Дневник

Молодец мужик - жил за счёт народа, за счет той власти, которую восхвалял, писал халтуру даже не сильно это скрывая, писал потому, что работать на заводе как все не хотел, не позволяло дворянское происхождение, пользовался всеми благами социального строя, в тихую охаивая его. Когда отсутствие жесткой советской цензуры и бандитский-воровское время позволило вываливать наружу всё своё душевное дерьмо, он стал писать то, что думал на самом деле. Лучше бы он этого не делал, как и все те именитые советские писатели и режиссеры, из которых просто поперло куча навоза их богатого духовного мира. Его якобы шедевральная "Золотая тёща" - явное подражание Набокову, и не только сходством сюжета, но стилем написания, даже некоторые словечки у Набокова попёр, хотя получилось крайне отвратительно и…

Запредельные дневники автора многих моих любимых фильмов «Председателя», «Семьи Ивановых», «Зимнего дуба». Это поистине пятидесятилетний массив грязи советской реальности. Менструальная кровь, обманы, воровство, убийства, беспринципность, клевета, доносы, оргии, алкоголизм – это все основные герои этих дневников. Носители всех этих качеств каждый по-своему уродлив и детально описан. Очень важная книга.

Я никогда не читала Нагибина, ни одного рассказа или повести. А потом наткнулась у кого-то в жж на пару цитат из дневника – и поняла, что хочу, очень хочу прочитать этот дневник. И когда оказалось, что он есть в продаже и он стоит 2 доллара, я его сразу заказала, не раздумывая. Просто с такими книгами всегда есть шанс нарваться на скучную прозу, или на сплошные банальности, или на бедный казенный язык, или просто на мемуары какого-то ужасно неприятного человека… Но в случае с Нагибиным мне очень повезло. Его дневник стал для меня одной из самых интересных и приятных книг не только в этом жанре, но и вообще. Я читала его обычно по ночам, когда Семен уже спал. Тихий свет лампы, плед, последняя спокойная и неторопливая чашка чая, и страницы, страницы, которых семьсот, которые перелистываешь…

Уважаю этого человека как писателя и уважаю его за честность, за "беспощадность к себе". Когда читаешь, как мужчина признается в собственной трусости, несостоятельности, потерянности, то веришь и всему остальному. Но я не смогла читать эту книгу. Такая безысходность с первых страниц, беспросветность, непроходимая тупость людей и окружающей действительности. Господи, да как же он не спился окончательно, не покончил с собой с таким мироощущением, с таким восприятием реальности. Не смогла его вместить. Даже если это правда, честная историческая картина и все такое прочее - пусть его литературоведы изучают, историки, психоаналитики какие-нибудь, но мой внутренний мир его отторгает всеми фибрами души. Закрыла книгу с чувством облегчения, лучше бы и не открывала вообще. Редко со мной такое…

Как у Ахматовой: если бы вы знали, из какого сора растут стихи? С «Дневником» - та же самая история. Предельно откровенная. Откровенная, открытая в первую очередь возможностью поразмышлять над мотивами действий/бездействий, чем над собственно фактурой. А коли есть возможность подумать, поразмыслить над прочитанным, значит, книга «выстрелила», сработала. И, как говорил Герцен, «книга – акушерка мысли», - всё точно.

Концептуально: Нагибин совершенно справедливо определяет главное – дневник – документ эпохи. Возможно, это не совсем точно, потому что всё же это – не хронология 20 века в исполнении Советского Союза. Но это – заметки «по поводу» человека умного, успешного, столько же внутренне слабого, несомненно, надломленного. Это – конформист, где-то напоминающий героя Моравиа и Бертолуччи.…

Свидетельство того, какой ценой покупается успех и как портится характер с возрастом. С годами Нагибин пишет все лучше и лучше (поздний Нагибин - одна из вершин русской литературы), а сам становится все злее, желчнее, черствее и завистливее. Причем понимает и сознательно культивирует в себе эти качества. Интересна борьба Нагибина с зависимостью от алкоголя:

Раньше я жил крутым чередованием пьяных загулов и неистово напряженной работой. Сейчас я не пью, я не прерываю будничного течения жизни мощью хмельного забвения, я всё время с самим собой, со своим трудным, мучительным характером, со своей неудовлетворенностью и вечным ощущением неравенства тому, чем я должен быть. Наверное, должно пройти немало времени, прежде чем я научусь жить с тем тягостным и чужим человеком, которым являюсь я —…

иногда слишком откровенно об интимном, временами очень категорично. Правда достаточно беспощадно не только к другим, но и иногда к себе самому. Интересно об отношении к Ахмадулиной. Подведение итогов каждый год - перечисление тех , кто в этом году умер, - производило безумно гнетущее впечатление. Мое впечатление о Нагибине как о человеке после этой книги - умный, язвительный, с многочисленными любовными связями, в общем - сложный и мало приятный человек. Самое интересное для меня в книге - очерки о Мандельштаме и Галиче. Их на одном дыхании прочитала!

Одни дневники пишут для себя. Другие - для публики. Здесь, наверное, срединный вариант: Нагибин писал дневник для себя, все же решил опубликовать его. Как оказалось, в самом конце жизни. Даже и время такое было - начало 90-х, когда всех разоблачали, когда все разоблачали. Нагибин, возможно желая разоблачить кого-то, разоблачил себя.
Часто такие ситуации - все о себе наружу, правдиво, безжалостно, - отдают не благородством, как можно было бы предположить, а просто желанием легкого, с сильно выраженным оттенком скандальности, успеха. Да и в основе-то - не нечто грандиозно-литературное, а просто мелкая какая-то жизнь.
Нагибина  к "первому эшелону" советских писателей причислить нельзя. Может быть, потому, что слишком уж отдавало его творчество ремесленничеством. И, судя по дневникам, он из-за…

Нелегкое это чтение. Порой кажется, что о некоторых вещах не стоит и писать, тем более публиковать. Но, тем не менее, на страницах дневника много интересного. Это и описания природы – охота, Мещера, Тригорское. Хлесткие характеристики коллег по «писательскому цеху». Например, о В.Кожевникове – « Галилей, вбежавший в застенок инквизиции с криком: «А все-таки она не вертится». О похоронах Платонова – «этого самого русского человека хоронили на армянском кладбище. Наглядевшись на эти самые пристойные, какие только могут быть похороны, я дал себе слово никогда не умирать». О сталинском времени – «Дикая ирония: весь день восхвалять «бога», а ночью трястись от страха перед «громом небесным» (1949). О писательском съезде: «Ужасающая ложь почти тысячи человек, которые вовсе не сговаривались…