0 Новая лампа со старым абажуром

Пелевин возвращается из отпуска – закончилась поездка в умозрительное, слишком умозрительное («Смотритель»), и эта ситуация напоминает его переход от «Снаффа» к «ЛКТЦ».

Структура романа напоминает не только очевидные «ДПП NN», «5П» и «Ананасную воду для прекрасной дамы», но и акунинскую «Планету Вода» («технократический», «ностальгический» и «идиотический» детективы в содержании) – только вот этот квартет повестей монолитен (привет от «Жизни насекомых»). Мировой литературе такое тоже не в новинку: вспоминается как «Шум и ярость» Фолкнера, так и само Евангелие.

В.О. по-прежнему присущи «юношеский задор и цинизм», точно подмеченные Полотовским с Козаком в «Пелевине и поколении пустоты». Стиль, мотивы, сюжетные ходы, разного плана фишки и выверты – все такое родное и давно полюбившееся, что требовать от Пелевина чего-то в корне нового значит признаваться в неприятии его самого.

Быков утверждал, помнится, что любая свежая книга Пелевина всегда в разы интереснее новых книг его коллег по писательскому цеху – в этом он бесконечно прав. Его утверждения касательно скуки во время чтения «Лампы», как основного чувства, им владеющего, объективно справедливы, пожалуй, только для второй половины четвертой части романа.

И снова мы убеждаемся, что современные мировые и российские реалии объясняются только мистикой да галлюциногенами. В этом ключе В.О. выстраивает все причинно-следственные связи того самого пастернаковского «вальса с чертовщиной», в который мы невольно вовлечены, – в другом концепте с иными теориями. Вот что забавно: Пелевин, если не создает исключительно новой реальности в романе («Empire V», «Снафф», «Смотритель» и др.), награждает все происходящее не фантастикой – иррациональностями, частенько завёрнутыми в обёртку прелестей, расширяющих сознание или выводящих его на другую орбиту.

Сосредотачиваясь на феномене русского (в широком значении) человека, Пелевин окончательно отходит от раскрытия сущности человека постсоветского. Тем не менее, ниточки между их историческими трансфигурациями никто не перегрызал:

И я понял то, что время от времени понимает в нашей стране каждый: девяностые вовсе не кончились. Просто раньше они происходили со всеми сразу, а теперь случаются в индивидуальном порядке.

Метафорически, шаг за шагом раскрывается та самая русская идея, над которой безуспешно бился семнадцать лет назад Вавилен Татарский.

В «Золотом жуке», самой сильной части романа, гармонично соединены мотивы из предыдущих книг (например, основополагающая, хоть и видоизмененная, тема баблоса из «Empire V»: все-таки одна из главных проблем романа – обесценивание золота при бескомпромиссной гегемонии доллара). Но однозначное сопряжение с «Generation P» заметно больше всего: только вместо описания шестеренок рекламного бизнеса – тотальное погружение в финансовый мир, фондовый рынок. «Подвиг Капустина», завершающая часть «Лампы», содержит в себе приятные дополнения к «Золотому жуку» (ее достоинства этим исчерпываются).

«Самолет Можайского» хорош не в последнюю очередь внесением ясности в ситуацию с чекистами (check'истами) и масонами. Но ни о какой семантической прозрачности и речи быть не может. Вся повесть изрыта воздушно-смысловыми ямами, из которых раз за разом выбираешься только благодаря вовремя приходящим на помощь наставникам. Вообще, конечно, диалоги в форме «ученик – наставник» – чертовски обаятельная лабуда – еще со времен «Чапаева» вызывают чистое (неразбодяженное) веселье, природа которого понятна ещё меньше природы трипов Вавилена, Кримпая и многих других. Отрывок с «законом симулятивной компенсации» перечитал несколько раз – чувствую, цитировать буду часто и большим удовольствием.

«Храмлаг» не имеет большого значения для развития сюжета, но ценен как любопытное лирическое отступление. Жанрово отличаясь от остальных частей (определяется автором как «исторический очерк»), он до невозможности напоминает «Реконструктора», один из ранних рассказов В.О., – хотя и отчасти ему проигрывает.

Что уж там, «Лампа Мафусаила» – далеко не самый выдающийся пелевинский роман, но никак уж не провальный. «Откат к прошлому», «синтез всего ранее написанного» и т.д. – оттенки одного цвета. Факт остается фактом: Пелевин вырос до того уровня, когда считается незазорным заимствовать у себя самого.

Когда Елизаров говорит, что В.О. – единственный автор, который способен «на таком высокохудожественном уровне объяснить этот мир», он не кривит душой. Возможно, проблема заключается в нашем фрагментарном непонимании языка праведника (проводника). Но ищущий, говорят, да обрящет – стоит только сконцентрироваться на поисках.