Brothers

Я всегда считал, что революция 1917 года навечно разрушила общество и имперский уклад. Пусть наивно, но кажется, будто люди были добрее и настроены на веру в общество в целом. Бывает ли так, и что приобретает и теряет государство в эпоху перемен, пытается выяснить автор для себя, соотнося личный опыт с историей культурной китайской революции в водевильно-гротескно-натуралистическом романе. Наклеиваем эпикантусы и учимся смотреть узкими глазами на события полувековой давности. Безусловно, уважение вызывает скорость, с которой страна оправлялась от потрясений. Представьте на минуточку, что подобная вещь выходит в 70-х годах в СССР. Вот и я не могу. Потрёпанная революцией китайская национальная психика кажется мне почти стальной. Ведь большая часть богатейших людей Китая - как раз и есть…

Все это было слишком сумбурно. Сначала Китай, что абсолютно нетипично для меня как читателя, потом какая-то грязь про нужники и утонувших в них, пошлость со скамейками... и не успеваешь привыкнуть к нестандартному и спорному юмору как на тебе ужасы пыток и твердолобости государственной машины коммунизма. Реализм во всей своей красе. Это было слишком много подробностей о смерти и страданиях. Реализм - это все-таки не мое, я мечтатель без подробностей. Принцессы не какают и точка. Сюжет похож на сагу, историю семьи на фоне и примере истории страны. Приемчик уже слегка попахивает нафталином, но фишка в том, что автор настолько все завуалировал и зашифровал в символы, что просто так не разберешься о чем речь вообще. Вот я, например, поняла, что нужник символизировал западную цивилизацию…

А если зуд - без дела не страдайте,- У вас еще достаточно делов: Давите мух, рождаемость снижайте, Уничтожайте ваших воробьев!

В. Высоцкий, «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям», 1964

Первый же абзац романа заставил чувствовать какую-то удивительную похожесть, то самое чувство узнавания, которое так легко ощутить и трудно описать. Я почти сразу сообразил, что абзац этот просто требует сравнить его с началом «Ста лет одиночества». Уж не потянуло ли Юй Хуа в магический реализм? Доступные источники утверждают, что было дело, баловался автор оным, хоть и поостыл. Но вот ведь, потянуло на старое, захотелось рассказать миру о своем Макондо, о маааленьком поселке (по китайским меркам, всего пятьдесят тысяч человек).

Лючжени нет на карте КНР. Вернее, нет в том месте, где ее…

О книге. Братья - многогранный, жесткий роман, который прыгает из жанра в жанр с грацией акробата. Это семейная сага на фоне исторических событий Китая и модели мира в целом. Через призму непростой истории двух братьев Юй Хуа показывает смену эпох от "Культурной революции", самой культуры в которой было не больше, чем в нужнике, до современной эпохи капитализма. Жанрово это такая смесь ситкома, слезовыжимательной драмы и жесткой чернухи. И если вначале не отпускает мысль, что это китайская версия "Миллионера из трущоб", то ближе к финалу думается про "Реквием по мечте". Кто-то увидит в книге только сопли, кровь и какашки, причем Хуа, как кажется, специально все утрирует и переводит в гротеск, но за всей непотребщиной на самом деле рассматриваются люди, чьи жизни размолотили чужие…

Это что такое только что было? Меня затолкнули, аки Лжедмитрия, в пушку и выстрелили в сторону Китая. Во время полета смогла заценить много толстых и не очень ягодиц, упругих и отвислых грудей, набрякших и опавших… карманов, звериный оскал и самый искренний смех, глубокую любовь и непереносимые потери, буйство созревания и спокойствие оседлости, поиски себя и отказ от классовой борьбы, феерию юмора и прижимающую за гениталии трагедию. Ничего не ожидала от доселе неизвестного мне Юй Хуа, но с огромным удовольствием заценила все причинные места текста, придя в не меньший экстаз, чем мужики Лючжени от попки Линь Хун.

Люблю сатиру. Такую, чтобы складывала пополам в приступах гомерического хохота, а потом бросала в противоположную крайность – рыдать и потеть, подтереть сопли и снова рыдать.…

«Братья» начинаются как типичная семейная сага, изрядно приправленная типичным для Хуа гротеском и иронией – именно это, собственно, и хотел изначально написать Юй Хуа, но, посетив впервые США и вернувшись на родину, немного изменил замысел: роман всё рос и рос, вмещая в себя все острые повестки дня вчерашнего и сегодняшнего, полнился отсылками и метафорами на эпоху, превратившись в итоге в довольно жестокую социальную сатиру. Сам Юй родился в эпоху культурной революции, пережил резню на Тяньаньмэнь в 1989 году, своими глазами видел, как забивали человека палкой (эта сцена будет в романе) и множество других убийств и насилия. Один из самых известных писателей страны, Юй Хуа в итоге задумал самый масштабный свой роман и писал его, кажется, и вправду слишком долго, но результат того стоил…

Стоит понимать, что весь разгул раблезианского карнавала, смешение высокого и низкого, взаимопроникновение сатиры и реализма, гротеска и модерна, калейдоскоп ярких сцен, - это не цель, а всего лишь средства для относительно безболезненного ввода читателя в повествование. Не будь этого карнавала, книга бы не рассыпалась, но воспринимать её было бы ой как сложно. Сложно, наверное, в первую очередь, для европейского читателя, который, чаще всего, умеет акцентироваться лишь на одном: на внутреннем или на внешнем. Да, это, возможно, звучит парадоксально, учитывая богатую европейскую литературную традицию, которая, вроде бы, доказывает обратное. Да вот хренушки, так оно и есть. Достаточно лишь вспомнить, сколько европейцы придумали слоёв толкования Библии. Буквальный, аллегорический,…

Слышите, как содрогается земля, как исполняются трепетом литосферные плиты под бойкими шагами людей? И я не слышу, потому как грохот этот звучит так давно, что стал неотъемлемой частью земного существования. Я не спал сотни лет, конечности мои одеревенели, кровь остыла, сердце одряхло, глаза замутнели и покрылись хрустящей коростой, кожу сковала гранитная пыль. В один из дней в нос мне ударил лающий выхлоп чего-то тошнотворного, осклизлого, перегнившего, да такого едкого, что ноздри пошли трещинами. Что есть зловоние перед лицом вечности? Не более чем ничто, не менее чем всё. Зверь смердящ, пердящ и криклив, человек смердящ, пердящ, криклив и задумчив, толпа смердяща, пердяща, криклива, задумчива и осуждающа. Зловоние отталкивает, отвращает, но при этом вызывает желание найти источник –…

Круговая порука мажет, как копоть. Я беру чью-то руку, а чувствую локоть. Я ищу глаза, а чувствую взгляд, Где выше голов находится зад. гр. Наутилус Помпилиус - Скованные одной цепью.

Отрицательные рецензии начинаю одинаково: да простят меня любители сего автора и сего опуса, не читайте дальше, мне совершенно не понравилось и именно об этом я буду писать. Не буду вступать в полемику, простите Книга,начав читать которую, я совершенно не подозревала подвоха. К тому же если хорошенько поднапрячь память свою - не читала китайских авторов по-моему от слова совсем. И видимо следует добавить - к счастью. Ибо данная .. вещь, получившая даже премию в сфере литературы, вызвала чудовищное отторжение. Русская классика очень своеобразна, но она развивает определенные "вкусовые рецепторы" для…

Одновременно неведомо далекий и пограничный Китай на поверхностный взгляд кажется недосягаемым и трудным в понимании. Однако, стереотип не выдерживает проверки двумя современными книгами. Подчеркну, что в тонкостях символов китайской культуры и искусства войны, конфуцианстве, даосизме и буддизме я не сильна. Благо, переводчики и редакторы обоих романов старались помочь толковыми примечаниями о традициях. Четыре классических китайских романа, постоянно поминаемые к месту и не к месту Писакой Лю и Стихоплетом Чжао, я не читала. Два же прочитанных романа двадцать первого века кажутся мне культурно универсальными. Возможно, это связано близостью трагедий обеих наших красных стран. Первым в декабре 2015 года в рамках той же "Долгой прогулки" по грязным улицам китайской деревни меня проводил…