Место

Эпический (900 бумажных страниц) масштабный роман. В главном герое Гоше Цвибишеве что-то от достоевских персонажей, а от Клима Самгина прямо один в один, особенно в первой трети, даже текстуальные совпадения. Оно конечно, Гоша не в точности Клим ибо помещён в другое время (хрущёвское), в другие условия. Если сделать в романе контекстную замену Гоша/Григорий/Георгий => Клим и Цвибишев => Самгин интересный бы эффект получился.

Насколько проще автору когда основное действующее лицо либо супергерой/супергероиня, либо жертва. А попробуй-ка совладать с таким, которого хочется стукнуть. Хоть он и главный герой. Впечатлили мужики в общежитии. Могли бы и побить. Не из-за его взглядов, насрать им на них, а потому что говнюк. Терпели. Вроде и грубый народ, а будто с христианским пониманием:"Ну…

Сложно что-то новое написать об этом романе. Каждый видит его по-своему и все очень по-разному относятся к описываемым в романе временам и событиям. Лично мне внутренне крайне импонирует отношение, выраженное, как некоторыми персонажами, так и в романе в целом. В нем нет экзальтированного завывания об ужасах и несправедливости – он сам кромешный ужас, а порожденный временем лирический герой – эталон эгоцентричной несправедливости вечного подростка. В повествовании очень много быта и вместе с тем психологизма. Автор обнажает себя без прикрас, нарочито желает показаться максимально отталкивающим и мелочным и слабым. А читаешь всё-равно практически на одном дыхании (и это несмотря на внушительный объем текста).

...я был о себе весьма высокого мнения. Случалось, оставшись один, я брал…

В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым. Книга Судей, 21: 25

"Господа, вы звери, - говорит прекрасная героиня Елены Соловей, - Вы будете прокляты своей страной". Никита Михалков снял много хороших фильмов, и одной только "Рабы любви" было бы довольно, чтобы оставить его в истории кинематографа. В "Солярисе", кажется, никто не говорит ничего, столь же знакового, но одного этого фильма было достаточно, чтобы миллионы зрителей назвали Тарковского и Лема любимым режиссером и автором. Сценаристом обеих картин был Горенштейн, их утонченной условности, остраненной отстраненности я невольно ожидала, готовясь познакомиться с ним в писательской ипостаси. "Место" оправдало ожидания с точностью до наоборот. Как готовиться к путешествию на цеппелине а…

Энциклопедия жизни Фридриха Горенштейна проста в эксплуатации, хотя и требует к себе особого внимания. Можно потратить на нее сколько угодно времени, даже заниматься ею постоянно. Объем (что-то порядка тысячи страниц) и содержание вполне все это предполагают. Время, собственно, то, о чем идет речь в "Месте", то, что для него требуется и то, чем пользуется постоянно сам Горенштейн. С каждым разом перед тобой открываются все новые и новые горизонты, они рушатся на тебя из-за угла, из темных подворотен тухлых советских городов, из тайников твоего неокрепшего мировоззрения.

Этот грандиозный труд по достоинству оценить невозможно. Сам Горенштейн говорил, что никакой великий не сможет подвести сам себе итог, отдавая дань мелкому. Кто-то другой говорил, что именно в этих мелочах скрывается…

Роман о каждом из нас, о ситуациях, в которых наверняка побывал каждый (и не раз) и ещё предстоит оказаться. О несправедливости и невозможности её изменить. Однако желания побыть с персонажами и по окончании чтения романа, какое наблюдал я у себя после прочтения трилогии "Дети Арбата", по окончании "Места" я в себе не обнаружил...

Поначалу мне казалось, что Гоша - элементарный псих, которого надо лечить. По мере углубления в его жизнь, пришло понимание, что его поведение - защитная реакция отчаявшегося человека (а мне приходилось быть в отчаянии, от него в моей душе зрела аналогичная реакция на мир и окружающих людей). Потом я подумал (и находил подтверждение в его словах и действиях), что Гоша - просто дурак. В конце романа оказалось, что он - один из миллиардов, которым дорога только…

Болезненная гипертрофированная чувствительность. Человек словно оголенный нерв; случайный мимолетный взгляд, любое неосторожное слово пронизывают насквозь, обжигают, лишают дара речи. И всё вокруг воспринимается крайне остро, преувеличенно сильно, гипертрофированно болезненно… Словно режут тебя, снимают заживо твою кожу, посыпая свежие раны солью… Состояние пугливого зверька, который вздрагивает от любого звука. Кто-то переживает подобное в 14-15 лет, а главному герою 29. Униженный и изничтоженный. Дитя своей эпохи и своей страны, он родился не в то время, и не в том месте, он борется за койко-место в общежитии, единственный кусочек в этом мире, который можно назвать своим. «Койко-место – это постоянно и логично как сама жизнь… Это и есть сама жизнь, и без койко-места человек…

Поскольку весь девятисотстраничный роман написан ракурсом «изнутри», т.е. с позиции первого лица единственного числа главного героя, то и вся основная ответная читательско-оценочная активность будет заключаться в оценке его личности. А личность (личность?! да ну!) перед читателем вырисовывается мерзопакостнейшая. Себялюб и эгоцентрик до мозга костей, ничего, кроме откровенного «Я, мне, моё», в этом мире и в этой жизни не замечающий и ни к чему другому не стремящийся. Напичканный злобой и подлостью по самую макушку клоп в человеческом обличье — клоп потому, что готов сосать кровь из любого встреченного человека и из любой ситуации. Неспособный ни на дружбу, ни на любовь, ни на признательность и благодарность. Видящий и воспринимающий мир только сквозь светофильтр с 50-ю оттенками серого.…

Любопытный, нерядовой, но рыхловатый роман, написанный в начале 70-х в стол.

Дальше ряд необходимых банальностей. Горенштейн – человек, судьба которого впитала многочисленные зигзаги политической истории России XX века. Репрессии, оттепель, кино, эмиграция. Все это, пропущенное через себя, вылилось в объемный роман о юноше (30 лет), живущем в оттаявшем хрущёвском Советском Союзе.

Книга состоит из четырех неравнозначных частей. В каждой из них наш герой борется за место, будь это просто койка в общежитии или место на политическом Олимпе.

Первая часть – шедевр. Если бы автор остановился после нее, книга могла бы войти когда-нибудь в школьную программу. Эта по-своему лиричная и насыщенная часть – советский Голод , печальная и трагикомическая повесть о юноше, вынужденном выживать в городе,…

Вместо тепла зелень стекла, Вместо огня дым. Из сетки календаря выхвачен день. Красное солнце сгорает дотла, День догорает с ним. На пылающий город падает тень.

Страшный роман. Знаете, я ужасно боюсь, когда можно любой кусок произведения подставить вместо нашей действительности спустя 50 лет после издания. Взяточничество? Пожалуйста! Террористические кружки? Сколько угодно! Психически неуравновешенные люди у руля? Да вы их встречаете каждый день! Отсутствие индивидуализма? На работе поглядите! Идейная преемственность поколений? Дети воровавших в 90-е отцов теперь депутаты! Герой произведения (а вместе с ним и мы) каждый день бережет свою идею от посягательства чужих. Он – паук, а паутинка (в идеале) – весь мир. В кокон идеи-чувства он прячется как в скорлупу от жизненных неудач,…