Рецензии — стр. 4

Из послесловия автора, которая более тридцати лет живёт во Франции и свои труды по истории искусства пишет на французском, - о родном языке: "Иногда это наш родной язык, оставшийся где-то позади, ставший семейным языком нежностей. А иногда это наш банальный, повседневный, рабочий язык, который вдруг оборачивается своей тварной, смертной стороной, и по нему вдруг начинаешь тосковать, как будто его больше нет или он еще не случился." И надо сказать, язык, разный в трёх составляющих книгу историях, впечатляет, несмотря на то, что писательница сама считает, что отвыкла от него. Всем бы так отвыкнуть! )))
Среди троих главных персонажей книги есть польский филолог, правда, родившийся уже в Лондоне, который

был из тех детей, да и не только детей, для которых слова кажутся важнее вещей и живут своей отдельной жизнью.

Если вам язык книги может доставить ни с чем несравнимое удовольствие - вам сюда. Если же нужен напряжённый сюжет, динамика, многочисленные события - не стоит...

Историй три, не связанных между собой ничем, кроме одного, на мой взгляд, момента: в жизни каждого из главных героев присутствует некое озарение, меняющее всё. И вряд ли можно так уж точно определить, любви они искали или бессмертия.

По порядку: первая история - о средневековой принцессе. Подробностей нет, каким образом она оказалась на троне какого-то княжества или герцогства, но с малолетства она - символ власти, хотя реально, видимо, правит, Главный. Это девочка так его называет про себя, а на самом деле понятия не имеет, как его зовут. Гораздо позже выяснится, что он её дядя и, видимо, регент, мечтающий сбыть девчонку с рук и уже крепко усесться на троне. А девочка, которая даже не уверена, на самом ли деле её зовут Ивонна, или это няня так её назвала, чтобы проще было общаться, живёт для тех дней, когда, наряженная, накрашенная и заранее проверенная доктором на всякий случай на предмет никуда не девшегося девства, сидит привязанная к высокому креслу, выставив вперёд правую ногу в парадной туфле с каменьями и вышивкой. Не улыбаться, смотреть над горизонтом, молчать - вот и все её обязанности. И никто больше не умеет высидеть, не шевельнувшись, в одном положении.

Никого не было, кому столько же всего было бы нельзя. Чей бы любой жест и движение, даже губ и бровей, столько бы всего означали.

После смерти её отца, правящего в соседнем королевстве, осталась его приёмная дочь Изабелла. В это-то королевство, напоминающее, возможно, Флоренцию времён расцвета, и отвозит принцессу Главный. Для него совершенно неожиданно, что девочка потянулась к живой, весёлой, очень образованной сводной сестре. И принцесса получает задание: добавить яду в рюмочку сестры. Чтоб уж никаких вопросов с престолонаследием не стало...

Вторая история: отличная повесть в духе французских авантюрных романов о вдове печатника из небольшого городка С., далеко от Парижа. Туанетта - и дочь издателя, и вдова издателя, и сама в итоге хозяйка печатни. Всю жизнь она провела с книгами, со спокойными, сдержанными людьми. А после смерти мужа обрела сразу двух ухажёров: местного доктора, довольно грубого и бесцеремонного, и маркиза - повесу, весельчака, увы, при ближайшем рассмотрении оказавшегося импотентом. А сама Туанетта вдруг, в возрасте 42 лет, впервые в жизни влюбляется.

Ей показалось вдруг, что всю ее и дом ее залило сильным, теплым светом. Что за околесица? Воистину, что-то со здоровьем.

Она борется со своим "недугом" изо всех сил, потому что её объект - ни много, ни мало аббат, связанный саном. Правда, он ещё и неимоверно живой человек, органист и композитор. Ему не хватает хороших манер, он слишком эксцентричный.

Вслед за псом показалась развеселая компания мальчишек, а за ними стремительная фигура в сутане и шляпе. «Непоседа», подумала Туанетта с высокомерным удовольствием человека, который и сам был бы не прочь так побегать по улицам, но превозмог в себе это детское чувство и давно уже ходит, говорит и действует серьезно, то есть как все.

Но любви покорны все возрасты, а иногда и саны, и предприимчивая издательница проворачивает афёру, вследствие которой её возлюбленный освобождается от своих обетов, и сама же зачёркивает собственную теорию о любви, что

либо распространено подобное сумбурное чувство было в неграмотном народе, либо сильно преувеличено господами беллетристами, зарабатывавшими на этой чепухе и нелепости свой смоченный чернилами кусок хлеба.

Третья история, о том самом филологе, очень книжная и до предела визуальная. Читая о прогулках Павла по Риму, до ужаса захотела пройтись по тем же местам. Наблюдая его "встречу" с Фавном, поверила беспрекословно. Разбираясь в тонкостях изучения таинственной рукописи № 233 из фонда Дригби Бодлианской библиотеки, которую герой изучает, готова была купиться, как в своё время все купились на подделку Оссиана...

... каждый человек читает то, что понимает, а понимает то, что знает заранее, то есть еще до того, как начал читать. Таким образом, читатель читает не ту книгу, которую написал писатель, а свою собственную. Подтверждений тому существует множество.

И хотя история исследований довольно туманная и запутанная, две главные идеи я из неё извлекла:

Поэзия против поезда: нелепость и хрупкость этой концепции очевидна любому.

Он понял, что жизнь была формой. Смерть – ее исчезновением.

Цитата:

...одинокие люди чувствуют тоньше и приближение перемен замечают раньше других.

Впечатление: Лично я неоднозначно отношусь к прозаикам современности, но, что у них не заберешь, так это тонкую организацию русской души, которая разложить "советчину" на полочки, и делают это так умело, что заставляет задуматься над тем, как влияет прошлое на настоящее.
Обсуждали с знакомым на прошлой неделе современных и российских прозаиков, Водолазкин кстати попадался на глаза, но руки до него не доходили. В итоге обсуждения книгу посоветовали прочитать, так как книга понравилась, она про Питер и Леобласть и даже было проведено сравнение с цветами Элджернона. Надо брать, поставила на карандашик.
В аудио формате книга небольшая, всего 11 часов и удалось послушать за один выходной, пока делала дела домашние. И скажу Вам интересная история вышла, но наличие какой-то фантастики я не надеялась, хотя в данном случае, она грамотно вписалась в общее повествование романа, и бытовуху" почти 2000-х годов. Но интереснее всего, была адаптация человека, который пропустил 70 лет жизни, да еще и имел криминальное прошлое, его переживания, его любовь, его принятие или непринятие некоторых вещей в мире поколения Z.
Думаю с таким страшно столкнуться в современном мире.

О чем книга: Иннокентий Платонович ( для своих Платон), однажды проснулся в палате, но понять кто он и что он там делает не смог. Постепенно память начала восстанавливаться и пазл сошелся: он 70 лет был в искусственной заморозке. И с этого момента жизнь для него началась заново. Хотя, воспоминания из прошлого все же начали восстанавливаться.

Читать\не читать: читать, н жанр на любителя

Формат книги: аудиокнига. Читает: Геннадий Смирнов. Длительность: 11:44:36. Начитка книги отличная, голос, тембр, обыгрывание диалогов. Понравились звуковые вставки между главами и то, что никаких лишних звуков не было в течении самой книги.

Странное ощущение оставила у меня данная книга и прежде всего смущает, что автор, заранее озвучив свою позицию, тщательно выстаивает доказательную базу, словно подбирая лишь подходящие ему примеры, и не касается ничего, что не вписывалось бы в его трактовку. Ангажированность писателя не оставляет простора для размышления, особенно это мешает, если читатель мало знаком с описываемыми моментами истории и собственного мнения о происходящих событиях не имеет, поэтому-то его, как послушного бычка, ведут в заданном направлении. А направление это весьма безрадостно, ведь, по мнению С.М. Сергеева, практически вся история русского народа - это летопись бесправия на фоне привилегий европейских народов и даже тех национальных меньшинств, которые входили в состав Российского государства. Ведь Российская империя была «колонией наоборот», когда окраины жили лучше центра, когда на русскую нацию ложились все тяжести войн, налогов, крепостного права, а присоединенным территориям часто оставляли множество свобод и прав, «задабривая» новых подданных. С установлением советской власти ситуация стала еще хуже, ведь применялась «положительная дискриминация», коренизация народов и взращивание национализма, так что, на взгляд автора, распад СССР - это не неудача советской власти, а как раз тот закономерный итог, именно к подобному результату и должна была привести национальная политика партии.

При этом книга легко написана, тут приводится множество интересной информации. Подробнее всего автор сосредотачивается на XIX веке, рассказывает о ярких политических деятелях, приводит подробные цитаты из их сочинений. Но начинается повествование с заселения Восточно-европейской равнины в VI-VIII вв, рассказывается о правящей элите государства и о ее этнической принадлежности, о религиозном, экономическом и правовом единстве Киевской Руси, о сельском и городском населении, о том, какой была власть в те времена. Сергеев приводит данные, что отмечалась тройственность верховной власти, сочетающая монархическую, аристократическую и демократическую, т.е. князь, боярская дума и вече. Но все меняется после монгольского нашествия, следствием которого было разительное изменение отношений властей и подданных, вместо европейской национальной демократии, «духа свободы» возобладал азиатский принцип полного подчинения индивида государству. Тут автор вступает в спор с «евразийцами», называя евразийскую концепцию русской истории умственным вывертом и набором вздорных лозунгов, а идею «о великом благе, которое принесли русским монголы» - вымороченной.

Также монгольское иго разорвало связи между Восточной и Западной Русью, западные земли были завоёваны Литовским государством, начался социокультурный раскол между прежними частями «Русской федерации». Демократические традиции Киевской Руси сохранились и развивались в северных республиках – Новгороде, Пскове и Вятке, но силу набирало Московское Княжество, утвердившее ничем не ограниченную власть правителя как новый принцип русского бытия, который продолжается до сих пор, сколько бы от него не открещивались «ни Петербург, ни Советы».

Он не просто верховный правитель, он, как типичный восточный деспот – верховный собственник. Он ощущает себя не просто главным, а единственным политическим субъектом на Руси.

Данная власть, неограниченная никакими нормами, по мнению автора, не имела аналогов среди европейской монархии XV-XVI вв.

Писатель определяет московское самодержавие как произвол, когда подданные становятся рабами, а государь беспрепятственно распоряжается жизнью и имуществом любого из них. Сергей Михайлович не только расскажет об опричнине, но и о многотысячных переселениях подданных с места на место при Иване III, Василии III, царе Фёдоре Иоановиче и других правителях. Будет тут повествование и о Смуте, когда ослабла самодержавная власть и русское общество смогло объединиться для успешного ополчения, когда появились Советы делегатов, образовалась успешная система административных учреждений – все это является примером способности русской нации к самоуправлению без необходимости в самодержавии. Можно долго рассказывать об этой части книге, так как не менее интересно писатель повествует о «костоломной» политике Петра I и о засилии иностранцев в правительстве, ведь традиционно монархия предпочитала опираться на верную лично ей «этнически разношёрстую элиту», особенно немцев и поляков.

Самое удачное время для русской нации, по мнению историка, это начало ХХ века, когда активно начали структурироваться оппозиционные монархии элементы, появилось множество партий, народных объединений, боровшихся за свои права, когда городское население показало большие способности к самоорганизации. Появившиеся после революции 1905 года манифесты Николая II о Государственной Думе, о гражданских свободах и неприкосновенности личности были шагом к тому, чтобы народ действительно участвовал в политических процессах, чтобы появился контроль общества над самодержавием, хотя «судьба новорожденной нации висела на волоске». «Хозяин земли русской» вовсе не собирался менять стиль управления государством, поддерживаемый многочисленной бюрократией и правыми политическими организациями, при этом в стране зашкаливал революционный террор, продолжались стачки и крестьянские восстания, жестоко подавляемые с помощью армии, а либералы, вместо того, чтобы стать политическим центром, сместились «влево».

Причиной столь сильной нестабильности государства автор называет отсутствие среднего класса, эту проблему и пытался решить своими реформами П.А. Столыпин, но у страны не было «20 лет покоя», необходимых для успеха его начинаний. Первая мировая война, хотя и способствовала значительному национальному подъёму и единению нации, привела к массовым антинемецким настроениям, борьбе против немецкого засилья не только в армии, но и среди правительства, а результатом стало свержение самодержавия.

Часть книги, посвященная СССР, самая короткая, автор галопом пробегается по некоторым социальным моментам жизни русского населения. Основные вопросы - это то, что власть не была народной, что коммунистическая партия противостояла русскому большинству, а изначально вообще вели себя как оккупанты и, конечно, не обошлось и без темы засилья евреев среди управленческой верхушки. Писатель опровергает идею о том, что пороки советского периода можно оправдать индустриализацией, не только потому, что промышленные революции в Германии и в Японии удалось провести без тысяч расстрелянных и миллионах заключённых, но и потому, что достижения связаны почти исключительно с военно-промышленным комплексом, а в гуманитарных науках и социальном секторе был «страшный провал». Сергеев описывает, что частная собственность и политическая демократия отсутствовали, советское общество было ярко выраженным сословным, при этом социальная мобильность хотя и выросла, но не отрицала саму сословную суть, а доходы и привилегии разных слоев общества были весьма контрастны.

Возможно, из-за сжатого объёма этой главы или же из-за личных причин автор тут весьма пристрастен (похожее ощущение было ещё от главы, посвящённой Ивану Грозному). Историк даже вводит тут личную оценку Сталина, высказанную дедом Сергея Михайловича

Хорошо помню, как мой родной дед по материнской линии Никита Пафнутьевич Сердцев (1912–1992), московский слесарь, перебравшийся в столицу из калужской деревни аккурат во время коллективизации, неполиткорректно величал «отца народов» «Еськой чернож.пым».

так что не удивительно, что в подобном ключе подается важная часть нашей истории (еще не могу не упомянуть другое яркое высказывание писателя

При этом надо учесть, что большинство из деятелей – не евреев входили в состав руководства своих Союзных республик, тогда как у евреев на территории СССР никогда не было своего национального образования (не считать же таковым убл.дочную Еврейскую автономную область) (действительно, евреи в ней насчитывали не более 0,6 % жителей. – С. С.)».

)

Так что, подводя итог, книга интересна для изучения, но во время чтения меня не покидало ощущение, что автор показывает поднимаемый вопрос лишь с одной точки зрения, уж слишком ровно выстаивается его концепция о вечно-бесправном русском народе.

Когда-то одна из сотен бучей, которые я устраивала на форуме Кинопоиска, вылилась в новый конкурс. Предложенное мной название ("Не вякай"), впрочем, отвергли, но концепт "рецензии от первого лица, рассказывающие об авторе, а не о фильме" сохранили. Можете попытаться угадать, кто в конкурсе победил. Так и тянет написать: для этого всё и затевалось. Хотя на самом деле нет. Наверное, если бы мне удавалось вспыхивать в выгодно-правильные моменты, сейчас бы я жила в дворце. На самом деле пригорание легковоспламеняемого филея вызвала фраза "Рецензии, в которых слишком много самого автора, не интересны". Ненавижу аксиомы. Тем более те, которые выводят из неверных посылок. "Якающие рецензии - это не просто "я не ожидал, что фильм мне понравится, а он понравился", - орала я (по крайней мере буквочки на экране подобрались, стали острее и выглядели очень орательными), - "якающая рецензия ведёт тебя в мир автора. Это окно, через которое ты видишь его мир и то, как произведение оказало влияние на него самого".

Мы живём в мире, где прилагаем массу усилий, чтобы не замечать. Наш мир ограничен страной, составляющую одну шестую часть суши, но при этом вроде бы не весь мир. Но это наш мир, уже забитый, слепленный внутри. Мы идём по городу, не по какому-то заштатному, пусть это будет Москва. Пусть идём по Тверской. От метро до Кремля, по левой стороне, где книжный магазин "Москва". И кое-что надо не замечать. Ларьки и пьянчуг, обдолбанных бомжей, которые под веществами забрели на центральную улицу, где их повяжут, чтобы убрать с глаз долой. А ещё здания. Эти здания-коробки. Некоторые перестроили, некоторые завесили рекламами, одно реконструируют, сколько себя помню, столько его и реконструируют и ты идёшь по тёмной галерейке внутри здания, стараясь не обращать внимания на неизвестно откуда взявшиеся лужи. Это всё нельзя видеть. На том же Кинопоиске сотни рецензентов, у которых своё полыхание: "Как смел режиссёр это показать!" Риторика в интернете по поводу вполне определённой категории граждан: "Пусть существуют, только бы мы их не видели. И на улице, на улице пусть не целуются!".

Мы живём в виртуальном мире. Радзинский нет. И это страшно. Потому что свою Россию он повезёт с собой заграницу. Он не научился закрывать глаза на некрасоту. Не видеть чёрных луж, оставлять в себе только свет праздничных фонариков на выходе из метро, вместо боли в мышцах, когда ты перепрыгиваешь через раскопанные газоны у дома. Только мы из разных времён. Он из 80-х, я из 90х. В 90-х было разрешено "увидеть". Увидеть дома-коробки, завешенные рекламными биллбордами. Тогда вся некрасота стала недолго реальной, но она была не здесь. Она оставалась в прошлом, мы, всё общество, как стрела, были устремлены в будущее.

А Радзинский из 80-х. Тогда все тоже увидели. Увидели краем глаза. И попытались полюбить, потому что альтернативы не было. Дома-коробки, воздух из гранённого стакана, которым он отвечает на твоё дыхание прежде, чем ты согреешься сладким портвейном, раздирающий горло запах дешёвых сигарет, перерытый тротуар, когда никто и не подумал оставить обходную дорожку для пешеходов. Альтернативы нет и не предвидится. Надо любить и видеть это, либо не видеть, жить в мире, показанном телевизором (концерты Пугачёвой и "Голубые Огоньки"). Именно потому книга и напоминает пелевинские романы, и при этом разительно отличается. Пелевин видит Бога во всём. Бог - это и идущий навстречу паренёк в наушниках, бомж, золотая рыбка, Будда, ктулху. Нет части мира, где не было бы Бога и которая не была бы Богом. Потому, раз Бог может быть любым, Он может позволить щедрость и ты сам себе выбираешь своего Бога (любой выбранный, хоть колосок, хоть Мамона - реален и истинен). Как это сказано в "Чапаеве", большинство выбрало себе Бога-вертухая, которому наушничают ангелы. И сам Радзинский будет вторичен по отношению к Пелевину, потому что он не придумал систему, он всего лишь вывел своего Бога. Вывел из грязи под ногами, из брошенных открытых канализационных люков и свисающих необесточенных проводов, из хамоватых уборщиков, старающихся задеть тебя метлой по ногам, из тугих кнопок советских фотоаппаратов, из тканей, от которых чесалось всё тело, из всего советского, когда ни одна вещь не выпускалась, рассчитанной на потребителя, и тебе постоянно приходилось сталкиваться с трудностями, когда при употреблении выражения "сделано для людей", ты вспоминаешь анекдот про ушки на пластиковой пробке от водки. Радзинский вывел равнодушного Бога. Бога, которому плевать на людей и который давно забыл, почему их создал.

*я тут решила, что моя рецензия для тех, кто книгу уже прочитал. Потому что мне не охота дёргаться и следить за тем, чтобы не проскочили спойлеры. Сюжет - это не вся книга и я пишу не о сюжете*

Потому троица с магическими силами живёт в заставленной вещами, которыми никогда не пользуются (невозможно представить, чтобы кто-нибудь из них катался на велосипеде, который висит на стене напротив комнаты Мансура), грязной квартире. Раз-два-три. Троица. Я сосчитала их сразу и потому "такой неожиданный" поворот был для меня очевиден. Грязные дворы и переходы, украденные у гастарбайтеров триста рублей, дешёвая водка в ларьке. Это не просто эстетизация ради определённого шока (за этим скорее к Сорокину). Скорее, это эстетизация как категория реальности, превращения в реальность. Если бы не было эстетизации в таких произведениях, как у Ильфа и Петрова, у Булгакова, кто бы поверил, что вся страна жила в коммуналках? В советской литературе это упоминалось вскользь, что-то вроде "встретил дядю Колю у телефона в прихожей". Но сам быт, по сути ужасный быт, вошёл в категорию реальности, когда появились Воронья слободка или сатана в одной из комнат. Потому потом в "Не может быть" или "Покровских воротах" появились целые стилистизмы по изображению коммуналок А всего нашего современного быта как бы нет. Вместо концертов Пугачёвой концерты Баскова, вместо "Голубого огонька" российские сериалы. Ковры на стенах - интернет-мем. Но никто не говорит про старые серванты, продавленные диваны, подъезды, исписанные чёрным маркером, подростковый секс на родительских простынях в розовый ситцевый цветочек. Их нет. Заткнись, сука. Не смей замечать. Существуют только нежилые квартиры с евро-ремонтом из российских сериалов, где нет даже мелочей на шкафах и на полу. Они - реальность, всё остальное - единичные случаи. Сколько бы их ни было, хоть вся страна, но единичные. Весь "Агофонкин" - это такая попытка Радзинского сказать: я вижу. Но он не видит другого, он зациклен только на одном. А потому без романтизации не возникнет эстетизация, не превратится она в ту реальность, которую мы заметим (без паблисити нет просперити). Весь этот видеоряд, всё то, что мы не можем оставить за спиной, пока не признаем его существование, эстетизировал разве что Кормильцев: "Податливый гипс простыни сохранил твою форму тепла", "твои мокрые джинсы комком лежат на полу", "новые пластинки, семьдесят седьмой AKAI". Наверное, потому выразителем реальности до сих пор считают ужасно чернушную дилогию Балабанова "Брат", где разрешили без осуждения взглянуть на окружающий мир. Посмотрели? Теперь закройте глаза, отведите взгляд. Басков через полчаса начинается. Откуда-то издалека, из 90-х или из соседнего окна двора-колодца доносится музыка. "И я вижу свежие шрамы на гладкой как бархат спине"...

Бог - это отец. Не с большой буквы Отец, а с маленькой. Папа. Он берёт тебя на руки, когда мама устала и не может тебя укачивать. Сажает впервые на тот самый велосипед. Поддержка и постоянный приятель, который разрешает в грязь, в подвал, мороженное в минус сорок, более благоразумная мама поседеет, как узнает. Весь фанатизм всегда посеян в детстве. Ужас перед Богом, перед всемогущим Отцом, безумный каратель с развевающейся бородой. "Делайте, делайте, как Он сказал! Он может прибить. Он бьёт ремнём с железной пряжкой, даже когда вы ничего не сделали". И столь же безумный обратный фанатизм. "Нет! Как вы смеете Его любить? Его нет, нет! Его не может быть! Не должно быть. Он убил мою собаку. Убил. Ударом сапога". Какой отец у Олега Радзинского? Забавно, потому что его отца мы знаем лучше, чем его самого. Развод, сказала я. Я не ошиблась. Митёк в женском фартуке готовит на кухне блюдо из 80-х "прощай желудок": макароны, масло и тёртый сыр. Митёк назван не отцом, а заботливой матерью. Он заботится, он проверяет уроки, кормит и подтыкает одеяло. И ему наплевать. Ему наплевать на того, кого он вырастил. В последнем непослушании горечь мальчика, стоящего на коленях на подоконнике, опёршись лбом о стекло, глядя в спину пришедшего только на воскресенье такого замечательного, доброго и всегда уходящего вечером отца.

Путин - тоже отец. Так не должно быть, я знаю. Нельзя в правителе видеть отца. Смешивать в уме эти три образа - Бог, отец и правитель. Нельзя. Но если все так делают, то, наверное, всем немного можно. Наверное, "Агафонкина" надо назвать романом-критикой. Закрыть глаза на выражения "человек с длинной волей". Сжиматься от виртуального ремня с железной пряжкой и затыкать, затыкать любого, кто просто упомянет всуе. Перепрыгивать через траншеи, которые вырыли без обходного пути для пешехода, тереть пятки, на которых российская обувь оставила мозоли. Если Богу нет дела до людей, кому тогда до них будет дело?

Роман глубоко и зрело бессмысленнен. В квартире Агафонкина уже живёт Мансур, чью жизнь определит та временная линия, за которую Агафонкина очень накажут, когда он создаст её в будущем. Сам концепт с "поменять жизнь" чуть более, чем безумен. Если твой двойник живёт в другой версии событии, в параллельной вселенной, то куда денется он, когда ты займёшь его место? Если ты живёшь одновременно в разных мирах (та самая красивая теория с бессмертием), то ты вообще не можешь что-то поменять. Каждый ты в разных вселенных - это твоя часть, а ты сам - совокупность этих частей. Поменять между собой сознание (душу) двух частей, это не "изменить жизнь". Это всё равно, как ты бы считал собой свою голову, а потом стал бы считать собой свою руку.

Потому так чужеродно в романе смотрятся Гог и Магог. Они из "Задверья". А это другое произведение. Дурное, составленное из штампов, тоже отчётливо отдающее 80-ми, потому что насобирало штампов из-под стола, на котором играли в D&D. Настолько прозападное, насколько это возможно. А "Агафонкин"... Его бессмысленность глубже. Думаю, Радзинский хотел придать логики этим временным петлям, но все эти попытки такие же жалкие, как и концовка в стиле "Эффекта бабочки", где любовью жертвуют ради любимой (а брата героини отдают отцу-педофилу). Логика тут не нужна. И "Агофонкин" - это то исключение, когда отсутствие логики делает роман лучше, а не хуже. Потому что в монгольской степи смысла нет, есть каждый следующий прожитый день. Нет смысла жить в крохотной комнатушке и служить санитаром в доме престарелых. И преступления бессмысленны. Уплывающий в бесконечность партизан Коля, Макарий, казнённый за бессмысленный отказ отдать бинты. Радзинский закладывает в Л. имя Лилит, а в смерти Коли видит будущее самоубийство Чингисхана. Но это зря. Лучше бы, вместо того, чтобы бросать линию неоконченной, вырвавшись из полицейской машины, Чингисхан повстречал бы партизана Колю, продолжающего лететь в небесах в своей лодке, в чьи бока он так вцепился, продолжая всё так же незряче смотреть вперёд, не замечая пролетающих мимо звёзд. Потому что мне при прочтении пришло в голову, что, быть может, все проблемы от того, что нас всех забрали из наших степей, заставили жить в узких домах-коробках и пачкать улицы выброшенными цветными фантиками, впополам с нашими грязными следами, оставленными китайскими сапогами. "Стаpые цеpкви, непpолазная гpязь, кpасный колпак и афpиканский джаз".

s_pumpkin написала про иммигрантофобию Радзинского. Наверное, с моей стороны вести полемику прилюдно не слишком честно, учитывая, что в личке я с ней соглашалась. Иммигранты описаны любовно, тщательно, выпукло. От загнутых носов, до жажды оказаться своими в мире. Чужие в чужой стране. "Три царя боятся шагов за углом - они проникли нелегально в эту страну". Другой тип не описан. Есть пьяницы, но нет Тех Самых пьяниц. Те Самые, которые прикасаются к тебе своими кривоватыми пальцами и, понизив голос, почти шепчут: "Ну, ты же понимаешь, мы же русские люди". Те Самые, что ненавидят американскую толерантность, утверждающую "ни один человек не может быть лучше другого". Этот холод логики, гласящий "ты хорош только пока мне полезен", пробирает их до кишок "бездуховным" холодом, потому что главным мотивом стремления к иерархии является бесполезность иерархопоклонников. Всего один выигрыш за всю жизнь, выигрыш в генетическую лотерею, позволяющую стать лучше нацменов. "У них темная кожа и крючками носы, они прячут смирну с ладаном, подальше в трусы". Да, для Радзинского иммигранты - это тоже племя с загнутыми носами, больше желающее превратить весь мир в место для себя, чем себя в годных для мира. Но кто такой он сам? Этого нигде нет, но, мне кажется, что он осознаёт, что там, за таможенными пунктами, он тоже иммигрант. Чужой в чужой стране. Дующий в гранённый стакан, в который сейчас польётся слишком сладкий, пусть и заграничный портвейн. Быть может, желающий превратить весь мир в место для себя. Быть может, ненавидящий и ностальгирующий одновременно по миру, из которого его насильно вышвырнули за то, что он хотел его изменить. Быть может, мы все, вышвырнутые из своих свободных степей, прибитые бедностью к своим домам-коробкам, продавленным диванам и желтеющим от старости обоям, даже у себя дома будем ощущать себя чужими в чужой стране. "Чёрный князь проходит с охраной в кабак. И пока вы не откажетесь лизать ему зад, всё на свете будет, ребята, не так".

Для меня Бог в зданиях. Я мистик. Я вижу Бога в вознёсшихся сводчатых потолках готических соборов, парящих в бесконечно высокой пустоте. Который месяц для меня заклинанием звучит слово "Флоренция". Не знаю, почему Флоренция. Я не была ещё там. Была в Милане, Генуе. Но именно Флоренция для меня сейчас символ Града Божьего. Узкие улочки, средневековые здания. Надеюсь, они остались такие. Там солнце сжигает тебя дотла. Эти здания строили отцы. Они представляли себе свою семью и как они веками будут жить в этих зданиях. Когда меня спрашивают, что я думаю о сегодняшнем положении страны, я говорю о всего одном здании, о перестроенном "Детском мире". Там повсюду мрамор. Красивый, дорогой, скользкий мрамор. По которому нельзя бегать детям. Потому что это здание не для детей, не для людей, оно... богатое. Как тугие кнопки на советских фотоаппаратах, как неудобные сандалии, которые выпускает завод-миллионник, весь заставленный красными лозунгами, как мороженное в покорёженных стаканчиках, тихонько тающее на иллюстрации с красивым десертом из журнала "Огонёк". Если о тебе не думали, тебя не любили, как же ты будешь любить самого себя? Потому что в каждом городе должны быть не захламлённые волшебные квартиры, а здания, которые отцы строили для своих детей. Чтобы каждый знал, что любовь безусловна, что каждого любят потому, что он заслуживает любви.

Моё сердце где-то там. Где солнце ещё более жаркое, где оно жестоко. Где сыновья Сары и Агари которое тысячелетие спорят, чью мать сильнее любил их отец. Где Бог черноглаз и танцует на незасфальтированных улочках тот танец, который исполнял Давид перед ковчегом, выбивая пятками из дороги облачка сухой пустынной пыли. "Посмотри как блестят бриллиантовые дороги". Это и мой Бог. Бог любящий всех. Бог-папа. Улыбчивый. В чью спину ты не будешь смотреть, прислонившись лбом к стеклу. "Посмотри как узки бриллиантовые дороги". Когда-нибудь мы не будем прикованы к домам-коробкам. Мы будем передвигаться по собственной стране на автомашинах, видя её, влюбляясь в то, что мы видим, а не по необходимости. Свобода начинается со свободы передвижения. Быть может, Агафонкин на обложке упал с высоты и лежит распластанный. Быть может, он бежит. А я буду верить, что и то, и то второе одновременно. Если ты упал, это ещё не значит, что ты не можешь одновременно и бежать. Любовь начинается с того, что у неё не бывает условий. "Мы устроим на улице танцы у всех на виду. Ты надела вечернее платье и солнце переоделось в луну. Будет жаркое лето в этом году". Когда-нибудь отца не придётся искать на небесах или в здании правительства. Он будет держать велосипед, пока ты не научишься, с ним, а не с неясным парнем из будущего, ты спустишься изучать сеть подвалов, он приготовит тебе ужин на кухне и никогда не будет сожалеть, что ты посмел расти, не оставшись навсегда в вечной зависимости Матвея Никаноровича. Тогда не потребуются эти приспособления для побега - юла и Карета. Потому что ты и так будешь стрелой, устремлённой в будущее. Бежать. Лучше всех бежать.

Пелевин возвращается из отпуска – закончилась поездка в умозрительное, слишком умозрительное («Смотритель»), и эта ситуация напоминает его переход от «Снаффа» к «ЛКТЦ».

Структура романа напоминает не только очевидные «ДПП NN», «5П» и «Ананасную воду для прекрасной дамы», но и акунинскую «Планету Вода» («технократический», «ностальгический» и «идиотический» детективы в содержании) – только вот этот квартет повестей монолитен (привет от «Жизни насекомых»). Мировой литературе такое тоже не в новинку: вспоминается как «Шум и ярость» Фолкнера, так и само Евангелие.

В.О. по-прежнему присущи «юношеский задор и цинизм», точно подмеченные Полотовским с Козаком в «Пелевине и поколении пустоты». Стиль, мотивы, сюжетные ходы, разного плана фишки и выверты – все такое родное и давно полюбившееся, что требовать от Пелевина чего-то в корне нового значит признаваться в неприятии его самого.

Быков утверждал, помнится, что любая свежая книга Пелевина всегда в разы интереснее новых книг его коллег по писательскому цеху – в этом он бесконечно прав. Его утверждения касательно скуки во время чтения «Лампы», как основного чувства, им владеющего, объективно справедливы, пожалуй, только для второй половины четвертой части романа.

И снова мы убеждаемся, что современные мировые и российские реалии объясняются только мистикой да галлюциногенами. В этом ключе В.О. выстраивает все причинно-следственные связи того самого пастернаковского «вальса с чертовщиной», в который мы невольно вовлечены, – в другом концепте с иными теориями. Вот что забавно: Пелевин, если не создает исключительно новой реальности в романе («Empire V», «Снафф», «Смотритель» и др.), награждает все происходящее не фантастикой – иррациональностями, частенько завёрнутыми в обёртку прелестей, расширяющих сознание или выводящих его на другую орбиту.

Сосредотачиваясь на феномене русского (в широком значении) человека, Пелевин окончательно отходит от раскрытия сущности человека постсоветского. Тем не менее, ниточки между их историческими трансфигурациями никто не перегрызал:

И я понял то, что время от времени понимает в нашей стране каждый: девяностые вовсе не кончились. Просто раньше они происходили со всеми сразу, а теперь случаются в индивидуальном порядке.

Метафорически, шаг за шагом раскрывается та самая русская идея, над которой безуспешно бился семнадцать лет назад Вавилен Татарский.

В «Золотом жуке», самой сильной части романа, гармонично соединены мотивы из предыдущих книг (например, основополагающая, хоть и видоизмененная, тема баблоса из «Empire V»: все-таки одна из главных проблем романа – обесценивание золота при бескомпромиссной гегемонии доллара). Но однозначное сопряжение с «Generation P» заметно больше всего: только вместо описания шестеренок рекламного бизнеса – тотальное погружение в финансовый мир, фондовый рынок. «Подвиг Капустина», завершающая часть «Лампы», содержит в себе приятные дополнения к «Золотому жуку» (ее достоинства этим исчерпываются).

«Самолет Можайского» хорош не в последнюю очередь внесением ясности в ситуацию с чекистами (check'истами) и масонами. Но ни о какой семантической прозрачности и речи быть не может. Вся повесть изрыта воздушно-смысловыми ямами, из которых раз за разом выбираешься только благодаря вовремя приходящим на помощь наставникам. Вообще, конечно, диалоги в форме «ученик – наставник» – чертовски обаятельная лабуда – еще со времен «Чапаева» вызывают чистое (неразбодяженное) веселье, природа которого понятна ещё меньше природы трипов Вавилена, Кримпая и многих других. Отрывок с «законом симулятивной компенсации» перечитал несколько раз – чувствую, цитировать буду часто и большим удовольствием.

«Храмлаг» не имеет большого значения для развития сюжета, но ценен как любопытное лирическое отступление. Жанрово отличаясь от остальных частей (определяется автором как «исторический очерк»), он до невозможности напоминает «Реконструктора», один из ранних рассказов В.О., – хотя и отчасти ему проигрывает.

Что уж там, «Лампа Мафусаила» – далеко не самый выдающийся пелевинский роман, но никак уж не провальный. «Откат к прошлому», «синтез всего ранее написанного» и т.д. – оттенки одного цвета. Факт остается фактом: Пелевин вырос до того уровня, когда считается незазорным заимствовать у себя самого.

Когда Елизаров говорит, что В.О. – единственный автор, который способен «на таком высокохудожественном уровне объяснить этот мир», он не кривит душой. Возможно, проблема заключается в нашем фрагментарном непонимании языка праведника (проводника). Но ищущий, говорят, да обрящет – стоит только сконцентрироваться на поисках.

Автор совсем не мой. Я у него читала до этого книгу "Брисбен", мне она показалась не слишком интересной. Потом я пробовала почитать "Лавр", но не дочитала, не осилила, было не интересно и не понятно мне. )) Но я решила дать еще один шанс автору. И вот прочитала "Авиатор".
Книга мне не понравилась. Просто автор совсем не мой. Я не чувствую его, не могу прочувствовать то, о чем он пишет.
Вроде темы поднятые в произведении мне близки и, чаще всего, интересны. Тема лагерей в СССР мне кажется важной и я о ней много читала. Но у Водолазкина как-то все скомкано.
Фантастические моменты книги кажутся очень притянутыми за уши, будто маленький ребенок написал.
Мне совсем не верится в то, о чем он пишет. Я не чувствую и не вижу этих героев. Они меня не трогают.
Автор совсем не для меня. Читать больше его не буду.
А еще, то что главный герой встречался с Анастасией, а потом после ее смерти, женился на ее внучке Насте, мне кажется не приятным и каким-то мерзким :)) Это лишь мое субъективное отношение.

Не советую книгу.

Цитата:

Трудные книги надо читать, когда они того стоят, потому что не могли быть написаны иначе

Впечатление:
Первое, что бросается в глаза и к чему тянутся руки- это конечно название книги. В тот год, который я читала книгу, она заполонила все полки и мелькала там и здесь. Сегодня нашла ее в списке своих книг без рецензий.

Собственно, больше ничего яркого я вспомнить не могу, только то, что в какой-то момент заскучала, потому что вроде все по делу, есть прямо звонкие мысли, но в структуру не складываются, поэтому, видимо и в голове ничего не остаётся легкого и приятного.

Чтож, наслажусь еще раз названием.

О чем книга: Сборник эссе, о том как читать книги, смаковать прочитанное, у меть вникать и анализировать прочитанное.

Читать/ не читать: читать в общем потоке

Непонятно каким образом в определении жанра этой книги нигде не прозвучал термин «Магический реализм», а также косвенно соседствующие с ним «Мистика» и «Постмодернизм». Хотя мне вполне хватило бы первого и основного определения.

Вообще для меня чтение этой книги рассказов, объединённых местом, временем, обстоятельствами и сквозными персонажами, превратилось в читательский праздник, а в некоторых местах практически в оргию. Первыми ассоциациями на других любимых и почитаемых авторов стали имена Владимира Торчилина с его сборником «Время между» и Юрия Буйды, который покорил моё читательское сердце сборником «Прусская невеста» и с тех пор изрядно пополнил своими книгами полку домашней библиотечки. Отчасти сюда же легко и гармонично монтируется Ольга Токарчук («Правек и другие времена»). Ну и нельзя не вспомнить «Дом, в котором...» от Мариам Петросян. Эти писательские имена в моём представлении великолепно представляют книги жанра «магический реализм» на современном литературно-читательском рынке. И вот сюда же теперь добавилось имя Лоры Белоиван — шикарная компания!

В чём же суть и притягательность этой книги. Чтобы не спойлерить, придётся обойтись максимально кратким определением: Лора Белоиван создала максимально приближенную к не слишком изящной современной провинциальной дальневосточной реальности магическую сказку. В которой, как и положено в сказке, наряду с обычными живыми людьми живут и действуют и всякие прочие люди и нелюди… Написал, и задумался… А где здесь в этой книге обычные люди? Вовсе нет, тут скорее сплошь Иванушки-дурачки и Марьи-моревны, ну и прочие дубы-колдуны, русалки, которые на ветвях сидит то и дело требуют спасения, ну и всякое прочее сказочно-реальное.

И вот эта тесная и неразрывная связка реального и магического, сказочного и составляет главную прелесть этой книги. Ну и конечно же сами люди: уж больно любим мы всяких чуточку чудаковатых бесхитростных дурачков — тут и Шукшина вспомнить надо, и Казакова, и у писателей-деревенщиков таких ярких и необычных людей хватает.

И тут мы уже можем смело переходить на рассуждения, что русским людям всегда было свойственно особо относиться к разным сирым и убогим, обиженным судьбой и юродивым, к деревенским и городским дурачкам и всем прочим людям слегка не от мира сего.
Ибо не от мира-то они сего, но тут же возникает вопрос-догадка, что от мира — того?
Кто с нами говорит их устами и их голосами?..

Эта книга, сборник рассказов, объединенный одной темой- поселком Южнорусское овчарово. Сборник написан в жанре магического реализма. Составлен довольно интересно: с начала и примерно до середины- рассказы забавные, душевные, которые читаешь с улыбкой на устах; с середины книги- начинаютя размышления автора о смерти и посмертном состоянии(то есть мертвые среди живых, как символ вечной памяти)- честно говоря не люблю такие темы в литературе, поэтому брр и осадочек остался... Далее под конец книги это уже сборная солянка о всяком, но очень теплом, человечном, душевном!
Общий вывод:
Если любите магический реализм-попробуйте почитать, книга в принципе хороша. Она напоминает один из тех снов, в котором никакой логики нет, но ты воспринимаешь все за правду и не озадачиваешься происходящим "бредом".
Если же магический реализм вам далек и непонятен, то это не ваша книга однозначно.

От этой книги я ожидала чего-то совсем иного – семейной саги, увлекательного романа об истории нашей страны и людях, делавших эту историю. Отчасти это действительно оказалось именно так, но это отнюдь не роман. Это романс, стихи в прозе (неудивительно, ведь Мария Степанова, в первую очередь, поэтесса), это размышления о природе человеческой памяти и «спусковых крючках», на которые она опирается. Старые фото, чужие письма, забытые дневники, писанные кем-то только для собственного пользования – то, что остаётся после ухода родных и близких, то, что дорого было только им, ушедшим – что можно почерпнуть их этих личных, порой интимных документов прошлого? Целую историю, отвечает нам автор.

В данном конкретном случае читателю поведают историю семьи самой писательницы. Что-то она помнит сама, что-то домысливает, что-то так и останется загадкой. Но из разрозненных кусочков чужих судеб складывается огромное полотно, частью которого является и сама она, Мария Степанова.

Очень красивый, хотя и витиеватый язык, однако разрозненность описываемых автором мелочей, фактов, документов, и общая бессюжетность повествования не слишком впечатлили, оттого и оценила я этот труд не слишком высоко. Очень созерцательная вещь, для такой любительницы острых сюжетов и экшна, как я, совсем неподходящая по темпераменту. Но, несомненно, красивая. И по достоинству оцененная критиками и читателями. Просто совсем не моя.

Как-то все в этой книге серединка на половинку. Вроде интересно, а вроде скучно; немного противно, но в целом сносно. Вообще мне нравятся книги про путешествия во времени. Когда создается эффект временной петли из которой можно не выбраться, у меня просто мозг начинает кипеть. И вот перечитываешь, перечитываешь, пока полностью не разберешься почему так вышло. И в этой книге временная петля была, причем очень даже конкретная, и мы видим как герои раз за разом идут по этой петле не в силах выбраться, пока единственный, кто может видеть это со стороны - Леша Агафонкин - не меняет одно из событий, чтобы все смогли покинуть это беличье колесо.

В книге описано очень много персонажей, очень много времен. И не сразу разберешься кто важен для повествования, а кто являлся лишь вспомогательным персонажем. Конечно, в итоге все становится на свои места, и мы видим, что каждый сыграл свою роль. Но на протяжении всего повествования меня часто терзал один вопрос: зачем. Зачем нужен Олоницын и Чингисхан, зачем мы читаем про Канина. Кто такая Алина, и почему она тут. Причем тут ВВП и за что его так, вернее туда. Что это за восстание мигрантов и чего смеяться, зачем оно? Один ответ нам дает автор: с Россией по другому нельзя. Только так. Жестко и с планами на будущее. Хоть и возникает ощущение, что вся наша страна застряла во временной петле.

Агафонкин потерял в безвременье юлу. ну смешно же. Юла. Что это? Нельзя было найти предмет поприличнее? Оказалось, объяснение очень простое и, к тому же, логичное. И шанс поменять свою судьбу есть у каждого. У всех же была юла в детстве. Кто-то смог, а у кого-то не получилось, тогда у них юлу забирают, все очень просто.

Отдельно хочу вспомнить Гога и Магога. Безнаказанное зло во плоти. Творю, что хочу, и плевать на последствия. Конец света же! Это были самые веселые главы. Я на них просыпалась, но не от смеха, а от противности происходящего. То, что они сделали со Старописемским еще долго не выветрится из моей памяти. Как это вообще в голову автору пришло? После каждого предложения приходилось откладывать книгу и приходить в себя. Фантасмагория зла.
И тут мы плавно переходим к Булгакову. Ощущения те же, только у Булгакова это было более изящно что ли. Такое ощущение, что Радзинский просто пытался переплюнуть Михаила Афанасьевича, и поэтому накалял ситуацию как мог. Зачем отправлять кого-то в Ялту, когда можно сделать из него люстру? Грубо в общем как-то. Не мистификации, а мокруха получается.

Ну, допустим, автор неплохо справился с частью вселенского зла. Но остальное получилось плоским (по моему мнению). Нагромождение времен-людей-деталей кое-как складывается в общую картину к финалу романа, но не успев этим насладиться, мы попадаем в эпилог, где провинившийся герой получает свое наказание. Пожалуй, это первая книга, в которой меня бы гораздо больше порадовал открытый финал, нежели тот, который я прочла. Жаль парнишку.

Я знакома с Сорокиным по минимуму, но уже привыкла читать его со сладким предвкушением треша. Читаю, наслаждаюсь прекрасным классическим слогом и жду, когда все начнет переворачиваться.

Сорокин рассказывает 50 историй, которые почти не пересекаются друг с другом, но происходят в одно и тоже время. В ближайшем будущем мир терпит ряд серьезных военных, экономических и политических потрясений, карта мира меняется. Государство Теллурия

- не единственное выдуманное государство, наряду с этим в его мире присутствует ряд многих других, в том числе и за пределами пост-СССР.

Россия была страшным античеловеческим государством во все времена.

В нем не только боль и разочарование отечеством, но и нечто светлое. Тем, что его Россия распалась на десяток отдельных государств, он передал все ее многообразие и богатство культур, в ней сосредоточенных. Все эти выдуманные государства откатились в "благословенное просвещенное средневековье", и обилие всевозможных гротескных форм действительно радует глаз. В этом нереальном будущем, тем не менее, сохранятся многие узнаваемые черты и горькое ощущение, что что бы ни происходило, в итоге "ничего не поменялось".

Это талантливая фантасмагория, максимально простая и потому работающая (ее неоднократно попытаются повторить десяток других писателей, но все это по сути в большинстве своем так и останется всего лишь повтором). Некоторые истории заходят туго, но другие очень яркие и приметные. Мне понравились особенно: история Татьяны, о двух путешественниках в СССР и странствиях двух псоглавцев.

История о том, как некий стартапер Дамиан преподносит олигарху Федору Семеновичу и подруге его юности Тане возможность вернутся в детство, постичь путем дзен дальние уголки своего прошлого и воплотить их в настоящем. Что в общем то и происходит. Хотя на мой взгляд, сам Федор Семенович уходит в тень сюжета, здесь поболее история о темных уголках самой Тани. Впрочем, этот дзен не выявил ничего хорошого и не помог достичь спокойствия на душе, он лишь усугубил травмы ее детства. Правда с ней как с героем, автор немного переборщил. Один момент с "небритыми подмышками" чего стоит!

Но! Ставлю четыре звезды, лишь за то, что Пелевин на то и Пелевин, быть с каждым разом непредсказуемым и слишком прямым, показывающим насколько игры жизни чреваты, и что нужно уметь вовремя остановится. Мне кажется, что Пелевин с этим романом лишь передохнул, перед чем то новым и серьезным.

В книге достаточно ненормативной лексики.

Тогда возникает законный вопрос – А для кого же написан данный шедевр(тут нет никакой иронии)?!.. Попытаюсь ответить самым простым способом. По пунктам.
1. Если вам близки проблемы шабашников крайнего Севера. Или вы хоть раз бывали в стройотряде.
2. Ещё, если последние 30 лет вы жили в России, а до этого не меньше 30 в СССР. Или только в СССР.
3. Вопросы мужской дружбы для вас не пустой звук. Хотя бы с одноклассниками.
4. Проблемы харрасмента на советском и постсоветском пространстве известны и понятны вам. По крайней мере, понятна их специфика.
5. Аббревиатуры советского периода расшифровываются вами без помощи интернета.
6. Вам близко и понятно многое из происходившего в научных учреждениях СССР или в высших учебных заведениях.

Думаю, этих пунктов достаточно, чтобы отсеять большинство читателей. Для остальных попытаюсь объяснить удивительную способность автора рассказать свою версию событий в нашей стране за последние 60 лет. Через судьбу студентов математико-механического факультета Ленинградского госуниверситета 1969 года выпуска. Все они, конечно же, хотели остаться под крылом своего гениального учителя, академика Обломова. Чтобы жизнь была наполнена выдающимися открытиями, участием в самом ходе Истории. Кому-то из них удалось остаться, другие же ушли в народной хозяйство. Основной рассказ идёт о жизни ГГ Олега Евсеева. Он вытащил счастливый билет и оказался в команде Обломова. А дальше… всё как в обычной жизни – никто не гарантирует, что из подающего надежды студента вырастет великий учёный. Пожалуй, это главная удача романа – выделяющийся (особенно в своём юном сознании) молодой учёный, считающий (как большинство талантливых и перспективных) себя без пяти минут титаном мысли. Для меня это была основная интрига произведения – сможет ли Олег решить проблему Легара, главную цель своего научного поиска?!..

Очевидно, что Александр Мелихов описывает во многом автобиографические вещи. Может быть, именно поэтому книга так исповедальна и проникновенна. На мой взгляд, произведение получилось очень противоречивым, неровным и спорным. Но в этом его главная прелесть. Зачем писать о простом и бесспорном?! А тут читаешь, злишься на автора, а он специально твердит со страниц романа – Прошу не путать меня с героем книги - «Пожалуйста, не смотрите на меня так и не потупливайте взор, все это не я, а художественный образ. Ему и сочувствуйте или презирайте. Но лучше, конечно, сочувствуйте». Как-то, трудно дискутировать с написавшим подобное – «Умоляю, не спешите возражать, это только сказка! Каждому будет дана возможность возразить другой сказкой». Вот и не поспоришь со сказкой-то…

Особенно подробно Мелихов описывает влияние США на подраставшее советское поколение 60-80 годов прошлого века. Этот аспект мне показался довольно подробно раскрытым, близким и точным по духу, но также постоянно вызывающим у меня как у читателя спор с автором. Что вполне нормально и предсказуемо. Взгляды у людей разные бывают. Но в целом понятна общая картина американского мифа и в СССР, и на постсоветском пространстве. Во многом тема раскрыта и интересно представлена автором.

Да, в тексте частенько встречаются сказки, мифы и банальности, но в целом приятно подискутировать даже заочно с человеком умным и незаурядным, пускай, и неблизким тебе по взглядам на жизнь. И сильно подкупает завершённость созданных образов – автор показывает практически полностью прошедшую жизнь героев - от раздолбаистых студентов до завершающих свой активную часть судьбы почти пенсионеров.

Лично для меня показалась излишней вставной челюстью - та абсолютно ненужная и тривиальная попытка автора показать навеянную грёзами ГГ историю террориста-народника конца XIX века с полным набором штампов - неизбывного отречения от самого себя до бесчисленного повторения абсурдных трактовок мотивов революционеров, их стремления во что бы то не стало убить самодержцев. Так и хочется сказать – если не можете внести что-то действительно новое, оставьте в покое светлые образы борцов за народное освобождение.

Очень удивила средняя оценка на сайте на настоящий момент. Из четырёх прочитавших и выставивших отметку она составила 2 балла, что не соответствует никакому здравому смыслу. Так и хочется сказать (в который уже раз!) - «Дорогие читатели! Если вы в начале прочтения произведения чувствуете непонимание описываемого, или оно вызывает у вас отторжение, возможно, стоит отложить данную книгу и прочитать что-то более близкое и интересное лично для вас?! Не выставлять заниженные оценки непонятого и не мучайте себя».

Почему решил прочитать: очень понравился "Раунд: оптический роман" Анны Немзер. Небольшой объём, номинации на пару экзотических премий.
В итоге: читали семейные саги Улицкой или Рубиной? Очень похоже. Мастерское владение словом, умение создать настроение одной-двумя фразами. Временной разбег - от довоенных лет и до двухтысячных.
Невероятное количество персонажей с неясными родственными связями.
Враги народа, приказ 227, оттепель, журналистские принципы, экзотические профессии, богемные посиделки и лейтмотивом, хоть и ненавязчиво – плен, взятие в заложники. Плен у немцев, своих, заложники у талибов, телефонных психов или любви.
У романа есть одна небольшая проблема - слишком много персонажей на единицу текста. Надо было или объём увеличивать, или персонажей уменьшать. Авторское внимание мечется, как луч прожектора, на краткий миг ярко и контрастно показывая нам любопытные и сочные, но мало связанные друг с другом сцены из разных временных пластов и с разными героями. В какой-то момент несколько теряешься во всех героях "Плена", которые ещё и имена меняют. Но удовольствие от чтения это не уменьшает.
Что-то проясняться начинает только в последней трети романа.
И если на протяжении всего романа слог отличный, то в конце работа со словом просто потрясающая! Не оторваться!
В целом мне дебютный "Плен" Немзер показался вещью даже более зрелой, чем существенно более поздний "Раунд: оптический роман". С нетерпением жду нового романа Анны, буде такой последует.
10(ПОТРЯСАЮЩЕ)

Обычно я пишу рецензии шустро, а тут уже несколько дней, как прочитала книгу, и всё руки не доходят.
Ну ок. Признаем честно: не совсем моё это произведение, или не моё вообще.

Может ещё испортило впечатление то, что я напротяжении года в ленте ЛЛ читала рецензии на "Авиатора", и интриги в произведении для меня, в итоге, почти не осталось. Мало того что в аннотации читателя бомбордируют спойлерами, а тут ещё и это.

Дальше. Как-то упоминание революции (вскользь), доносов, арестов и Соловков выглядят уже как спекуляции на конъюнктурные темы, когда в сотый раз звучат от относительно молодых авторов. Простите, ничего не могу с собой поделать, но одно дело - воспоминания переживших это, другое - авторы-современники, которые вот уже 30 лет развенчивают культ личности, пусть и никогда не видели его в глаза.
И... да, я знаю, как тема не из твоей жизни может жить в тебе и быть твоей. Потому подчеркну: может я не права, может Водолазкин это все от сердца, пропуская через себя. Но зацепить меня ему не удалось.

До появления Насти я думала, что поставлю книге 3 или 2,5. Но с момента, когда появилась вторая Анастасия, когда три голоса стали сливаться в один, когда собираемое по крупицам прошлое устремились в будущее - к Анне, меня всё таки проняло.

И совсем-моя идея: что мир состоит из мелочей, каждый век, каждая эпоха. Из домашних ритуалов, из запахов, из звуков, а не из глобальных исторических событий - они-то по-настоящему ничего не иллюстрируют, вернее иллюстрируют, но как плоская двухмерная картина (для ума, но не сердцу и не под кожу). И вот тут случилась всё-таки четвёрка для "Авиатора", потому что созвучие наконец нашлось хоть в чем-то, ощутилось.
А ещё авиатор из детства Иннокентия и связь того эпизода с небанальным и, как по мне, открытым финалом.

А ещё, возможно, узнай я эту книгу будучи в другом состоянии духа, и до прочтения "Цветов для Элджернона" Киза, "Письмовника" Шишкина и "Зулейха открывает глаза" Яхиной, авторская идея и сюжет в целом прозвучали бы во мне намного звучнее, произвели бы более яркое впечатление.

Искушенный читатель - это та ещё зараза.

ЗЫ. А ещё чуть-чуть меня согрело то, что дачное детство Иннокентия прошло в Сиверской! Потому что моё - в Вырице, в тех же примерно краях! И я тоже купалась в быстрой речке Оредежи, и до сих пор помню её запах. :)

Я удивлена, восхищена, очарована, влюблена в эту книгу, в эту писательницу, в этот мир! Да, вот так, ни больше ни меньше.
Первые семнадцать лет жизни я провела на Дальнем Востоке, причем, мое детство прошло в маленьком селе в четырех часах езды от Владивостока. Подобное поселение- место действия в этой книге. Скажу честно, единственная моя любовь дества- это море, самое мое счастливое время прошло на пляжах и в солёной воде. Владивосток и его окрестности я не любила и мечтала оттуда вырваться.
Сейчас мне 32, за спиной 14 лет жизни в Петербурге и почти год- заграницей. Самое время начать вспоминать детство). Знаете, есть выражение "Никогда не поздно иметь счастливое детство", мы многое забываем, многое перепридумываем и только от нас зависит, какие воспоминания и под каким углом мы храним и несём с собой всю жизнь. И вот эта книга помогла мне как раз взглянуть под другим, более счастливым углом на мое полузабытое детство. А ещё на нашу такую разную, разрозненную страну.
Всем всем всем советую прочитать эту книгу. Даже если вы не любите магический реализм и малую прозу (книга состоит из череды маленьких историй). О Дальнем Востоке написано очень мало современных книг, а жаль. Это же край света, там полно мифов и сказок)

Первый опыт знакомства с автором. И честно, признаюсь - понравилось! То, что прям зацепило и навсегда запало в душу, но весьма и весьма интересно.
Южнорусское Овчарово - это вымышленная деревня в 70 км от Владивостока. Казалось бы, много временных примет, да и географическое расположение вполне себе определенное, но деревня та - магическая. Она как бы и есть, но добраться до нее может не всякий, а если и доберется, но далеко не сразу. Но жить там интересно и не скучно. Но от тьмы электричество вырабатывают, то мертвецы на огороде работают, то сова не может попасть на заколдованный остров, хотя остальные доплывают туда без проблем, то психбольницу строят прям на соседнем участке. Словом, занятная деревушка!
Эта книга представляет собой не единый текст с одними и теми же героями, а скорее сборник рассказов, объединённый одним местом и временем, есть некоторые повторяющиеся герои.
Наряду с большим элементом магии и сказки, в книге много доброго юмора и философских размышлений.

Новый роман Сергея Кузнецова не попал в шорт-лист "Большой книги", как, впрочем, и в короткий список "Национального бестселлера" тоже. Поначалу я не могла понять почему, ведь мурашки тут от каждого слова, каждая ситуация узнаваема и чувствуется как своя, да и сила обобщений достигает местами уровня поистине запредельного. Частное действительно становится общим, а из случайного и сиюминутного выстраивается то, что мы называем Историей с большой буквы.

Однако ближе к концу романа я вдруг поняла, точнее даже не поняла, а почувствовала, главную его проблему, от которой наверняка оттолкнулось большинство литературных критиков. И это не пресловутый распад формы, выраженный в нарезании новелл и расслоении повествования, а преобладание объёма над смыслом. Текст Кузнецова поражает своим масштабом. Весь расширенный ХХ век, начиная с 1885-го и заканчивая 2013 годом, само собой, в пяти словах не расскажешь, однако, когда общий замысел прочитывается уже в первой трети книги и дальше закрепляется на повторе, это слегка утомляет. И настраивает на чтение с перерывами. Самое правильное чтение в случае с этим романом.

"Калейдоскоп" вообще можно долго читать. С ним как с игрушкой-прообразом, — сколько ни верти в руках, сколько ни всматривайся, конца у этого действа не будет. Если только калейдоскоп не упадёт на пол, не разлетится цветными стёклышками-брызгами. Вот тогда их можно собрать, сложить в свой собственный узор, зафиксировать и тем самым навсегда уничтожить. Если попытаться проследить в романе Кузнецова линию жизни хотя бы одной из нескольких описанных семей, случится то же самое. Поэтому и не стоит так делать.

"Калейдоскоп" надо просто читать. И читать обязательно. Даже если не идёт сначала, временные скачки сбивают с толку, а персонажи путаются, автору всё равно нужно выдать кредит доверия и разрешить рассказывать так, как он хочет. Тогда, где-то к середине книги, "Калейдоскоп" закрутит вас так, что отрываться от него не захочется. Точнее, его захочется откладывать на время и брать в руки снова. Откладывать — и брать. Возможно, тут так и задумано — нам много раз рассказывают об одном и том же разными словами, чтобы мы могли понять нечто по-настоящему важное, то, что без повторения попросту не усваивается. И что самое главное — рассмотреть самих себя в никогда не замирающем хороводе истории, где, ни на мгновение не переставая кружиться, мы все умираем и рождаемся заново. День за днём, год за годом, век за веком История вплетает нас в своё бескрайнее кружево, и остановить её ловкие руки невозможно.

Ключевой образ романа, вынесенный автором в его название, словно подсказывает читателю, с чем ему придётся иметь дело. Узор, что мы видим, заглядывая в калейдоскоп, каждый раз новый, но составляющие его элементы — одни и те же. Наши, частные истории по сути тоже. Это ведь только нам самим кажется, будто то, что происходит с нами — неповторимо, это ведь только мы считаем себя уникальными, но на самом деле переживаем всё то же самое, что и наши далёкие, затерянные во времени предки. Человеческих историй не так уж много, одну и ту же можно рассказывать снова и снова, в разных декорациях и с разными героями. Кузнецов именно этим и занимается, однако из не новой и не особо оригинальной, на первый взгляд, идеи вырастает сокрушительной силы повествование, эффект катарсиса тут чуть ли не на каждой странице. Как и эффект узнавания.

Все 32 новеллы, из которых и состоит "Калейдоскоп", о нас и нашем месте в Истории. О трагедиях, что случаются с нами, о наших непростых отношениях с нашей непростой страной и друг с другом, о бегстве и возвращении, об эмиграции внутренней и внешней, о Боге, которого нет и который всегда рядом, о смерти и о любви. Последней, как сказал один из героев Кузнецова, никогда не бывает много и испортить ею ничего нельзя. Наверное, это и есть самая большая правда романа. Больше той, что все мы — лишь расходные материалы в руках неумолимого времени, что нас легко можно заменить одного на другого, потому что "не так уж и много в нас свободы воли и всего такого прочего". Жить с этим знанием было бы вовсе невыносимо, если бы не любовь. Не зря же в героев Кузнецова, во всех этих запутавшихся и потерявшихся мальчиков и девочек, мужчин и женщин, мы влюбляемся и в каждом, даже в самом распоследнем плуте и пройдохе, видим что-то хорошее. Как и сам автор. Который тоже их всех любит. Безусловной любовью. Не за что-то, а потому что.

Об этом очень хорошо, кстати, в предпоследней главе, где все узлы завязываются, и в первой, где маленький Миша разворачивает рождественский подарок от папы, и в шестой, где Пашка и Митя курят возле здания МГУ, и в каждой, каждой главе... хорошо об этом. И не только об этом. У Кузнецова обо всём хорошо, даже о войнах и революциях — с искренним гневом, с неприкрытой болью, с неиссякаемой надеждой.

Жаль всё-таки, что в шорт-лист "Большой книги" "Калейдоскоп" так и не попал.

Как я ненавижу подобные книги! Простите, но называть ЭТО литературой я не могу и не буду.
В ней можно читать только последнюю часть про детство. Там хоть остались какие-то человеческие слова и чувства к близким людям и родному дому. И там есть гнильца, но по сравнению с остальным...
Жаль только, что часть эта совсем короткая и не могла поменять отношение и восприятие к книге в целом. Я просто смогла опять ровно дышать и не произносить сквозь зубы те слова, которые постоянно мелькали во всём тексте 1-3 части.
А основную долю книги составляет рассказ о "взрослении" девицы, которая очень-очень умная, но неуправляемая и рано проснувшаяся. У неё слишком тонкая организация, поэтому она с тринадцати лет непрерывно пьёт водку и портвейн, шляется по темным переулкам, мечтает, чтобы её изнасиловали и прирезали, попадает в истории с крутыми парнями на дорогих тачках (90-е годы!!!) и влюбляется в суперсексуального и якобы интеллектуального бомжа, который валяется между рядами на рынке в намокших от мочи штанах. Простите, но это не мой мир и я просто не принимаю этакое.
Надо ли добавлять, что этот суперребёнок бросает школу, ведёт беспорядочную половую жизнь, пристраивается ко всем неформалам, не может учиться даже в ПТУ, но затем поступает на философский факультет университета.
Биография. Да.
А другую львиную долю книги занимает всякий "философский" бред, поток сознания, какие-то полумифы-полусказки и вполне гадкие истории типа квартирных порносъёмок, где насилуют пятилетнего ребёнка.
Бррр... Хочется поскорей забыть этот кошмар.