Собрание сочинений в трех томах. Том 3. Мемуары. Литературная критика (сборник)

В мемуарных очерках "Петербургские зимы" поэт Георгий Иванов поделился с нами своими воспоминаниями о встречах с друзьями и знаменитыми представителями петербургской богемы начала 20-го века. Великие писатели и поэты, которых мы с вами прекрасно помним ещё со школьных времён, благодаря автору, перестают быть застывшими фигурами и оживают на глазах, переходя со страниц книги прямо к читателю.

Прямо сейчас в прокуренном баре за соседним столом сидит Александр Блок. Он собран, задумчив, он со всеми, и ни с кем одновременно.

"В эту блоковскую орбиту попадали немногие - но те, что попадали, все казались попавшими в неё случайно. Настоящих друзей, сколько-нибудь ему равных, у Блока не было".

А вот уже в салон "Бродячая собака" входит прекрасный темноглазый юноша. Это молодой поэт Леонид…

Петербург - да, возможно; но, постойте, где же зимы?...Это скорее какое-то безвременье или вневременье. Время давно остановилось, ушло...Остались лишь воспоминания...Нет и призрачного намека на время года...

"И когда думаешь о бывшем - так недавно и так бесконечно давно, иногда не знаешь, - где воспоминания, где сны"

"Если вглядываться пристальней - прошлое путается, ускользает, меняется..."

Все как в тумане (и не случайно - Петербург)

"На Невском шум, экипажи, свет дуговых фонарей, «фары» Вуазенов, «берегись» лихачей, "соболя на плечах и лицо под вуалью", военные формы, сияющие витрины. Блестящая европейская улица — если не рю Руайяль, то Унтер-ден-Линден. И туман здесь "не тот" — европеизированный, нейтрализованный. Может быть, «тот» настоящий петербургский туман и не существует…

Книга воспоминаний Георгия Иванова рассказывает о серебряном веке и его представителях, живых в Петербурге примерно в 1920 годах. С большой любовью автор рассказывает о своих друзьях из творческой среды, известных и не очень. О местах, где он бывал. О времени, и как оно влияло на судьбы людей. Одновременно это очень красиво и также страшно. Каждая небольшая глава посвящена отдельному человеку и кругу людей, в котором он вращался. Многие места, о которых рассказывает Иванов, описаны очень колоритно. Как и публика, там бывавшая. Не все люди, о которых идет речь в книге, были мне известны, но было интересно прочитать об Ахматовой, молодом Есенине, Мандельштаме, Гумилеве, Сологубе… Как и все мемуары, книга получилась очень личной. Читать ее было очень интересно, но она не создает…

"Петербургские зимы" - это очень... зябкая книга. Здесь до костей пробирает промозглый холод - сколько ни кутай плечи хоть в пушистые соболя, хоть в уютные одеяла, хоть в ложноклассическую шаль. Здесь в воздухе не витает предчувствие катастрофы, потому что катастрофа уже случилась, и город уже живет с наганом, приставленным к виску. И есть нечто сюрреалистическое в том, что люди находят в себе силы ходить в театр, принимать гостей, писать стихи... И какие стихи!

В поэтов серебряного века меня влюбила еще Ирина Одоевцева, но Георгий Иванов гораздо более критичен к своим современникам и к себе, чем его супруга. В "Петербургских зимах" нет того романтического флера и наивной восторженности, которая характерна для мемуаров Одоевцевой, здесь автор почти незаметен, что, впрочем, не мешает ему…

Хорошая, приятная книга воспоминаний о Серебрянном веке.

Составил содержание. Может, кому еще пригодится. 1. 1920. 2. Кульбин. 3. Игорь Северянин. 4. Туман. Николай Цыбульский (музыкант). 5. Борис Пронин. Подвал бродячей собаки. 6. Ахматова. 7. Сергей Городецкий. Есенин. 8. А. Любар (поэт, самоубийца-неудачник) 9. Садовский (критик, поэт). 10. Мандельштам. 11. Михаил Алексеевич Кузьмин. 12. Владимир Нарбут. 13. Любимая скамейка Анненского. Комаровский (поэт). Рюрик Ивнев. 14. Михаил Кузьмич Сологуб. 15. Блок и Гумилев. 16. Скалдин (поэт).

В голове шумок тоже „чудный“: самое сладкое читать так — не умом, предчувствием.

Мемуары или нечто, под них умело маскирующееся, всегда воспринимается иначе, чем то, на чём изначально стоит печать «художественная литература». Реальные — известные к тому же — люди, знакомые события, места, детали вызывают нечто сродни ностальгии, фантомной, потому что ты не был там в то время, не видел это, но это — было, ну или по крайней мере могло бы быть. И оттого оно, особенно если написано хорошо, как «Петербургские зимы» Георгия Иванова, кажется просто невыносимо реальным: со всеми чудаковатыми личностями, живыми, а не закостенело-прилизанными, как в учебниках, образами поэтов начала XX века, с искренними словами и стихами. И чувство объёмной, неоспоримой реальности не разрывает даже тот факт, что,…

Помнишь, как мы проводили холодные зимы? Грелись и звали баяном меха батареи... (ранний Сплин) "Зима 1920 года в Петрограде..." - начинает Георгий Иванов, но быстро перестает повествовать об этом страшном времени. Его кидает по всему началу 20 века в литературном Петербурге. Эта книга - какой-то удивительный спектакль, где из метели выплывают знакомые и забытые лица, разыгрываются какие-то сценки, диалоги, потом они исчезают снова в глубине этой вьюги. Есенин, Блок, Гумилев, Ахматова - и многие, многие другие знакомые, которых Иванов смутно вспоминает с берегов Сены, по памяти цитирует стихи, мифологизирует события, делает свои выводы. Это интересно перекликается с другими книгами, которые я читала, скажем, сейчас я читаю дневники Рюрика Ивнева, и, представляя его мысли и чувства,…

Сугубо личные воспоминания, душевно-откровенные, но с которыми захотел поделиться автор (или почитатели?), получились у Георгия Иванова. О таких, как он сам, но более известных, чем он, - на страницах мемуарных. Неведомые факты из жизни поэтов Серебряного века подчас пугают, удивляют; беседы-исповеди с ними приближают поэтов к читателям; жизнь богемы в сложнейшую эпоху и сочувственно настораживает и оставляет равнодушным в одночасье. Воспоминания "и Февраля, и Октября" особенно атмосферны, впечатляющие, а страницы о Блоке незабываемы. В целом, книга весьма познавательна на неофициальном уровне биографических деталей жизни многих поэтов. Интересна будет библиографам, любителям и ценителям поэзии Серебряного века.

У меня была замечательная учительница по литературе. Благодаря ей, старшие классы школы прошли так, как надо – в упоении стихами символистов, акмеистов, футуристов. Были экскурсии в «Бродячую собаку» и Коломну, были самодеятельные постановки и раскрашенные лица. А потом все отдалилось, закрутилось и, скажем пафосно, я забыла «желтый пар петербургской зимы». Книга Иванова стала возвращением – именно туда, в чад, восторг и треугольники на лицах. Жаль, что полностью вернуться нельзя – возвращается всегда кто-то другой… Здесь вернулся незлобивый, остроумный человек, очень тихий. Между историями и байками, подмеченными деталями – размышления о Блоке и Гумилеве, о России. Нет обличительного пафоса, нет нагнетаемого предчувствия конца, нет заунывного «В Петрополе прозрачном мы умрем». Многие…

Однажды, в минуту откровенности, Сологуб признался (в разговоре с Блоком): — Хотел бы дневник вести. Настоящий дневник; для себя. Но не могу, боюсь. Вдруг, случайно, как-нибудь, подчитают. Или умру внезапно — не успею сжечь. Останавливает меня это. А, знаете, иногда до дрожи хочется. Но мысль — вдруг прочтут, и не могу. О самом главном — не могу. — О самом главном? — Да. О страхе перед жизнью.

Не стану ходить вокруг да около и признаюсь сразу: книга не произвела на меня особого впечатления. Надо сказать, что об авторе и его известных современниках многое читала в книге его второй супруги Ирины Одоевцевой (Ираиды Густавовны Гейнике) "На берегах Невы. На берегах Сены", и она оказалась среди прочих мною любимых. Если б не прежде прочитанная (и перечитанная) Одоевцева, возможно, оценка этой…