацией! Ты что угодно можешь переврать, вплоть до библейских цитат!

— В России плохо знают Библию, поэтому мои маленькие вольности попросту никто не заметит.

— Допустим. Но герой книги не может быть умнее автора! А ты ведь даже не полузнайка; ты — форменный неуч, воплощение воинствующего невежества. Ясно как день, что твой персонаж-рассказчик будет грузить собутыльников байками. И таких глупостей при этом понамелет, что специалисты ахнут... Если снизойдут, конечно, до твоей бульварной стряпни.

— Байки — это не всегда плохо! «Тьмы низких истин мне дороже / Нас возвышающий обман».

— Вечно вы, русские, прячетесь за вашего Пушкина! А всё оттого, что правда глаза колет.

— Есть убогая правда факта, а есть великая правда жизни. Я покажу Петра как человека большой силы духа, мечтателя и реформатора. Выведу в эпизодах двух чрезвычайно талантливых иностранцев, восхищавшихся нашим царём: Сен-Симона и Лейбница. И непременно расскажу подробно о трёх главных любовных увлечениях Петра: великому преобразователю ничто человеческое не было чуждо...

— Ну, вот мы и добрались до грязного белья! Но хоть здесь-то ты покажешь себя знатоком вопроса? Считается, что долговременных увлечений у царя было только два: Анна Монс и Екатерина, будущая императрица. Обе женщины выведены в популярном романе Алексея Толстого, поэтому известны практически всем. Кто же третья?

— Княжна Мария Кантемир.

— Ну, это ты Валишевского начитался. А он, в свою очередь, опирался на старые байки, слухи и сплетни.

— Валишевский всё это проанализировал и представил целостную версию, вполне убедительную.

Гранин отыскивает среди книг на рабочем столе том Валишевского, открывает заложенное закладкой место, читает вслух:

Когда Пётр в 1722 году отправлялся в поход на Персию, его любовная интрига с Марией Кантемир тянулась уже несколько лет и казалась близкой к развязке, роковой для Екатерины. Обе женщины сопровождали царя во время похода. Но Мария вынуждена была остаться в Астрахани, так как была беременна. Это ещё больше укрепило её приверженцев в победе. После смерти маленького Петра Петровича у Екатерины не было больше сына, которого Пётр мог бы сделать своим наследником. Предполагалось, что если по возвращении царя из похода Кантемир подарит ему сына, то Пётр не колеблясь отделается от второй жены так же, как освободился от первой. Если верить Шереру, друзья Екатерины нашли способ избавиться от опасности: вернувшись, Пётр застал свою любовницу тяжелобольной после преждевременных родов; опасались даже за её жизнь...

Как видишь, мой невидимый друг, у Валишевского история последней любви Петра I занимает всего один абзац. А художественно тема совсем не раскрыта: где бытовые детали, где яркие штрихи атмосферы интриг и коварства? Где люди, усилиями которых раскручивалась пружина интриги против Марии? А я из этой истории такую вставную новеллу сделаю для своего романа, что чувствительные дамы плакать будут!

— И как ты вложишь эту новеллу в уста персонажа-рассказчика? Разве что сделать, по примеру Бокаччо, многостраничный монолог, при почтительном молчании слушателей...

— Именно так и задумано. Мой персонаж-рассказчик, в виде исключения, последнюю из своих историй прочтёт по тетрадке. Приберегу его монолог для последней главы, с минимальным рамочным обрамлением.

— Легко предвидеть, что это будет единственный фрагмент твоего романа, сколько-нибудь похожий на литературу. Творческая задача «выбить слезу» тебе по плечу. Вполне соответствует масштабу твоего дарования.

— О масштабе моего дарования позволь судить моим читателям!

— Твоим читателям масштаб твоего дарования подскажет аннотация. Ты, как водится у вас в России, сам будешь её писать?

— Возможно.

— Ну, тогда вот тебе рецепт. Твой текст корявый? Пиши: «блестящий стиль». Твоя рамочная композиция банальна, а повествовательные приёмы допотопны? Пиши: «оригинальный ход обратного повествования». Ты путаешься в деталях событий и плохо знаешь быт эпохи? Пиши: «акцент на детали, неизвестные современной аудитории». Твои персонажи и отношения между ними обрисованы поверхностно? Пиши: «глубокий психологизм». У тебя совсем нет действия? Пиши: «динамизм повествования»...

Гранин, долго терпевший колкости, приходит наконец в крайнее раздражение и повышает голос.

— Думай что хочешь, а большой роман с рамочной композицией я всё-таки напишу! Назло всем духам воздуха, земли, воды и огня! Моя книга будут литературной сенсацией!

— Нет, мой милый: не литературной сенсацией, а литературным недоразумением. Сборной солянкой из недомыслия, невежества, ханжества и сервилизма.

— Ничего такого у меня не увидят! Ни издатели, ни читатели, ни критика! Моё имя откроет мне все двери! Мою новую книгу очень охотно издадут, а потом ещё и переиздавать будут!

— А потом по мотивам твоей душещипательной вставной новеллы про «последнюю любовь Петра» какой-нибудь режиссёр кинчишку снимет...

— Возможно! Мои произведения уже не раз экранизировали!

— И кончится тем, что похабная версия Валишевского, основанная на слухах и сплетнях, пойдёт в народ. Благодаря писателю и кинорежиссёру, двум творческим людям с пониженной социальной ответственностью. Да ваш Пётр Великий от столь дивного внимания к его персоне перевернётся в гробу!

Гранин в ярости смахивает со стола всю стопку книг. Шум падения увесистых томов. Движение воздуха в комнате, удаляющийся смех невидимого существа. Затем тишина.

АННОТАЦИЯ (ПОДЛИННАЯ)

Даниил Гранин — классик отечественной литературы, чьи произведения переведены на 27 языков народов мира, лауреат зарубежных и отечественных литературных премий, в том числе дважды лауреат Государственной премии СССР.

Каждое его произведение — литературная сенсация, и «Вечера с Петром Великим» — еще одно тому подтверждение. Сообразно своему оригинальному замыслу, автор превращает книгу об истории в книгу историй о частной жизни и любви.

Своеобразие романа в том, что личность Петра I показана в необычном ракурсе. Автор делает упор на раскрытие внутреннего мира императора, проводя читателя через калейдоскоп разрозненных событий, из которых постепенно вырисовывается впечатляющая картина быта и нравов далекой эпохи.

Малоизвестные факты, бытовые детали, яркие штрихи атмосферы интриг и коварства складываются в рассказ о Петре I как о человеке большой силы духа, мечтателе и реформаторе. Портреты реальных исторических персонажей: императрицы Екатерины I, шведского короля Карла XII, Ивана Голикова, Анны Монс, Александра Меншикова, Петра Толстого, герцога Сен-Симона, Карла Лейбница — дополнены их письмами, выдержками из документов. Особое место занимает история последней любви Петра I и княжны Марии Кантемир, ставшей жертвой козней Екатерины.

Блестящий стиль, оригинальный ход обратного повествования, акцент на детали, неизвестные современной аудитории, глубокий психологизм, динамизм повествования делают книгу настоящим подарком любителям исторической прозы.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Отрывок будущего «романа» Гранина, под названием «Учитель истории», был впервые напечатан в 1989 г. («Искорка», № 1). Отдельные главы печатались в периодике: «Вечерний Петербург» (1996, 29 нояб.); «Наука и жизнь» (1997, № 1); «Российская газета» (2000, 7 апр.). Впервые полностью — в журнале «Дружба народов», 2000, № 5-7.

Первое отдельное издание «романа»: Гранин Д.А. Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М. — СПб.: Историческая иллюстрация, 2000. — 432 с., ил.

В 2001 г. «роман» получил Государственную премию РФ, после чего последовал длинный ряд переизданий.

Включался «роман» и в новые «Собрания сочинений» Гранина.

В 2011 г. режиссёр Владимир Бортко снял по мотивам «романа» Гранина мини-сериал: «Пётр Первый. Завещание». В том же году «роман» был переиздан издательством «Олма», под новым названием («Три любви Петра Великого») и в нарочито бульварном внешнем оформлении (на обложке – кадр из мини-сериала Бортко).

В 2013 г. «роман» вошёл в число финалистов премии «Золотой Дельвиг» в номинации «За верность слову и Отечеству».

Блестящее исследование, во всяком случае по форме. По содержанию оценивать не берусь, так как никогда не читала книги Льва Николаевича Гумилёва, хотя, разумеется, наслышана о его идее пассионарности.

У Сергея Белякова можно поучиться писать гуманитарные исследования. Он умеет использовать разнообразные источники, что не мешает ему делать собственные выводы, когда нужно сделать выбор из двух противоречащих друг другу трактовок, - подкрепленные аргументами, разумеется. Вообще во всей книге чувствуется стремление автора к объективности. Беляков, в целом уважая взгляды Гумилева и признавая научную ценность его теории, во многих вопросах соглашается с его критиками - тоже профессиональными историками. В целом, очень приятно, что книга не отдает панегириком. Как в любом серьезном современном европейском исследовании, критике взглядов героя книги со стороны коллег отводится немалое место. Есть у Белякова и собственное мнение, которое настолько вразумительно изложено, что сложно с ним не согласиться, тем более что, как не-специалист, я просто не владею информацией по многим вопросам.

Единственный момент, в котором я хотела бы выразить сомнение в правильности подхода автора книги о Льве Гумилеве, это его тезис о том, что у сына великих поэтов Серебряного века не было своей философии, поэтому нельзя говорить об "идеологии" Гумилева, так же как нелепо защищать по нему философские диссертации. Тут, на мой взгляд, Беляков сам себе противоречит, ведь в той же книге разделом ранее никто иной, как сам автор, писал о мировоззрении Гумилева, которому были свойственны черты догматизма до такой степени, что сам Беляков называет его "вероучением". Причем это мировоззрение, этот особый взгляд на науку и природу этноса и закономерности исторического развития настолько был ярко выражен у Гумилева, что он даже притягивал за уши многие факты, лишь бы они встраивались в его систему взглядов. Да и вообще, в широком смысле, не является ли оригинально сложившееся мировоззрение синонимом философских идей?

Лично я считаю, что взгляды Гумилева на исторический процесс, разумеется, были частью его философского подхода. Если бы не необходимость подкрепить собственные мнения, Гумилев бы никогда не вывел своих исторических теорий, так как он исходил не из фактического материала, а напротив, проверял фактами уже сложившиеся трактовки.

Но даже эта маленькая придирка ничего не меняет в моей оценке. Книга - увлекательный рассказ и о "частном лице" Гумилеве, и об его идеях. Профессионально и качественно сделано, что тут еще можно добавить.

Книга лечит, и когда читаешь – ты как будто становишься целым.
Ю. Нечипоренко “Смеяться и свистеть”

Книга "Смеяться и свистеть" досталась мне по акции издательства "Жук" на livelib. Честно говоря, я не верила, что она мне достанется, потому что на тот момент сомневалась, что мне доступна яркость и живость детского восприятия. Но книга ко мне все-таки попала, а яркость и живость вернулись, в том числе, благодаря ей.
Есть такой жанр аниме, который я раньше не очень понимала - slice of life (ломтик жизни). С одной стороны, очень реалистичный и повседневный. С другой стороны, пропитанный насквозь волшебством повседневной реальности. Как-то так удается в этом жанре показать, что в мире, таком, какой он есть, много удивительных вещей. И никакой мистики: раскрыть глаза пошире, навострить ушки, повести носом - вот оно чудо. Книга Юрия Нечипоренко - опыт описания такого взгляда на жизнь.
Наверное, можно задать вопрос: если книга о повседневной жизни, без иного сюжета, чем путь из двора далекого городка на границе с Украиной до студенчества в Московском Университете, - то зачем она? Жизнь-то уже прожита? Мне кажется, что затем, чтобы чуть-чуть подтолкнуть чьи-то глаза, уши, нос и прочие чувства. Это книга - травинка-щекоталка мировосприятия, а заодно окно в мир другого человека. Какой он? В чем похож? Чем отличается? Чем живет? Как видит яблони во дворе? И старую ракиту? Каким помнит тутовое дерево недалеко от библиотеки? Какой был его первый велосипед? И куда он привез своего всадника? И много других, казалось бы, не важных мелочей, которые составляют нашу жизнь, вдруг становятся сокровищами. Множество ломтиков чудесной жизни. Угощайтесь :)
Во вступительном слове издателя к серии "Для тех, кому за 10", сказано: "В детской книге происходит встреча взрослого и детского: взрослый писатель встречает детского читателя. Для доверительного разговора нужно равенство: ребенок в писателе говорит с ребенком в читателе. Детство с его спонтанностью можно уподобить морю, взрослость с ее ответственностью - суше. Однако на суше есть вода, здесь тоже есть стихия, в хорошем взрослом человеке живет ребенок. Писатель встречает читателя на побережье детства, в той полосе прибоя, которая соединяет сушу и море. Ребенок стремится к взрослости, ему нужна та свобода, которой обладает взрослый, он хочет быть равным взрослому в своих правах - он тоже хочет принимать решения в своей судьбе. Взрослый имеет ностальгию, ему хочется вернуться в ту свободу, которой обладает ребенок. Этот взаимный интерес создает то поле доверия, в котором живет литература". Не знаю, как другие книги серии, но книга Нечипоренко создала поле доверия. Случилось. И я с благодарностью вспоминают, как вместе, мой внутренний взрослый и внутренний ребенок где-то за ручку, где-то в догонялочку играли в книгу под названием "Смеяться и свистеть", в которой нет ничего, кроме жизни мальчика, который рос рос и вдруг вырос и написал книгу. Я получила море, нет, целый океан удовольствия. Не знаю, правда, как такая книжка бы пришлась детям, которые и по паспорту, то есть, свидетельству о рождении, дети.
А ещё, ну очень классные картинки. Автор - Капыч.
Спасибо.

Наверное так хорошо о Льве Николаевиче Гумилеве- прекрасном историке, этнологе, писателе, мог написать только Сергей Беляков- историк, писатель, литературный критик.
И хорошо не значит только положительно. Беляков Гумилева не жалеет и поблажек не делает, откровенно рассказывая не только об успехах, но и ошибках, неточностях, недостатках. Я думаю, что в таком подходе гораздо больше уважения к великому ученому, чем в хвалебных одах, которые имеют место быть.
Беляков описал живого человека, а не икону. Цельную личность. А какая же цельная личность без противоречий и сомнений!
Пока я читал эту замечательную книгу, с каждой страницей Лев Николаевич из образа старого профессора с оригинальными идеями превращался в живого человека. В гениального, обаятельного, но временами резкого, острого на язык, порой не терпящим критики мужика. Который кроме науки еще и был не прочь приударить за красотками, хорошо выпить-закусить и не расстающийся с папиросой "Беломорканал" Что и говорить - колоритная личность!
Книга недаром называется "Гумилев сын Гумилева". Наследие Льва Николаевича это его благословение и проклятие. Вряд ли Лев Николаевич стал таким блестящим писателем, чьи научные труды читать интересней, чем многие бестселлеры, если бы не влияние знаменитых родителей. И конечно же он бы избежал многих трудностей в жизни, если бы не был сыном контрреволюционера заговорщика.
Труд Белякова ценен прежде всего тем, что он четко расставляет все точки на i. Нельзя воспринимать научное наследие Льва Николаевича без критики и оглядки. Многие его идеи, особенно об отношения Руси и Степи, ну никак не соответствуют истине хоть в каком-то приближении. И критика тут обоснована. Лучше всего на эту тему почитать Память Владимир Чивилихин . С другой стороны создалась ситуация, когда вместе в водой можно выплеснуть и .... Его главное открытие, труд по этногенезу просто прорыв в этой области, похоже сильно опередивший время. Как отмечает автор сегодня в России нет ученых такого уровня, чтобы работать с проблемой. К тому решение многих вопросов требует привлечения смежных, особенно естественных наук.
Книга хороша тем, что автор постарался охватить как можно больше областей связанных с жизнью Гумилева. Конечно это повлияло на объем. Так как рассматриваются не только вещи, которые непосредственно были в жизни великого ученого, но многие другие. Начиная от подробностей быта тех времен до закулисных игр советской науки. Упоминается множество замечательных людей и ученых, о которых было бы интересней узнать подробней. Таких как например академик Хват или мировая величина Тимофеев-Ресовский.
Написано интересно, не занудно. Достаточно объективно, но чувствуется любовь и уважение автора к личности Льва Николаевича, что не помешало смело написать о явно неприглядных моментах биографии.
Беляков с задачей справился. Во-первых многое сделал для памяти о Льве Николаевиче. Такая книга стоит больше чем мемориальная табличка. Во-вторых эта книга побуждает читать или перечитать труды Гумилева, учитывая определенные моменты, освещеннные Беляковым. В-третьих в книге достаточно ясно раскрыты основные принципы этногенеза и наиболее типичные заблуждение с этим связанные.
Это актуально так как сегодняшние события в мире, а именно чуть ли великое переселение народов в микромасштабе, наверное наиболее лучше никем еще не раскрыты. И игнорирование закономерностей в отношениях этносов, о которых говорил Гумилев, может привести к самым печальным последствиям. История учит только тех, кто учится у нее. Остальных наказывает.

Беляков С.С. Гумилев сын Гумилева: [биография Льва Гумилева]. – М.: АСТ, 2014. — 797 с. — Доп. тираж 3000 экз.

Почему «Змей Тугарин»? Потому что Лев Гумилёв, монголофил и тюркофил, в шутку отождествлял себя (см. с. 662— 663) с этим гнусным персонажем из баллады А.К. Толстого .

Помните зловещие пророчества Тугарина?

... И с честной поссоритесь вы стариной,
И, предкам великим на сором,
Не слушая голоса крови родной,
Вы скажете: «Станем к варягам спиной,
Лицом повернемся к обдорам!»

«Стой! - молвит, поднявшись, Добрыня, - не смей
Пророчить такого нам горя!
Тебя я узнал из негодных речей:
Ты старый Тугарин, поганый тот змей,
Приплывший от Черного моря!

На крыльях бумажных, ночною порой,
Ты часто вкруг Киева-града
Летал и шипел, но тебя не впервой
Попотчую я каленою стрелой -
Ой ладо, ой ладушки-ладо!»

Впрочем, это всё эмоции. Поговорим всерьёз.

Автор книги приписывает своему герою следующую фразу: «Я люблю, когда мне не крутят мозги и не лгут в глаза, а когда пишут то, что я могу проверить» (с. 148). Я тоже это люблю, поэтому меня чрезвычайно раздражают книги без ссылок. Если автор не даёт читателю возможности проверить цитаты, за этим почти всегда скрывается что-то нехорошее (например, банальный непрофессионализм). Следовало бы снизить данной книге оценку как минимум на один балл, но... не поднимается рука. Слишком уж хорошо написано. Трудно оторваться от текста, и это при том, что я отнюдь не поклонник Л.Н. Гумилёва. Напротив, он всегда вызывал у меня острую неприязнь. Я и данную биографию начал читать лишь для того, чтобы распрощаться навсегда с этой гротескной и трагикомической фигурой из советского прошлого.

О некоторых пикантных деталях научной деятельности Гумилёва биограф умалчивает, но заметят это единицы. Большинство не найдёт оснований упрекнуть его в сознательном искажении действительного положения вещей. В самом деле — он признаёт и многочисленные частные ошибки своего героя, и его некритичность («редко отказывался от полюбившейся идеи, даже если она входила в противоречие с фактами», с. 336), и склонность к беллетризации прошлого («даже в научных монографиях Лев Николаевич, случалось, мешал правду с фантазией», с. 119). Биограф признаёт, что Гумилёв пересочиняет историю, но плоды художественного вымысла ему нравятся; в одном случае новая художественная реальность даже кажется ему «убедительнее реальности исторической» (с. 644). Кроме того, биограф принимает Гумилёва за великого человека и верует в созданную им умозрительную схему этногенеза, величая её научной теорией. Именно такое сочетание взглядов и породило рецензируемую книгу, со всеми её достоинствами и недостатками. Если отнять у Гумилёва его «теорию этногенеза», то он автоматически превращается в типичного шарлатана от науки, в «академ-придурка» (словечко из лексикона самого Гумилёва, с. 163). Если же гумилёвскую «теорию этногенеза» воспринимать всерьёз, то её создатель предстаёт великим учёным, а его частные ошибки и безудержное фантазирование, с далеко зашедшим переписыванием прошлого по своему вкусу, превращаются в милые и вполне простительные шалости гения. Отсюда — избранная нашим биографом метода, похожая на тактику защитников средневекового замка с обветшавшими и ненадёжными внешними укреплениями. Поскольку противник неизбежно захватит их при первой же атаке, разумно будет отойти, не дожидаясь приступа, в мощную главную башню — донжон (но здесь уже стоять насмерть). Так и поступает наш биограф: избранный им рубеж обороны — «теория этногенеза», всё прочее он сдаёт без боя. Что внушительный с виду донжон выстроен из гипсокартона, что отсидеться в нём невозможно — биограф явно не понимает. Но для нас, читателей, это и к лучшему: нам же не сатира нужна, а полноценная биография.

Теперь несколько слов об упомянутых выше умолчаниях. Не поведал нам биограф о главном жизненном подвиге своего героя: развенчании источниковедения. До пришествия Гумилёва в науку источниковедение считалось необходимой для любого исторического исследования базой, он же произвёл эпохальный переворот, объявив источниковедение «мелочеведением», для историка попросту вредным: «это лучший способ отвлечься настолько, чтобы никогда не вернуться к поставленной задаче - осмыслению исторического процесса» (Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства (легенда о «Государстве пресвитера Иоанна»). М., 1970. — С. 19). Всё гениальное просто: надо взять давно установленные исторические факты и наложить их на канву времени и пространства (Гумилев. Этногенез и биосфера земли. Л., 1989. — С. 160). На первый взгляд, тут и спорить не с чем. Цели ясны, задачи определены; за работу, товарищи! Но дьявол, как известно, в деталях. Чтобы продуктивно использовать предложенную методику, историк должен обладать двумя важными навыками:

1) уметь отличать факты от псевдофактов (т.е. от мнимых, полностью вымышленных событий прошлого; фантастические детали реальных событий оставляем в стороне). В историографической традиции псевдофактов накопилось немало, причём самые яркие проникли в массовое сознание и успели заинтересовать художников. Вот некоторые примеры:

Псевдофакт 862 г.

Псевдофакт 1204 г.

Псевдофакт 1362 г. (между прочим, упоминается нашим биографом как реальный исторический факт на с. 599)

Псевдофакт 1380 г.

Псевдофакт 1480 г.

Похоже, что Гумилёв вообще не знал о существовании проблемы псевдофактов. В противном случае он не проповедовал бы полную достоверность летописных известий: «данные летописей, будучи сведены в солидные исторические труды, не вызывали никаких сомнений за последние полтораста лет» (Гумилев Л. Н. Может ли произведение литературы быть историческим источником? // Русская литература. 1972. — № 1. — С. 81). Представляю себе, какой гомерический хохот эта наивная фраза вызвала в своё время у летописеведов. Дело в том, что до появления грандиозных сводов XVI века летописная традиция развивалась на протяжении пяти веков, неуклонно разрастаясь и обогащаясь псевдофактами, с которыми авторы «солидных исторических трудов» обращались очень и очень по-разному.

2) историк должен знать о проблеме когнитивных искажений при толковании известий исторических источников, особенно иноязычных, и по возможности избегать возникающих при работе со сложными источниками ловушек.

Такого рода навыки невозможно приобрести без овладения методиками источниковедения (которое Гумилёв объявил ненужным и вредным). Посмотрим, в какой степени он беспомощен в простейшей ситуации:

Общепризнано, что в 862 г. (хронология сбивчива) варяжский конунг Рюрик появился в Новгороде и, сломив сопротивление антиваряжской партии, возглавленной неким Вадимом Храбрым, обложил данью северных славян. Но от вторжения в Русскую землю Рюрик воздержался (Гумилев. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989. — С. 172; «Русской землёй» здесь названо, со ссылкой на Шахматова, Южное Поднепровье).

Задолго до 1989 г., когда сей пассаж появился в печати, археологи пришли к однозначному выводу: Новгород в IX веке ещё не существовал. Гумилёв этот археологический факт игнорирует. Мало того — он игнорирует всю раннюю летописную традицию и обращается к Никоновской летописи XVI века, где полным-полно мнимых фактов и мнимых лиц (если об историчности Рюрика ещё можно спорить, то уж Вадим Храбрый — персонаж безусловно вымышленный, как и вся его «антиваряжская партия»). Гумилёв сомневается в дате призвания Рюрика, умалчивает о его братьях, но ядро летописного известия признаёт историческим фактом, ошибочно утверждая, что это «общепризнано». При этом он дарит Рюрику, этому полулегендарному персонажу, скандинавский титул конунга, что должно вызвать бурное возмущение всех антинорманистов. Норманист же заметит, что Рюрик, если он в самом деле существовал, вполне мог быть не конунгом, а ярлом, или даже вовсе не иметь титула. А затем добавит, что Рюрик, где бы он там ни княжил на севере, не мог ни вторгаться в Русскую землю, ни воздерживаться от такого вторжения. Причина чисто географическая: в IX веке не существовало не только Новгорода, но и понятия «Русская земля» (вопреки домыслу Шахматова, некритично воспринятому Гумилёвым).

Если такие проблемы возникают при анализе летописных известий, то насколько сложнее работать с восточными источниками (при переводе когнитивные искажения возникают на каждом шагу). А с восточными языками у Гумилёва были проблемы: более-менее сносно он знал только фарси. Кстати говоря, именно из-за незнания восточных языков Гумилёва выгнали в своё время из аспирантуры Института востоковедения. Этот эпизод биограф разбирает подробно и беспристрастно (с. 203-208).

Второй великий подвиг Гумилёва, после ниспровержения источниковедения — введение в историю данных, заимствованных из исторического романа (такое раньше не практиковалось, и даже самые недобросовестные историки ограничивались своими собственными домыслами). Сюжет, приглянувшийся Гумилёву, обнаружился в романе-дилогии «Ратоборцы» (А.К. Югов, 1944—1948 гг.). Писатель сделал Александра Невского другом и побратимом сына Батыя — Сартака, исповедовавшего христианство несторианского толка. «Сартак был христианин, Сартак был ему побратим. Наконец — и это было важнее всего — сын Батыя главным образом на Александра и рассчитывал со времени опереться, если только возникнет кровавая распря между ним и Берке из-за престола, который вот-вот должен был опустеть» (Югов А.К. Александр Невский // За землю Русскую. XIII век. — М.: Молодая гвардия, 1983. — С. 198). Романист мечтает даже о возможности усыновления Александра Бату-ханом, который в романе предлагает Александру жениться на его дочери: «…И перед всеми то будет знак, что это ты, возлюбленный зять мой и нареченный сын, а не кто иной, приемлешь после меня и улус мой»... (там же, с. 202). Псевдофакт побратимства Сартака и Александра Невского был беззастенчиво перенесён Гумилёвым на страницы его собственных книг и широко разлетелся «на крыльях бумажных». Не позднее 2012 г. данный прецедент был подробно разобран в Сети («О побратимстве Сартака и Александра Невского» https://taii-liira.livejournal.com/271450.html), следовательно, тайны не составляет, и напрасно биограф Гумилёва уклонился от его обсуждения. Сюжет ведь стал архипопулярным: мало того, что он продолжает циркулировать в околонаучной литературе — он успел отразиться в исторической живописи.

И теперь, видимо, уже не умрёт никогда.

Но, если герой книги был не совсем добросовестным историком, то, может быть, он был, по крайней мере, приличным человеком?

Сильная сторона книги в том, что автор не боится фактов, способных, пользуясь его собственным выражением, «разрушить величественный мифологический образ великого Гумилева» (с. 541). Нравственный облик героя нисколько не приукрашен. Перед нами предстаёт человек болезненно тщеславный, склонный к самовосхвалению и самозванству, завистливый, чёрствый, неблагодарный, обидчивый, злопамятный, конфликтный и злоязычный; в отношениях с женщинами — пошляк и циник, а в одном случае даже прямой подлец (с. 278—279). В общем, человек без совести и чести (конечно, автор даже и в мыслях не имел подвести читателя к такому выводу, но приводимые факты говорят сами за себя). «Вишенка на торте» — чудовищное квази-религиозное мракобесие Гумилёва (с. 510—517), прикрытое внешней оболочкой православного обрядоверия (с. 508—519; 555—556). В общем, получилось у биографа вполне по Грибоедову: «Я правду о тебе порасскажу такую, что хуже всякой лжи»

Нельзя не признать, однако, силу личности Гумилёва. Это был волевой человек, способный стойко переносить удары судьбы, преодолевать препятствия и подчинять своему влиянию слабых духом окружающих. Которые активно эксплуатировались, а затем выбрасывались, как выжатый лимон...

Но вот какой парадокс: герой книги исключительно мерзок, а сама книга великолепна. Между прочим, автор получил за неё в 2013 г. вторую литературную премию «Большая книга». Для меня это в высшей степени удивительно. Не то, что автор получил литературную премию, а то, что вторую, а не первую. Неужели кто-то о чём-то ухитрился написать лучше?

"...Маятник столетий
Как сердце бьется в сердце у меня."
Л.Н.Гумилев

Николай Гумилёв – мой любимый русский поэт, Анна Ахматова – моя любимая русская поэтесса, а Лев Николаевич называл их папа и мама. Вот почему в первую очередь мне был интересен этот человек.

Долгожданный ребёнок, никто и подумать не мог, сколько бед выпадет на его долю. Наверное только самые первые годы, проведенные в доме бабушки Анны Ивановны Гумилёвой, можно назвать счастливыми и безоблачными. Именно от этой женщины Лев Николаевич получил мощный заряд любви, который помог ему выстоять в жизни.
К творческим людям нельзя подходить с общей меркой, но факт остается фактом, с рождением сына родители не захотели что-то менять в своей жизни, и маленький Лёва видел их редко. Образование, творчество были на первом месте. Сложные, запутанные отношения с матерью будут длиться всю жизнь Льва Николаевича. Сколько обид и горечи в его письмах…
Совсем маленьким Лёва пережил арест и расстрел отца, которого бесконечно любил и уважал, от которого никогда не отрёкся, хотя фамилия тянула камнем на дно. Мне кажется, именно от отца, Николая Гумилёва, он унаследовал любознательность, интерес к географии и истории, любовь к путешествиям.
Могли ли Гумилёва-младшего миновать сталинские репрессии? Возможно да, если бы сменил фамилию, уехал жить в провинцию, затаился. Но это не в его характере. Яркий, горячий, сын врага народа, он был обречён.
Лев Николаевич дважды пройдёт сквозь сталинские лагеря, более десяти лет в заключении. Но даже там он будет заниматься наукой. Именно это больше всего восхитило меня в этом человеке - оптимизм и тяга к знаниям.

Многое объясняет характер Гумилева. Лев Николаевич отличался природным (отцовским) оптимизмом, о своей жизни, даже о самых трагических ее моментах, говорил с улыбкой.

Будет в жизни Гумилёва-младшего и война. После отбытия первого срока его оставили в Норильске работать без права выезда, но он добился отправки на фронт. Награждён медалями «За победу над Германией» и «За взятие Берлина».
Лев Николаевич писал стихи и весьма неплохие. Но в какой-то момент понял, что в своём творчестве ему никогда не достичь родителей. Именно научная деятельность принесла Льву Гумилёву всемирную известность, его пассионарная теория этногенеза, спорная, но имеющая право на жизнь.
Интересно, что в книге изображён живой человек, со слабостями и некоторыми дурными чертами характера (властность, авторитарность, иногда даже неблагодарность). Мне было интересно читать о личной жизни Гумилёва, о его весьма запутанных взаимоотношениях с женщинами. Да и великая Анна Андреевна открылась с несколько другой стороны.
А закончить мне хотелось бы словами самого Льва Николаевича:

Я был со своим народом и переживал то, что переживал мой народ.

Поэт, политзаключенный, солдат, ученый, писатель, «наследник русских выдающихся умов» - Гумилев сын Гумилева.

PS: Книга огромная, но читается легко, приводятся разные точки зрения. Спасибо автору – большая интересная работа.

Прочитано в рамках игры "Урок литературоведения"