Рецензии — стр. 6

Сразу скажу, что буду очень необъективен и пристрастен. Просто потому, что очень люблю фантастику Вячеслава Рыбакова и считаю этого писателя одним из немногих достойных учеников и продолжателей лучший традиций братьев Стругацких.

И вот этой своей книгой Рыбаков нимало не умалил, но всячески приумножил и укрепил это моё мнение и отношение к себе и к своим книгам.

С жанром — кроме того, что это социальная фантастика, мы вряд ли сможем больше и точнее сказать. Потому что в книге есть признаки многих оттеночных направлений. Тут вам и альтернативная история, тут вам и политический детектив и психологический триллер, тут вам и связочки между описываемыми миром и эпохой (вполне реальными и только лишь слегка изменёнными автором) и нашей современностью, и тут же любовно-романтические драмы и трагедии.

И все эти субжанры потроганы автором, проработаны с той или иной степенью глубины и выложены читателю на пробу.

Размышления Рыбакова о мотивациях сильных мира сего и в особенности персон уровня Сталина и первых лиц советского государства, а также анализ мотивов поступков и решений зарубежных лидеров предвоенной эпохи (речь идёт о 1938-39 гг.) довольно глубоки и незаурядны. И можно с его мыслями вслух соглашаться или спорить, но вот несколько месяцев назад при обсуждении одной из прочитанных книг в клубе КЧюЧ наш местный благочинный о. Игорь высказался о надчеловеческой сущности власти и правителей, заставив если не поспорить с собой, то как минимум задуматься о проблеме и феномене власти. Вот и Рыбаков — заставляет задуматься об истинной мотивации и сути власти на высшем государственном и мировом уровнях.

А то, что из того времени и той политической и социальной ситуации Рыбаков протягивает ниточки сюда, к нам, в наши события и ситуации, тоже совсем не случайно. Ибо вряд ли автор делает это просто для усиления фантастичности романа. Но скорее для того, чтобы дать понять читателю, что всё, о чём пишет и рассуждает автор и чем руководствуются его герои, живо и действует и сейчас, тут, у нас, в нашей стране и совсем рядом. И для этого Рыбаков притаскивает в свой роман телевидение, и даже в последних страницах словечко "Сеть" мелькает. И песни герои книги поют (причём, поют ещё в каторжные царские времена на пороге двадцатого столетия) из Булата Окуджавы и других шестидесятников — Рыбакову показалось важным дать точные ценностные приметы революционеров, дать нам их характеризующие признаки, связать их воедино — марксистов-революционеров и наших шестидесятников.

От всего этого образы многих упоминаемых Рыбаковым реальных государственных и политических вождей и их приближённых не так однозначны и не так явственны, какими они стали казаться нам в последнюю четверть века.

А вообще этот роман заставляет размышлять о многом, причём не о том даже, что и как было в реальности тогда, в последние годы перед войной, а именно о нашем времени и о наших реалиях.
Полезная книга. И интересная.

Держи ум твой во аде и не отчаивайся

Старец Силуан Афонский

Придя туда, сказал: прости меня, раб Божий Николай,
что я убил тебя статуэткой Фемиды…

Евгений Водолазкин. Авиатор

1900 год. На Новодевичьем хоронят философа Владимира Соловьева. Менее чем через две недели мир узнает о смерти немецкого мыслителя Фридриха Ницше. Леонид Андреев, любивший проводить часы за его сочинениями, воспримет уход «последнего ученика Диониса» как личную утрату. Через три месяца не станет Оскара Уайльда. 1900 год. Эванс начинает раскопки на острове Крит и находит Кносский дворец, открывая величие крито-микенской культуры. В России наблюдается рост антирелигиозных настроений. Но никто не подозревает, что уже через 17 лет прежняя Россия уйдет в прошлое. 1900 год — год рождения Иннокентия Платонова, главного героя романа «Авиатор». Через 99 лет он очнется в больничной палате и обнаружит, что память его стала tabula rasa, и нет ни единой опоры (вроде имени, возраста и рода деятельности), за которую можно было бы ухватиться в этом незнакомом и абсолютно чужом ему мире. Он будет восстанавливать свое прошлое по крупицам — вняв совету доктора Гейгера, Платонов начнет вести записи, собирая фрагменты утраченной жизни. Он вспомнит детство в дореволюционной России, тягостное время доносов и несправедливых наказаний, Октябрьскую революцию, свою первую любовь и свою первую месть, заключение в Соловки в 1932-м, ужасающие картины обмороженных и ампутированных конечностей товарищей по несчастью. А еще он вспомнит Лазаря…

Платонов не застанет приход Гитлера к власти и триумф «Персефоны» Стравинского, не узнает о смерти Малевича и рождении Канчели, не услышит «Carmina Burana» Карла Орфа и не увидит «Александра Невского» Эйзенштейна. Ему не расскажут о том, что старцу Лаврентию Черниговскому было видение пророка Илии и Еноха (но даже если бы он узнал, «в эпоху аэропланов стыдно быть верующим», не так ли?). Русский народ будет праздновать свою победу во Второй Мировой войне без него. Иннокентий Платонов выпадет из истории. Не умрет, и в то же время едва ли его состояние кто-нибудь осмелится назвать жизнью. Сон без сновидений. Преждевременное вторжение в лимб. Вмерзание в острые льды летаргии. Инфернальный анабиоз. Остановка в пути. В прежней жизни останется все: женщина, боль, преступление. В новой ему придется смириться с тем, что его современники отныне не Блок и Ремизов, а за окном — постсоветская Россия.

Доктор принесет ему занимательную книгу американского исследователя о криогенной заморозке человека. Первые эксперименты по заморозке (животных) начались еще в 17 столетии, но только 1967 году была проведена процедура крионизации человека. Этим человеком стал профессор психологии Калифорнийского университета Джеймс Бедфорд, который явился фактически первым добровольцем. Профессор Бедфорд был неизлечимо болен, и пока метастазы не завершили свое дело, его тело было погружено в жидкий азот (в настоящее время оно хранится в крионической организации под названием Alcor Life Extension Foundation). Профессор все еще «спит». Его гипотетическое воскрешение может произойти лишь при одном условии — ученые должны найти способ вернуть к жизни криопациента, страдавшего метастазирующим раком почек. По непроверенной информации, в 2003 году был крионирован гражданин России, чье имя, естественно, сохраняется в тайне. Получат ли криопациенты второй шанс на жизнь? Войдут ли они в новую эпоху, ощутят ли себя частью истории или, подобно главному герою «Авиатора», не смогут найти себе места и, путаясь в ворохе фрагментарных воспоминаний, утратят всякое представление о самих себе?

— Получается, — спрашиваю я его в один из дней, — дело не столько в том, чтобы заморозить, сколько в правильном размораживании?

— Получается, так.

— Если я правильно понимаю, несмотря на все успехи науки, оживить при разморозке не удалось никого?

— Удалось, — отвечает.

— Кого же, интересно? Бабуина?

Гейгер смотрит на меня сочувственно и как-то даже настороженно:

— Вас.

Он, избежавший старости, придет в мир, где от тех, кого он знал и любил, остались только могилы. Платонов вернется в свою старую квартиру, где, казалось, все еще живут голоса самых близких, самых родных его людей, и в этом пространстве утрат он останется один на один со своими воспоминаниями и обнаженными ранами. Не чудо ли, что его возлюбленная, его Анастасия, все еще жива? Водолазкин — жестокий писатель. Он допускает эту встречу — встречу 93-летней и уже потерявшейся в лабиринте своего подсознания женщины и 30-летнего, когда-то влюбленного в нее мужчины. Он будет менять ей подгузник, омывать ее увядшие чресла, задыхаться от запаха немытого тела, видеть в ее глазах пустоту неузнавания. Что в этот момент может чувствовать человек, буквально вернувшийся с того света и пропустивший собственную жизнь? Человек, опоздавший на поезд, который шел в его (в их с Анастасией) будущее? Что он может думать о будущем теперь, когда его, как объект удавшегося эксперимента, показывают по телевизору, а затем начинают узнавать на улицах, задавать идиотские вопросы, предлагать сняться в рекламе замороженных продуктов? Кто для них этот «лазарь» (так в Соловках называли людей, предназначенных для «Лаборатории по замораживанию и регенерации») — воскресший избранник или любопытный экземпляр?

В новой жизни к нему вернется все: женщина (внучка покойной Анастасии), боль, преступление (или, лучше сказать, память о преступлении). В новой жизни шаг его станет неуверенным, память неустойчивой, будущее еще более непределенным, чем раньше. Клетки его мозга постепенно начнут отмирать, Платонов все чаще будет приходить на кладбище, где покоятся его давние «современники», свидетели его прошлой жизни. Доктор Гейгер разведет руками, не зная ответа на главный вопрос. Анастасия, носящая во чреве ребенка, все поймет без слов. Меня как читателя удивляют два момента. Во-первых, почему автор создал своего героя столь неинтересной личностью, которая, пройдя сквозь страшные испытания и вернувшись в мир живых, демонстрирует пример узкого мышления, сосредоточенного на вещах до того обыденных, что делается не по себе. О чем бы мыслил Максимилиан Волошин или Дмитрий Мережковский, окажись они на месте Платонова (речь даже не конкретно о них, а скорее о личностях подобного масштаба)? Мышление главного героя антиисторично (внеисторично), но этот выход за пределы истории не раскрывает перед ним горизонты мифа — Платонов, с детства мечтавший стать авиатором — человек с бытовым мышлением, а значит, так и не взлетевший. Судьба комара или шелест листьев для него неизмеримо важнее научных открытий или исторических событий. Он задается вопросом: «Может быть, как раз для того я воскрешен, чтобы все мы еще раз поняли, что с нами произошло в те страшные годы, когда я жил?» И в то же время он продолжает игнорировать ход истории, который в 1917-м пошел в другом направлении, не оставив ничего от величия той эпохи, что произвела на свет уникальную культуру Серебряного века. Во-вторых, манера Иннокентия Платонова излагать свои мысли почти ничем не отличается от манеры его возлюбленной Анастасии и манеры доктора Гейгера, из–за чего складывается ощущение, что говорит один и тот же человек. Задачей писателя, как мне кажется, не в последнюю очередь является создание литературных героев, имеющих не только характерные внешние черты, но и характерный только им стиль поведения, способ мышления и т.д. Они не могут иметь одинаковый «багаж знаний», одинаковый опыт, одинаковый образ мысли, одинаковую манеру речи. Особенно это касается Иннокентия Платонова — выходца из другой эпохи. В «Авиаторе» не три голоса, а один, который лишь время от времени меняет окончания. Финал произведения остался открытым, и каждый может сам вынести вердикт Платонову: быть ему или не быть.

…закрывая книгу, скажи мне по секрету, любезный читатель, как порешила Фемида?

Новый Пелевин офигенный, конечно. На первых страницах было ощущение, что читаю смесь из Ампира В, т и Ананасной воды, но нифига подобного. После последних страниц ощущение, что В. О. написал вообще всё и непонятно, что еще писать.
Удивительно упорство ожидающих от Пелевина литературы и «чего-нибудь новенького». «Вам шашечки или ехать», угу.

Очень неровное произведение. В одних местах восторгаешься прекрасными задумками автора, в других с непониманием перечитываешь и чешешь затылок. А в голове возникает вопрос: И что? И таких вопросов, да и других тоже, ближе к развязке возникает всё больше, но автор не спешит на них отвечать. Он накидывает новые.
Словно проповедник Водолазкин вещает с трибуны, доносит до своей паствы новые идеи, а ты не понимаешь, почему в этот вечер ты здесь, а не у телевизора дома или на свидании с красивой девчонкой. Вокруг тебя внемлют люди, кричат одобрительные возгласы, но ты не согласен и хочешь уйти. Но не в этот раз. Сегодня ты с ними, значит ты должен оставаться до конца или станешь отступником. С каждой минутой проповедник повышает свой голос, паства ликует, улюлюкает. И дело доходит до кульминации: он вскидывает вверх руки и в едином порыве, и во всеобщем экстазе толпа разряжается душераздирающим криком. И ты тонешь во всей этой мешанине событий, воспоминаний, недосказанности, пытаешься кричать о помощи, но над тобой стоит Водолазкин, смотрит на тебя, может даже улыбается, но не протягивает руку, а лишь добивает очередным вопросом в никуда.
Книга не однозначная, с рваным повествованием, но написана она просто великолепно. Видно, что Водолазкин большой мастер жонглировать словами и стройно укладывать их в ряды. Я бы посоветовал многим российским авторам брать с него пример в написании произведений. Он грамотно умеет описать окружение, передать чувства героев, но вот правильно донести мысль или своё мнение до читателя у него не получается. Да и скомканный открытый финал говорит о том, что история не была доведена до своего логического завершения.
За прекрасное начало книги и за волшебные отношения главного героя с Надеждой ставлю шесть из 10. Больше не могу.

Бэтман Аполло стал идейным продолжением Ампира В, в котором Пелевин открыл свой лекториум и рассказал об устройстве мира людей глазами сверхсуществ вампиров. Рама Второй как молодой призывник на курсе молодого бойца  познаёт азы Гламура и Дискурса. Встречает подругу и та становится новой головой Иштар, заменяя собой предыдущую. История в этой книге начинается с того же места, но в начале помещён подробный глоссарий, раскрывающий лучше суть терминов и понятий, усвоенных читателем первично в предыдущей книге, хотя по событийному ряду и логике повествования это уже другая история с другими декорациями и расширенной вампирской историей.

Повествование. Вот уже третье десятилетие любой новый роман Виктора Пелевина неизбежно становится бестселлером. Автоматически. Огромный по нынешним временам стартовый тираж, первые места в топах продаж, рецензии во всех СМИ, хоть изредка вспоминающих о книжных новинках... Ну как же, такой информационный повод! И каждый раз добрая половина отзывов — о том, что Виктор Олегович исписался, исхалтурился и вообще давно гонит порожняк. Такие, знаете, разочарованно-обиженные нотки. Однако книги «единственного и неповторимого» снова и снова покупают, читают, рецензируют... В общем, всё как в знаменитой фразе: мыши плакали, кололись, но продолжали грызть кактус. Ничего удивительного, что на Пелевина обижаются — порой смертельно, на всю жизнь. И это можно рассматривать как безусловное признание его таланта. Один из любимых приёмов Виктора Олеговича — деконструкция, анализ и осмеяние популярных идеологем. Иными словами, глумление над высоким и светлым, сознательное оскорбление чувств. Если вы чётко отождествляете себя с какой-то социальной или профессиональной группой, чрезвычайно серьёзно относящейся к своей миссии — с космонавтами, пушкинистами, патриотами, феминистками и так далее, — будьте уверены: рано или поздно Пелевин наплюёт вам в душу. Чего же ради мы продолжаем читать его книги? Думаю, в неосознанной надежде, что со временем Виктор Олегович так же едко пройдётся и по нашим оппонентам.

В «Бэтмане Аполло» Пелевин уязвляет прежде всего самолюбие активистов российского протестного движения, «белоленточников», ветеранов Болотной площади. Уязвляет, впрочем, вяловато, без особого азарта и вдохновения. Про «революцию норковых шуб» (П.В.О. именует её ещё менее цензурно) и так уже всё сказано, что тут добавишь? По Пелевину, гражданские волнения 2011–2012 годов инспирированы российскими вампирами — дабы углубить пропасть между принципиально недостижимым идеалом и паскудной реальностью, тем самым увеличить духовные страдания подвластного народа и повысить надои баблоса — вещества, которое выделяет человек страдающий. А страдает хомо сапиенс постоянно, это главная его функция, для того он и был выведен вампирами в незапамятные времена.

Последнее время, Пелевин часто обращается к самоповторам. Все эти псевдобуддистские рассуждения о бессмысленности рефлексии, о мучительности познания, о недеянии как высшей доблести регулярно всплывают в его сочинениях со времён «Чапаева и Пустоты» и успели порядком набить оскомину. В «Бэтмане Аполло» Виктор Олегович чересчур увлёкся обустройством вампирьего мирка и, что называется, напрочь оторвался от реальности: острый и актуальный материал, которого хватило бы на отличную повесть объёмом чуть потолще «Принца Госплана» и чуть потоньше «Омона Ра», равномерно размазан по страницам пятисотстраничного романа — тонким, почти незаметным полупрозрачным слоем. Что же до «музыки слов», за которую нахваливает книги П.В.О. Андрей Макаревич... С этим у Пелевина тоже не всё гладко. Его герои регулярно «кивают головой» (а не какой другой частью тела), «наморщиваются» вместо того, чтобы поморщиться или сморщиться... А литредактор с корректором, надо полагать, благоговейно взирают на это непотребство, — а стоило бы густо пройтись по рукописи живого классика красной ручкой, невзирая на лица.

Издание внешне выглядит неплохо, содержание тоже на хорошем уровне, уровень аллюзий такой что без вдумчивого чтения просто не обойтись.

Вердиктируя. Не лучшая книга Виктора Олеговича, мягко говоря. Вместо долгожданного ядовитого «отчёта за год» — переливание из пустого в порожнее, вялое перетасовывание масскультных клише. «Унылый шалун» — так окрестили Стругацкие одного из героев повести «Отель “У погибшего альпиниста”». К Пелевину это определение на сей раз подходит идеально. Не то чтобы мне не понравилось прочитанное, кое-какие строки попадут в диссертацию, но генерация была сильней. Хотя авторская манера повествовать до сих пор мне импонирует. Советую к знакомству, вдруг вам лучше зайдёт. Всем добра и приятного прочтения!

Вот и состоялось моё знакомство с Виктором Пелевиным. Долго откладывала, думала не понравится. Эта книга привлекла таматикой близкой мне. И оказалось ,что понравилось мне почти всё и стиль, и юмор (ирония), и колоритные герои. Взгляд на Буддизм моим современником. Троица олигархов, со скуки решивших попробовать что то новенькое( и не что нибудь, а как бы в нирвану сразу). Предприимчивый делец торгующий развлечениями для зажравшихся и пресытившихся , ну и сороколетняя содержанка у разбитого корыта, мечтающая о последнем шансе. Вот главные действующие лица. Ну и конечно буддийские монахи и представительницы "древних феминисток"(еще от времён матриархата) с их древней богиней(и практиками практически черной магии). Да, не всё можно купить за деньги, даже самые большие. Что после этого бывает и рассказано в романе. Из минусов много не нормативной лексики, понятно ,что олигархи в алкогольном угаре так и разговаривают, наверное. Книга читается легко , написана простым языком , но темы подняты серьёзные, есть о чём поразмышлять. Спасибо автору за интересный и вовремя написанный роман.

И скучно
Автор щедрою рукою намешал в романе всего: от биографии Путина до «Феноменологии духа» Гегеля. Казалось бы – замечательно, можно много узнать, насладиться, приготовить параллельно чтению винегрет и метать его свиньям вместо бисера. Но общая унылость романа не дает. Внутренний ученый требует от меня классификации.

Классификация унылости в текстах:
А) Неинтересные события подаются неинтересно.
Б) Интересные события подаются неинтересно.
В) Читателя пытаются уверить, что все интересно, но он не верит.

Как не сложно догадаться, «Агафонкин» – последний вариант. В первую очередь потому, что Радзинский не говорит ничего нового, за большим количеством информации я не обнаружил ни одной оригинальной идеи, где-то автор просто использует чужое, где-то подпускает побольше тумана, особенно в самых важных местах. А как же постмодернизм – бесконечные отсылки, игра с читателем? Есть такое, но неинтересно. Да, прочитал Радзинский Булгакова, долго вдохновлялся Пелевиным, даже Библию, возможно, читал, но все это по-своему связать и повернуть ему не удалось.

И грустно
Видеть описываемую автором Россию грустно. Роман черней, чем ночь, чем черный хлеб, черней, чем грязь на льду (Может не черный, а серый? Может). Все герои – прогнившие изнутри эгоисты, живущие по странным правилам в тягость себе и окружающим. Из них всех только Путин более-менее представляет, что делать (но и он, конечно, далеко не положительный персонаж и делает все для себя). Еще грустнее видеть альтернативу, предлагаемую автором. Радзинский начитался сторонников евразийства, из которых Лев Гумилев самый известный псевдоисторик, и пытается продвигать парочку идей в романе. Получилось плохо, читая аляпистое описание «монгольской» Москвы, хочется подарить автору учебник по применению логического мышления в исторической ретроспективе (не знаю, есть ли такой, должен быть).

И некому руку подать
Рука нужна, чтобы коснуться человека, а затем путешествовать вдоль его линии жизни (не той, что на ладони видит заплесневелый хиромант). Такой вот способ путешествия во времени. Радзинский сделал вид, что написал фантастический роман. Вот только забыл важную для фантастики вещь – объяснение механизма. Вначале все кажется более-менее понятным, время это линия, вдоль которой можно путешествовать, используя память носителей (это те, кого путешественник хватает за рукав). Но дальше начинается путаница, оказывается этих число этих линий – бесконечность плюс один. Как же во всем этом разобраться? Правильно, сначала сказать много наукоподобных слов, а потом добавить мистики. Фантастика зашла в тупик, а мистика – такая полезная штука, благодаря которой ничего толком объяснять не требуется. Вообще весь смысл путешествий, бога в московской квартире, юлы и кареты, посылок и выемок остается неясным, но автора это волнует: «Гог-Магог» – готов пирог. В результате путешественник хватается за пустоту (не Петра, это вам не Пелевин), а читатель, прочитавший все знаковые фантастические романы 20 века, стучит кулаком и скандирует «Смысла! Больше! Смысла!».

В минуту душевной невзгоды
Невзгоды есть только у одного персонажа романа – Кати Никольской. Все остальные действуют как заведенные куклы, даже Агафонкин потерю юлы переживает как-то механически. Вот только и Катиным чувствам как-то не очень веришь. Предположим, так бывает: влюбилась с первого взгляда, отдалась с первого слова, до конца жизни память пронесла о нескольких днях счастья. И что из этого? Читатель не успевает ни посочувствовать героине, ни понять, зачем она вообще появилась на сцене жизни, как все, ее роль закончилась, актриса удалилась в дом престарелых доживать. Спасибо Путину автору за это.

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?
Когда рецензент был моложе и наивнее, он вдохновленный легендой о могиле Чингисхана написал строчки вопреки легенде:

Где же был Чингисхан, когда суслики пели в степи?
Где была его сталь, когда ветер сбивал тени с ног?
Клялся он, что его никогда не найдут.
Лжесвидетельства звезд, разве их оправдали века?

Если бы он тогда прочитал роман Радзинского, он такой бы ерунды не написал. Не потому что легенда утратила бы свое очарование. Просто понял бы, что нет ничего хуже домыслов в виде глупости. Попытка вникнуть в мировоззрение полководца, жившего столетия назад, и подменить его современным героем (или просто придать ему современные черты) не просто нелепа, от нее веет безнадежным дилетантизмом и желанием выставить читателя дураком. Я быть таким не хочу, не желаю! Может быть, Чингисхан желал бессмертия и получил, точно писатель желал признания – его читают, читатель желал хорошего романа, хоть бы и о монголах, но понял, что желал слишком многого.

А годы проходят — все лучшие годы
Этот роман не о времени. Там нет его течения, нет перемен. Хотя Агафонкин вроде бы путешествует, это иллюзия. На самом деле все застыло, как муха в янтаре, в начале 21 века. Пройдут годы, лучшие и худшие, роман не останется во времени, он привязан к точке, и эта точка не самая интересная. У Радзинского бесспорно есть талант, но его недостаточно, чтобы метафорическая юла начала свое вращение, а читатель через десять лет нашел в романе себя. Если же он и прочитает книгу, он не пойдет в восхищении обдумывать книгу под звездным небом степи, а призовет «Карету, мне карету!» (метафорическую, конечно), чтобы сбежать от посредственной литературы. Я не пророк, и не путешественник во времени (а как бы хотелось), это даже не мое желание. Просто, если мои лучшие годы пройдут, а роман станет спустя время только лучше, я опечалюсь, что был таким недальновидным и невнимательным читателем в 2018 году.

P.S. Спасибо Михаилу Юрьевичу за материалы для оформления данного отзыва. Если среди читателей рецензии есть путешественники во времени, буду очень обязан, если это спасибо передадите.

Когда думала над тем, как же озаглавить эту рецензию, в голову попеременно лезли то "Сказка о потерянном времени", то "Отморозки", то что-нибудь еще более странное. Так что решила остановиться и выбрать нечто нейтральное.

"Авиатор" - книга, вводящая в заблуждение своим названием, но нещадно проспойлеренная всеми другими способами (и среди них рецензии далеко не на первом месте). Но вот если вам знакомо только название (как было со мной) и вы наивно ожидаете, что в книге будет что-то об авиаторах, то вы ошибаетесь. Точнее, будет, конечно, но косвенно, символически.

Здесь вообще много символов. Автор любит подбрасывать намеки и загадывать загадки. А заодно порассуждать на отвлеченные темы и повспоминать былое, хорошее и плохое. А потом снова порассуждать: о природе воспоминаний, о роли мелких, личных событий в истории, о власти и народе, о жизни и смерти, о платонической любви и Робинзоне Крузо. В общем, о чем угодно. И как-то у него так получается вовлечь читателя в эти рассуждения, почти что диалог с книгой, так он выстраивает и подает свою мысль, что читать все эти отступления не скучно (хотя обычно я их сильно недолюбливаю). Почти не скучно. Вот под конец разве что... Там я, честно говоря, устала и не прониклась.

А в начале книги мы видим мир глазами главного героя, который только что очнулся на больничной койке и не помнит вообще ничего: не только где он и что с ним произошло, но и кто он такой, как его зовут и какой сейчас год. Почти сразу мы начинаем понимать, что что-то здесь не так и простой потерей памяти дела не объяснить: очень уж странно ведут себя врач и медсестра, да и воспоминания, которые постепенно, урывками, начинают к нашему герою возвращаться, тоже явно не соответствуют... обстановке.

Впрочем, догадаться, что же именно произошло с Иннокентием Платоновым, не представляет никакой сложности (спасибо издателям книги). Так что, успешно избежав какой бы то ни было интриги в этом отношении, остается сосредоточиться на психологическо-философской составляющей.

В этом нам помогает дневник главного героя, который он начинает вести по совету своего врача Гейгера. Иннокентий записывает туда все, что приходит ему в голову: все, что происходит вокруг него после "пробуждения", все обрывки воспоминаний, которые вдруг всплывают в памяти, все ассоциации и просто мысли (о даа, графомания - наше все). И таким образом перед нами постепенно, фрагментами, вырисовывается образ человека, вся его жизнь. Мы еще не знаем, чем он занимался, но знаем, что успел пережить, что ему нравилось в детстве, какую девушку он любил, как потерял отца, о чем мечтал, какие в его жизни были трагедии...

Да, в историческом контексте эти его воспоминания мало что значат. Окружающим, в первую очередь, интересно услышать мнение "очевидца" об исторических событиях: а как оно было? А что вы почувствовали? А как вы ощутили этот великий момент? А суть-то в том, что ничего он такого не чувствовал. Для него это была просто повседневная жизнь, заполненная мелкими заботами, его главные и самые дорогие воспоминания - чашка с малиной на веранде, поездки на дачу, запах волос Анастасии, разговоры с отцом, чтение "Робинзона Крузо" на ночь - ни для кого, кроме него самого, ценности не представляют. А для него это и есть жизнь. Из таких жизней и складывается история в целом. И разве непонятно, почему ему хочется помнить и передать потомкам именно эти воспоминания, а не тяжелые и мучительные, последовавшие за ними?

Иннокентий - человек, вырванный из своего времени. Он учится жить заново, но при этом отчаянно ищет в новой обстановке следы своего прошлого. Его привлекают кладбища, его тянет к вещам, что чудом сохранились сквозь годы. Он с радостью и ностальгией узнает места, которые изменились не так сильно и на которых еще лежит отпечаток прошлого, его прошлого.

Дневник Иннокентия в какой-то момент перетекает в три разных дневника, что ведут три разных человека, так что картинка получается более объемной и разносторонней. Мы уже можем взглянуть на ситуацию не только глазами главного героя, но также и людей "из настоящего" - доктора Гейгера и молодой девушки. Любопытно наблюдать за тем, как разнится восприятие одних и тех же событий. Как прагматична Настя, профессионально любопытен, но при этом неизменно корректен и предупредителен Гейгер и как романтичен и мечтателен, несмотря ни на что, "авиатор Платонов".

Не хочется еще больше спойлерить, поэтому просто скажу, что в книге найдется многое, над чем можно подумать. Она не эмоциональна, не богата событиями. Не заставит вас жадно следить за сюжетом, лихорадочно переворачивая страницы и переживая за героев. Она больше созерцательно-размышленческая, отстраненная. Как разговор по душам, но о вещах посторонних и в то же время всем знакомых. Но в очень необычной обстановке, заставляющей говорить и о том, о чем обычно и думать не думаешь. И это может стать интересным экспериментом.

По крайней мере, я не пожалела, что послушала. Честно говоря, были сильные опасения, что книга "не пойдет", и с удовольствием могу сказать, что они не оправдались. "Авиатор" точно достоин внимания.

Бальзам для души, когда кто-то оправдывает графоманию, и даже более того, говорит, что писать нужно... крайне необходимо и совсем не важно, насколько критично ты к себе относишься. Каждое сказанное слово, описание пережитого растает в воздухе, не оставив следа. А как же не наследить для истории?! Время неумолимо летит, остаются факты, а жизнь с ее мелочами и нюансами канет в вечность.
Каждый раз записывая незначительное, оставляй неповторимый след своих личных ощущений проживаемой эпохи.

Платонов быстро входит во вкус, начав писать по необходимости. Просто берешь карандаш/ручку/клавиатуру и начинает передавать мысли и чувства прожитого дня, ведь самое важное сконцентрироваться и найти себя здесь и сейчас, восстановить совершенно девственную память, обращая внимание на самое незначительное и наращивая снежный ком прожитого.
Чем больше пишет Платонов, тем тяжелей ноша.
Начиная с детских переживаний и влюбленности он приближается к краю пропасти, в которую придется заглянуть и нам вместе с ним.

Как может человек, переживший революцию, оказаться нашим современником?
Зачем он нам? И нужно ли ему мы? Нужен ли ему этот шанс, дожить то, чего лишили жизненные обстоятельства или безжалостная система? Система взяла и вернула - берите, доделывайте, проживайте, на что раньше шанса не оставалось. А главное - "Иди бестрепетно!"
А Платонов пишет, силясь вспомнить, что же он тогда не успел, а может важнее - что успел!
Платонов заражает графоманией свой небольшой круг общения и роман, из дневника жертвы жестоких экспериментов, превращается в попытку людей воссоздать историю, в попытку понять трагедию Платонова, вжившись под кожу еще молодого 20 века.
Оголенная трагедия поколения токае как нарыв, и кто-то опять следует на кладбище повидать тех, кто поймет.
Вот мне уже трудно, я может и признаю как факт, но понять и принять, а уж простить... Хотя, у каждого времени свое уродство и уроды свои, и те кто Идет Бестрепетно тоже.

Сказать, что мне понравился Водолазкин, это, наверное, будет слишком плоско. Подобные романы стоят многих прочитанных книг. Он фантастичен настолько, настолько реалистичен. Сопереживаешь трагедиям, размышляешь о небе, Боге, личности в истории, любуешься Питером и осязаешь весь 20 век, как прекрасное время, несмотря ни на что.
Жизнь прекрасно, сколько бы для неё не отмеряло время.
Я включила "Авиатора" в условный список романов, которые по перечитыванию будут открывать еще более широкие горизонты.
Радуюсь за современников, и наше время оставит прекрасный след в истории литературы.

Я ведь наивно полагала, что роман всенепременно про летчика, хотя, если не считать прямого смысла, то оно так и вышло.)
Роман о людях, способных быть выше обстоятельства. Воспарить над несправедливостью, иронией судьбы, над нечистоплотностью, мерзостью, жестокостью, сволочностью людишек и не стряхивать брезгливо руки, простить всех ад-несущих и себя в том числе.
Быть выше! Быть счастливым здесь и сейчас, поступая по совести. Летать!
"Потому когда приятель
Ты надумаешь летать
Не забудь что ты летатель
И не смей в кабине спать"

Не ставлю оценку, не могу поставить адекватную оценку данной книге. Это не моя литература, потому не беру на себя такую ответственность. Тем более, судя по всему, книгу я просто не поняла. Видя высокую оценку на Лайвлибе, прихожу к такому выводу. Тут включается мой примитивный внутренний читатель, которому подавай попроще, поинтереснее, попонятнее.

Не люблю такие книги с набором отдельных предложений, аллегорий, аллюзий и чего то там еще. Автор много чего имела ввиду. Но я не в теме. И даже слов, из которых нужно связать повествование,  автор пытается из этих слов, и отдельных предложений сплести кружево, передать какую-то особую атмосферу, пережитого ею и другими многими людьми . Темы поднимаются очень тяжёлые - блокадный Ленинград, смерть, потери. Но вот такая вот манера повествования мне не нравится. Она не вызывает у меня в душе волшебства.

Автор обнажает реальность, приводя сравнения несколько неожиданные, связанные с неприглядной физиологией. Некоторые сравнения несколько даже отвратительны

Они торчат, как жесткие, блестящие, весёлые клещи на собачьем пузе.

История о каких то очень сложных братьях, которые усложняли себе жизнь, не понимали друг друга навела только тоску. Пьеса "Живые картины" просто ввела в уныние. Ну не поняла я, что там за низ айсберга, не расшифровала.

Хотя некоторые рассказы все таки немного своей атмосферой тронули мое воображение - "Дона Флор и ее бабушка" - я и правда окунулась в страдание потери любимого человека.

Российская история — это болезнь, которая на каждом шагу даёт о себе знать. Мы больны своей историей.

Болезнь — это люди, которые пишут про историю России для широкого круга читателей, не разбираясь в ней и говоря за других. Прочитал книгу Михаила Зыгаря "Империя должна умереть" про период 1900-1917 гг. в истории России. У неё какой-то заоблачный рейтинг на лайвлибе - 4,5 из 5. Чувство раздражения зашкаливает.

Этот журналист, который решил рассказать про историю, не пытается писать как историк. Нет, он специально подчеркивает, что будет писать как журналист. И пишет же, сотнями глав по 3-4 страницы с названиями вроде «Пора валить», «Кто здесь власть» или «Грязные танцы». Пожалей Патрика Суэйзи, парень! Автор, видимо, привык, что надо чётко донести своё мнение о власти. Научись писать так, чтобы хотя бы казалось, что ты способен смотреть на ситуацию под разным углом. Это же неудобоваримая каша, просто с другого конца стола от приготовленного телеканалом "Россия" барахла. Сколько можно уже говорить, как «у нас всё плохо». Про теорию малых дел слышал? Сделай что-то хорошее, будет чуть лучше. Как говорил герой Ричарда Йейтса, «я верю в одно: лучше зажечь хотя бы одну свечу, чем без конца проклинать окружающий тебя мрак».

Я люблю оппозиционеров, но зачем сравнивать тот период и начало 21 века в России? Ты же сам говоришь, Михаил, что хочешь писать про людей, которые не знают, что будет дальше. А потом зачем-то в каждой главе вспоминаешь то про современных чиновников, то про дело Pussy Riot. Ты выбрал эту тему не потому, что хочешь в ней разобраться и составить какое-то мнение, а потому, что у тебя есть готовая концепция, к которой надо "толкнуть" читателя и подобрать соответствующие сюжеты. Прозрачно, часто, недвусмысленно «толкать». Чтобы даже до не самых сообразительных дошло. Как меня это бесит. То «историк» Фоменко выделяет на каждой странице слова капслоком как недалёкая блондинка, то этот грамотей показывает - смотри, там власть ничего не делала и сейчас власть ничего не делает. Ну ты прям Америку открыл, парень, это консервативный курс называется. Только я тебя сейчас немного удивлю: он не всегда к революции приводит. Цени доказательство: сейчас 2019 год, 2017 прошёл, а революции нет. Сечёшь, о чём я? Или по твоим выкладкам в 2023 будет? Типа с 1894 по 1917 - 23 года. Так я тебе обещаю - и в 2023 ни черта не будет. Сейчас просто поколение гаджетов не способно на какие-то серьёзные действия. Вот ты пишешь свои книги — и толку? Навальный лет 10 пишет про то, как там очередной перец виллу себе купил — и что дальше?

А ещё эти приёмы типа «Дягилев не верит своим глазам», «Мирский в шоке», «Станиславский, затаив дыхание, ждёт вердикта». Михаил Зыгарь, замерев от ужаса, вытирает испарину, читая мою рецензию. Ты что, эмоциональный наркоман? "Надо написать, что они чувствовали, люди же хотят это знать. Так, где гороскоп за 1902? Что там чувствовали козероги вроде Станиславского?" Сюда же бесконечные повторы о том, что "Николай совершенно не думал о государственных делах". Это ты не думаешь о том, что пишешь, Михаил. Ладно еще «не занимался государственными делами». Но не думал? Ты что, у него в голове побывал, мистер "Стать Николаем II, Дягилевым, Станиславским, вернуться и написать об этом книжку"?

Автор с удовольствием копается в частной жизни чиновников. Был слух, что Победоносцеву изменяет жена! В свете шептались, что он был прототипом Каренина. Скандалы, сплетни, расследования. Ты пишешь о монархии, в то время интеллигенция хотя бы имела понятие о чести.

О слове «аналитика» Михаил не слышал. Он просто описывает, что кто-то делал, сказал, а потом в сносках либо проводит параллели с современными событиями, либо переводит те рубли в наши, как будто очень хочет, чтобы книжку Дудь прочитал.

Плюс у этого тома один: документальные свидетельства. Но лучше уж их читать самому, чем в таком виде. При этом М. Зыгарь не удосужился прочитать или привести в списке литературы книги других историков. У него же на всё своё мнение есть, зачем интересоваться концепциями профессионалов? Я не могу серьёзно воспринимать любое историческое исследование, если оно хоть в какой-то степени ангажировано. Но тут всё проще. Это не историческое исследование. Это посредственные журналистские байки.

«Я был убит когда-то вами,
Но наконец-то воскрешен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!»
(Вольное изложение стихотворения И.В. Северянина «Эпилог»)

Для начала – привет Коупленду. Принадлежность Водолазкина к Поколению Х сказалась на главном герое «Авиатора» – в основном своем качестве схожем с протагонистом «Уцелевшего» Паланика. Авторское патологическое чувство отчужденности от современного мира отражено в героях, которых общество воспринимает не в качестве индивидуальностей, а как уникальные экспонаты. Помимо болезненного вопроса о «субъектах-объектах», произведения сближает и сквозной образ самолета – только в «Уцелевшем» герой на протяжении всего романа находится в нем, а в «Авиаторе» стремится в него попасть.

«Авиатор» – это, в первую очередь, книга о возвращении. И одновременно о невозможности такового. Человек, у которого выдернули из жизни несколько десятилетий, отчаянно пытается вернуться к самому себе, к своей стране, к человечеству, в конце концов. Становится очевидным, что ценна не столько жизнь, сколько ее содержимое – читай: прошлое. Если на Соловках судьбу героя просто коверкали, то в лаборатории забрали большую ее часть. Выжил бы он после полного срока каторги? Несомненно. После эксперимента у него не оставалось шансов – вызванный резонанс был слишком велик. Предприятие с самого начала имело потенциальную катастрофичность – оно бросало вызов как человеческой жизни с ее неприкосновенностью и независимостью, так и всему бытию в целом: его времени, истории, всем законам вместе взятым; категорический императив не объясняет, почему так делать не стоит, – но одно его существование говорит об этом достаточно ясно.

Центральный символ романа, «авиатор», усердно разрабатывается автором через каждые две страницы. Если вкратце: герой, не имеющий возможности влиться в поток нового для него времени, невольно смотрит на все со стороны и даже более того – с высоты, недоступной никому, кроме авиаторов: оттого и очевидная параллель. Он видит беспрестанное копошение нынешнего человечества, видит, что все значимое в нем ничтожно – именно поэтому ничтожное становится для него значимым.

Мелкие подробности быта, детали его прошлого, отголоски мыслей и чувств – вот что герой ставит во главу угла. Большую часть романа он, говоря словами Есенина, «ловит сердцем тень былого». Он верит в высшую справедливость и приоритет личной истории над мировой, всеми силами сопротивляется иррациональностям современного мира – его трагедия не только подлинна, но и масштабна. Жестокая ирония жизни преследует его до самого конца: в финале герой лицом к лицу сталкивается с ее чисто физической грубой сущностью.

К сожалению, сама книга в разы хуже того, о чем она написана. Две параллельные интриги ссыхаются одна быстрее другой: Платонов прошлого успевает проделать свой путь до роковой заморозки еще в первой части романа, любопытство к Платонову настоящего теряется практически сразу же – все 400 с лишним страниц он уныло плетется до развязки. Зачем условное перо Водолазкин во второй части романа вручает еще двум персонажам – загадка. Любящая, но откровенно глупая Настя и серый Гейгер Платонову, ясное дело, и в подметки не годятся. Самый большой недостаток произведения – переливающиеся через край умствования, местами кажущиеся просто излишними, а местами (страшно сказать!) – дешевыми.

Ошибка Водолазкина в том, что он написал «Лавра» до «Авиатора». Или в том, что он вообще пытается после «Лавра» что-то писать. Будет неправ тот, кто назовет «Авиатора» проходным романом. Соврет и тот, кто заикнется о его изумительности. Как быть с такой книгой? Ответом может послужить известная сталинская формулировка приказа касательно Осипа Мандельштама: «Изолировать, но сохранить».

Зевс извергает громы,
Висит на скале Прометей,
Руду пожирают гномы,
А люди жуют людей.
Титаны куют железо,
Драконы воруют детей.
Ждать перемен бесполезно
Люди жуют людей.

(c) гр."Ляпис Трубецкой", 2011 г.

Обычно после прочтения очередного пелевинского творения, можно на некоторое время "подвиснуть", размышляя над вопросом "о чём эта книга?". Но если говорить о "снафе", то про него довольно много понимаешь сходу (как говорится, не отходя от кассы). Уверен, что обязательно найдутся те, кто назовёт эту простоту для восприятия - недостатком, признаком низкопробности и ширпотреба. Да, удобочитаемый текст, несомненно способен привлечь более широкую аудиторию, что может и не плохо, вполне возможно, не только по коммерческим соображениям (оставляю это на суд читателя). На мой взгляд, кажущаяся простота - это результат качественно выполненной писательской работы, а если вдумчиво читать, то обилие перекрёстных ссылок, двусмысленных намёков и "пасхальных" смыслов - не даст "заклевать носом".

Итак, что же за произведение преподнёс нам Виктор Олегович под занавес 2011-го года? С одной стороны - это своеобразная фантастика о нашем отдалённом, а может и не очень, будущем; утопия, хотя многие наверняка не согласятся и скажут, что скорее - это антиутопия, поскольку утопией обычно называют рассказ о светлом будущем, а здесь со "светлостью", как бы это сказать помягче, не густо. С другой стороны - это сатирическая, если не сказать стёбная, пародия на сегодняшнее постсоветское общество: параллелизм и аллюзии зашкаливают. Так что можно сказать, что это очень актуальная, злободневная и весьма неглупая книга-рассуждение о сегодняшнем дне; при том, что автор, оставаясь верен себе и своим метафизическим идеалам, продолжает культивировать взгляд на жизнь с позиции незыблемой вечности и высшего Я, или наоборот, НЕ-Я (напоминая заодно нам, если мы вдруг в суете позабыли про всё кроме суеты, что кроме неё есть что-то ещё). Ещё этот роман о любви и отношениях между мужчинами и женщинами (и всех прочих отношениях между кем-то или чем-то), о сексуальных и прочих пристрастиях, о войне, массмедиях, информационных и новостных технологиях, а главное - о нашем месте во всём этом, с позволения сказать, мире.

Дальше...

Может быть и не всё, но большую часть текстов, вы, скорее всего, ухватите без предварительной подготовки на курсах современной политологии и истории религий народов мира - особенно, если уже читали у ПВО что-нибудь ранее. Но мне кажется, чтобы наиболее полно понять и принять "S. N. U. F. F.", надо не только "быть в пелевинской теме" и иметь представление о чём он обычно пишет, какие вопросы склонен поднимать, что он исповедует и по поводу чего, как правило, иронизирует - нужно ещё быть в курсе происходящего на территориях бывшего Советского союза, в первую очередь - в России, Украине, Белоруссии, а может и в прочих бывших республиках СССР. Следует хотя бы слегка ориентироваться в экономической, политической, медиаинформационной ситуации в вышеоговоренных государствах. Другими словами, надо быть в теме - причём во многих отношениях. К культурному и информационному контексту, можно отнести довольно многое, например, кино. Это фильмы: "Брат" и "Брат-2", знаменитый суперблокбастер "Матрица" (думается, включая все её части). Это кинотрилогия "Властелин колец" - как обычная, так и в "смешном" переводе Гоблина от студии "Божья искра". В конце концов - это недавно посмотренный мною английский сериал "Чёрное зеркало" (есть там отдельные моменты и идеи, пересекающиеся с таковыми во "снафе"). Это книги: Сорокинское "Голубое сало", а также "троица апокалипсиса" самых известных антиутопий мира (Замятин, Оруэлл, Хаксли). И многое, многое другое - всё то, что составляет наш уникальный информационный багаж.

Вернёмся к нашим баранам. Итак, "снаф" - это антиутопия, роман-предупреждение о том, что нынешняя ситуация в мире может закончиться, мягко говоря, не очень хорошо. Экономическая нестабильность целых регионов, расслоение общества, войны, финансовые кризисы на фоне растущих расходов на интертеймент - всё это кирпичики, которыми может быть вымощена дорога в ад, из-за чего мир может погибнуть или быть ввергнут в страшные катастрофы... Уже сейчас - деньги являются мерилом практически всего, а телевидение и Интернет - формируют общественное мнение, а следовательно, косвенно влияют на реальность. Что же будет через 10 лет или через век (если, конечно, обещанного конца света не будет)?

Внимание, далее куча спойлеров, просьба не читавшим книгу - дальше не читать, прочитайте только вывод в конце!

Повествование ведётся от лица характерного представителя того мира, с которым знакомит нас автор: главный герой - оператор-новостник и боевой пилот в одном флаконе. С его слов мы узнаем, что на земле произошла катастрофа и всё, что осталось - это летающий офшар Бизантиум (англ. Византия), населённый людьми и Orkland/Уркаина - страна орков. Люди, как бы, хорошие, имеют "продвинутый" государственный строй, называемый забавным словечком демократура. На мой взгляд, Бизантиум - это карикатура на Западное общество, а точнее, Западноевропейское с их толерантностью и прочими вещами, которые, автор, смеху ради, доводит до абсурда: наиболее влиятельными в обществе являются сексуальные меньшинства, извращенцы и феминистки (окрепшие в своё время в борьбе за свои права); а борьба с педофилией привела к тому, что совершеннолетие "взлетело" до 46-тилетней отметки, что привело к тому, что люди элементарно не могут размножаться и им приходится усыновлять и удочерять детей орков... Официальной религией этого странного общества - является культ Маниту Антихриста, а наивысшими ценностями, считающимися одновременно чистыми проявлениями Бога на земле - считаются деньги и компьютеры/телевизоры (называется всё это одинаково - маниту, т.е. Бог - это Маниту, деньги - маниту, ТВ - смотрят на экране маниту, интернет - на маниту). Общество людей представляется нам высокотехнологичным, но где всё крутиться вокруг информационных и массмедиа-технологий. В частности у главного героя в собственности фигурирует взятая в кредит девушка-биоробот, сура. Но о ней отдельно.
Теперь про орков. Уркаина - это не Украина, как может показаться на первый взгляд. Как я писал выше - это то, что осталось от стран СНГ. В этом будущем, видимо, России, как таковой просто не осталось (развалилась), впрочем и других стран больше нет. Государство орков - предстаёт нам "плохим", там тирания, бедность, алкоголизм и прочее. Их общество - это чуть ли не средневековый феодализм. Первоначально может показаться, что мир людей и мир орков находятся в противостоянии, хотя двусмысленность многих вещей, практически сразу даёт нам затравку на то, что это не так. На самом деле, люди и орки (хотя тут корректнее говорить о руководящей верхушке орков) живут в своеобразном симбиозе - примерно раз в год, устраивается война между орками и людьми, которая, как это ни парадоксально, служит залогом стабильности и для орков и для людей. Оркскому руководству - это позволяет занять народ постоянной подготовкой к войне, а люди раз в год имеют возможность снять снаффы о войне - это кино и новости одновременно, на это у них всё завязано экономически и идеологически. В общем, смысл этой войны - практически, как у Оруэла в "1984", в особенности, для орков. Описание войны - вызывает не самые приятные ощущения. Что правдоподобно. Да, а за примерное поведение высокопоставленных орков селят в Лондоне, хотя на поверку - это оказывается просто трансляцией заоконного вида на маниту). Ещё одной параллелью с Оруэллом можно назвать местный новояз, разнообразные слова-мутанты и, главное, старые слова с новым смыслом. Так, "кручина" - крутящаяся ручка на пульте, а не грусть-тоска, как вы могли подумать. Углубляться в языковые эксперименты автора не буду, коллеги по цеху уже всё об этом написали.

Стало быть, одна из тем книги - социальная антиутопическая фантастика с элементами злободневной сатиры, касательно дня сегодняшнего. Вторая тема, о которой стоит упомянуть - это "о тайнах женского сердца" и женской психологии. Тут Пелевин продолжает начатый ещё в "Чапаеве и Пустоте" разговор про женщин, если кто не помнит, то Пётр Пустота обидевшись на холодность Анны, рассказывал ей углублённый смысл выражения "все бабы - суки". Для продолжения этого разговора и более "глубокого анализа" женского поведения, кажущегося неадекватным для особей мужского пола, автор использует суру, принадлежащую главному герою. Он из тех, кто "любит погорячее" или, как в анекдоте, "в гамаке и в скафандре" - поэтому настроил свою суру на максимальное сучество и, одновременно с этим, максимальную духовность. Последствия у этого были, скажем так, не очень, хотя я бы не утверждал со всей категоричностью, что всё закончилось наихудшим образом. Теперь о женском поведении. Я понимаю, что многим девушкам и женщинам не понравится то, что написал автор, но, уверен, многие мужчины хлопнут себя по коленке и воскликнут, вот так Пелевин, вот так, сукин сын - всё так! Возражения принимаются, но хотелось бы адеквата (в первую очередь понимания иронии).

Ну, всё заканчиваю. Хотя мог бы ещё кучу всего написать, но надо и совесть иметь! Итак уже, наверное, никто читать не станет. Хотел добавить цитат, но увидел, что почти всё уже добавили, поэтому ограничился тем, что плюсанул (только 1 цитатку добавил).

Итого. Пожалуй, самый жесткий у автора, но, как всегда, чрезвычайно своевременный роман. И сам Пелевин - это несомненно наиболее интересный современный русскоязычный автор, который, как никто другой, умеет анализировать происходящее в настоящем времени - не впадая в субъективную конкретику, а путём целенаправленных художественных построений и сюжетных мистификаций - остаётся практически полностью в мистической отстранённости к происходящему, чего предлагает сделать и нам, но по отношению к собственной жизни и миру, в котором мы живём, со всеми его политиками, экономиками, деньгами, религиями и отношениями. С точки зрения Бесконечности - всё это не важнее полёта бабочки над цветком.

P.S.: спасибо, дядя Витя и творческих тебе узбеков успехов!
Всем, кто осилил этот текстовый айсберг, земной поклон!

Пожалуйста, не читайте рецензию те, у кого есть склонность оскорбляться от прикосновения к чувствам верующих. Во-первых, я тоже верующий человек. Во-вторых, тут какая-то непонятка и с названием книги и с картинкой. Выглядит на самом деле книга и её суперобложка вот так
Слово при Христа - отсутствует. А имя Йесус - именно так зовут главного героя - вполне обычное для тех времён и широт. Естественно, всем понятно, кто имеется в виду, но ни в коем случае не стоит воспринимать это как библейскую притчу или научное исследование.

Я сама всё время, пока читала, находилась на каких-то эмоциональных качелях. С одной стороны, язык изумительный, любая банальщина сказана так, что лучше не придумаешь.

Что уж тут лукавить, лучше иметь большое доброе сердце и сундук с серебром, чем просто большое и доброе сердце, это понятно и ребёнку!

или

В дороге я думал о мессии, про которого говорил священник в Храме. О том, что быть настоящим пророком — это почтенно. Пророком, а не одним из бесталанных проповедников, которые бродят всюду в поисках людей, готовых поверить чему угодно, лишь бы на миг забыть о том, что их в реальности окружает.

С другой стороны, это как бы получаются слова сына божьего, а это до мурашек неприятно. Вообще я бы сказала, что книга заставляет ёжиться и взлетать, настолько много в ней противоположных по смыслу и эмоциям моментов. Когда Йесус саркастичен, забываешь, что на нём должен бы лежать небесный свет. Когда он обречённо принимает свою судьбу, хочется плакать. Когда он с учениками приторговывает некоей травкой кифой, хочется убить автора... Когда он говорит об окружающем мире, веришь безоговорочно.

Но каждый мой рассвет на этих вершинах омрачала мысль, что и в этот день люди будут искать способ уязвить меня, добиться какой-то неистовой правды, кричать о божественных законах, о которых они знают не больше, чем свинья про эллинскую скульптуру, и при этом будут клеветать, лжесвидетельствовать, истреблять урожай соседа и поджигать его дом. Ради высших целей, конечно, в которые верят. Если собрать эти иллюзии вместе, можно уничтожить мир.

Не первый раз читаю произведения, написанные, скажем так, по мотивам жизни Иисуса, и каждый раз по-своему они меня волнуют. Йесус Зоберна в моём восприятии - где-то между чистейшим Иешуа-Га-Ноцри Булгакова и хулиганистым мальчишкой из Кристофер Мур - Агнец. Евангелие от Шмяка, друга детства Иисуса Христа . Нет в нём той чистоты Га-Ноцри, и нет излишней приземлённости. Здесь он прежде всего человек, мучительно переживающий несовершенство мира и своё несовершенство в этом мире.

А я кто? Жалкий мечтатель,выдавший себя за посланника истины. Но если я мог дарить людям надежду, я должен был это делать.

Не стану советовать эту книгу к прочтению. Но если вдруг решитесь, готовьтесь, что не только шкура, но и вся душа будет в мурашках...

Хорошо, что усердный Матфей иногда делал свои записи, хоть и фантазировал, как дитя.

Южнорусское Овчарово - это место, где творится неведомое, а соседствует оно со вполне обычными вещами. Овчарово находится на Дальнем Востоке, в разломе времени и пространства. Всю книгу мне казалось, что Овчарово на самом деле находится внутри меня, может, внутри каждого из нас. Именно там таятся совсем жуткие вещи, которые лучше никому не видеть. Именно там не соблюдается закон сохранения энергии и в некоторое время всё освещается темнотой. Там можно откачать русалку, которую покидает жизнь, и держать ее на растворе глюкозы, пока ей не станет лучше.

Лора Белоиван - небывалая по своей фантазии женщина, создала эту прекрасную иллюзию, которую очень хочется изучить, но зачастую очень страшно и некомфортно. К тому же, иногда (очень часто) может случиться непредсказуемый припадок истерического смеха, что, в общем-то, не так уж и плохо.

Ничего не помню. По краям дороги - пламенеющие рябины. А я еду а Протвино к старому коллайдеру. Помню, как сидел вчера дома в подвале, отдыхал. Было жарко. Через подвальное окошко было видно, как по улице проходят девчонки, все в цвету. Место для коллайдера выбрано по геологическим соображениям: грунт в области Протвино - это дно древнего девонского моря, которое помогает защитить построенные объекты от сейсмической активности. Слыхали ли девчонки про советский подземный коллайдер?

Да кому какое дело до коллайдера? Ночная дорога длинна, я еду и еду и проезжаю перекрёсток. Ночь темна и горяча. На перекрёстке я замечаю Юрия Лозу с перекинутой через плечо фанерной гитарой. Он ждёт кого-то, стоит и на пальцах высчитывает такты. Тут на перекрёстке откуда ни возьмись появляется сам Люцифер с Конституцией РФ под мышкой. У Люцифера-то уж точно всегда наготове тысяча убийственных мелодий. Я даже не знаю, кто кого: Лоза Люцифера или Люцифер Лозу. Но я на скорости проношусь мимо перекрёстка дальше в ночь, и «Авторадио» играет мне песню Ольги Бузовой:

Мой новый стиль высок — не делать ничего, показывать не туда, бить молотом в танцпол. Несистемный внешний вид, децентрализованный дэнс, запредельный выход в свет, нелинейный уход в лес. Всё, что правда для меня, для тебя - неправда. Самоконтроль - не для меня, дикие вопли, скрежет стекла, стелется дым на сотни миль, чёрное знамя - мой новый стиль. Мой стиль — кнут, бич. Вокруг света - на кочерге, посланник в магазин, танец голубя на столе. Дом латекса и кнута, живём так, чтоб трещали швы, наружу чтобы всё, дискотека всея Руси. В диких полях, в пене морей, в жёлтых саваннах тянется день, кружатся в такт пена и пыль. Страшная тайна — мой новый стиль ♪

Еду себе дальше; рябины в огне, сижу и подпеваю Бузовой. Устал, нужно найти местечко, где отдохнуть. И вдруг как по заказу - фары выхватывают большие буквы «Наукоград Протвино», вот здесь налево - Дом культуры «Протон», в рядом - гостиница «Протва». В гостинице жарко, все часы остановились. Горячее местечко, будто в аду - шучу я, оплачивая номер. В вестибюле беззвучно молится человек. Молится, чтобы кто-нибудь согрел ему постель сегодня в этой ночлежке. Так жалостливо, что даже горничная со шваброй утирает слёзы, а портье подозрительно шмыгает носом. Я тихо поигрываю звоночком на стойке. Тут молящийся человек встаёт и включает в фойе телевизор, а по телевизору - клип Елены Темниковой, и вот что она поёт:

Стыд? Что ещё за стыд? Бит? Уже трижды бит, дойдёт до ста. Молодая пела о весне. Тело пожелтело в простыне, точно злак, точно злак. Больше нет предела в наготе. Давит то и дело в голове пусто так. Нет ничего в этом ничего нет. Нет ничего в тебе ничего нет. Нет никого, нет никого нет! Спрос? На тебя есть спрос! Пёс? Да какой ты пёс? Дойдёт до ста! Молодая пела о любви. Тело потемнело как угли. Просто так, просто так. Больше нет предела в наготе. Давит то и дело в голове пусто так, пусто так ♪

И если я вдруг умру сегодня в этой богом забытой гостинице, то никто так и не узнает, что я видел Лозу с Люцифером ночью на перекрёстке дорог, не узнает тайну Протвинского коллайдера. Напишу записку, чтобы похоронили меня в этих жёлтых ботинках и обязательно с мумифицированной кошкой - я их настолько ненавижу, что, может, воскресну, только чтобы не лежать с ней рядом.

Ольга Бузова в Серпухове под проливным дождём стоит в очереди в зоопарк. Или в океанариум, забыл. Отряд Росгвардии разгоняет очередь, врывается в дельфинарий и с добродушным смехом поджаривает филе дельфинов на гриле. Одна разумная раса победила другую. Тут я просыпаюсь и понимаю, что никуда ещё не приехал, всё еду в Протвино, и дороге нет конца. Радио в машине начинает играть мне песню Аллы Пугачёвой на стихи Шопенгауэра:

Если не имеешь личного суждения - это нормально, ты попал в большинство. Суждение твоё лежит в масс-медиа; погружайся и получишь его. Восторг вокруг ртов, движение рук. Увидев, аплодируй, скрыв, что ты глух. Расслабь извилины и просто верь в то, во что верят миллионы людей. Держись за одно с миллионами людей. Если не имеешь личного качества, ни одного, которым смог бы гордиться, держись одержимо за собственную нацию, и даже цвет кожи тогда пригодится. Держись за одно с миллионами людей. Тот демонстрирует своё превосходство, кто видит что-то, что тебе не увидеть. Природное неравенство - это уродство, раз остается лишь ненавидеть того, кто лучше, кто умнее, чем ты. Если холодно от пустоты себя самого избегай одиночества растолки в количестве общества ♪

Господи, пусть уже скорей закончится эта чёртова ночь. Весь этот дождливый грустный день. Воображаю, как Елена Темникова купается в бассейне в городе Чехов. Лучшая девчонка на свете. А я всё еду и еду дальше. И ничего не помню ♪

Это не роман в классическом понимании этого жанра, но и не сборник рассказов. Это наша жизнь — от Калининграда до Петропавловска-Камчатского — узнаваемая, где-то былинная, где-то сюрреалистичная, где-то рутинная. Это — мистический реализм по-русски, как мог бы написать его Гоголь или Тургенев.

Книга состоит из небольших эпизодов, объединенных пространством Южнорусского Овчарова — поселка недалеко от Владивостока, если едешь 40 км, не обращая на дорожные знаки, по бурковке, три дня лесом, два дня полем, и вот когда совсем отчаялся — вот тогда и приехал. Как призналась сама автор на встрече с читателями, книга эта во многом биографична — лирический герой, поселок, его обитатели — реально существующие люди. И, знаете, при всех мистификациях и допущениях, "Верю!" Ведь не нужно же никому рассказывать, что время в деревне или на отдыхе идет с другой скоростью? А кто не видел "мертвого" юношу, работающего на бабушкином огороде где-то под Воронежем, когда столичный военкомат сбился с ног, его разыскивая? А женщины, убирающие мусор и сажающие клумбы возле подъезда тоже ведь не редкость?

Мне понравилось, как Лора Белоиван работает со своим альтер-эго. Она не пишет "Я", она прячется за "Мы". Мы приехали, мы купили, мы с с собаками на берегу, мы выхаживаем тюленей и черепах. Нет четких описаний, привязок, ты смотришь сериал о Южнорусском Овчарове глазами очевидца и видишь всю красоту вокруг тебя, всю угловатость российской глубинки, всю подноготную односельчан. Ты знаешь, кто дурак, кто бандит, кто бизнесмен. А сам остаешься на втором плане.

Книга замысловатая и не скажу, что "отпускная". Здесь есть рассказы, когда бесконтрольно хрюкаешь и утираешь слезы радости (эпизод с судом, или про Снегурочку), но больше все же таких, что берут самую суть души и долго потом не отпускают (со шкафом, с домом отдыха для уставших ангелов, с Францисском Ассизским).

Прочитайте! Прикоснитесь к современной российской литературе, за которую не стыдно! Попробуйте на вкус каждое слово! Отдохните в зачарованном месте, в которое захочется возвращаться снова и снова!

- Там пока как будто Павич обчитался на ночь "Теллурии", а ночью ему приснилось, что он - Улицкая

Пангея - высказывание безусловно интересное и нужное на данном этапе развития нашей литературы (очередное спасибо издательству НЛО, они, похоже, неинтересными проектами не занимаются), и удачно встаёт в символический ряд романов всей этой утопической великорусской тематики: Палисандрия, Укус агнела, Теллурия, да даже и Сердце Пармы кое-где проглядывает. Условно говоря, Пангея это такой эпос: все герои заочно мифологизированы и поэтому легко могут переходить грани жизнесмерти и человекабога, и даже за самыми обыденными событиям и в их жизнях наблюдать довольно занятно. Подаётся это примерно так: вот расселись малые неразумные дети перед дряхлым сказителем и требуют сказок, но не новых, а каждый раз одних и тех же, поэтому сказитель каждый раз то теряется, то что-то привирает и добавляет в условно одинаковые истории-новеллы новые элементы, меняет имена и места действия, и вроде выходит что-то неуловимо знакомое, но чуть другое. А потом...

А потом очень быстро оказывается, что дети эти на самом деле - отошедшие души, и сидят они, простите, в чистилище на дознании у Петра & Павла - двух мстительных морализаторских маразматичных старикашек, которые, переругиваясь, рассказывают душам об их земных жизнях, но, мало того, ещё и судят их, два истерика, за то, что те в своих жизнях НЕ совершили (убоялись, равнодушно прошли мимо, по незнанию, эгоистично) и вот за эти несовершённые праведные дела души и отправляются в ад.

Всё это отлично идёт и замечательно читается страницы примерно до трёхсотой (из 750-ти), до того самого момента, как на свет появляется непорочно зачатая девочка Нур - рождённая смертной женщиной бессмертная богиня, плод занебесной связи Перуна и Шивы (!) А потом все следующие новеллы как-то потихоньку сливаются в однородную кашу из безликих героев, их застолий, диалогов, суждений и совокуплений. Имена теряются и забываются, интерес пропадает, я долистывал уже на автомате и дочитывал по диагонали, надоело по десятому разу слушать про сомневающегося хорошо обеспеченного интеллигентика, втрескивающегося в тоненькую воздушненькую девственную фигурку в платьице с губками и скулами. Вот если бы жестокий но справедливый редактор урезал страниц этак 300 из 750-ти, то вышел бы нормальный по объёму, без провисаний роман, да и пугающе высокая цена на талмуд стала бы, кхм, пониже. Опять же, никто не заставляет читать все новеллы подряд, сквозной сюжет там весьма условный, финал самодостаточен, и пропустив то там то сям страниц по 50 много не потеряете

На обложке

детальная инструкция по извлечению наслаждения из книг

звучит само по себе глупо, но в совокупности с содержанием еще глупее.
Потому что все это напоминает картинку про уроки рисования

Черт с ними, с уроками, хотя в самом начале можно еще встретить несколько рекомендаций, как это делать, а потом это уже превращается в разговоры про жизнь. Надо заметить, что Генис далеко не Пруст и о жизни пишет так себе. Хотя в некоторых моментах мне понравилось.

Прочитав 3/4 книги, я думал назвать рецензию «Ностальгия со вкусом ржавчины». Ведь основная часть произведений книги именно такая: струится поток сознания, весьма поэтично-насыщенный и интеллектуальный поток, и в нем – хорошие и плохие моменты прошлого не смешиваются и не вытесняют друг друга, вот и получается ржавый привкус, как от старой металлической кружки у родника. Но последнее произведение книги, оно же заглавное – «Живые картины» смешало все карты. В нем ностальгии вовсе нет, лишь ужас и горечь. Вот так и получилось, что книга в сознании разделилась на две неравные части, о своем восприятии их расскажу отдельно.

Палочкой развороши муравейник – и расползутся в стороны мысли-воспоминания. В твоем детстве лес был большим и таинственным, есть ли через него провожатый? Может, отец? Этот молчаливый человек, чье неговорение угнетало, без уюта, без просвета, без гордости «этой мой папа». Не всегда бунт вызывает слово или действие, твой бунт, героиня (Полина?), был против сущности и против пассивности. Какой жест подростка может быть сильнее, чем придумать себе другого отца? Даже маловероятного. Давай пролистаем календарь вперед: из лета в осень, из юности в молодость. Там серое болото апатии, потерять любимого человека и как-то продолжать жить, ощущая вечный холод и мрак, а вокруг родственники, их лицемерие и ненужные советы, принимать и пытаться улыбаться, но краски облетели с холста, осталась лишь серая грунтовка, она держится сильнее. Была ли настоящая поддержка? Была, иначе даже со временем выйти бы не получилось. Снова в детство? В прекрасные заросли ежевики, где ты была королевой, пусть даже для слабоумного, но и он может искренне восхищаться тобой. И снова все испортили взрослые, но они же хотели как лучше. А еще про Бианки, его сложную жизнь, про борьбу за выживание в детских книжках... – есть некая несобранность сборника? Есть. Написать про картинную галерею, про город, куда нет возврата и про все-все остальное? Излишнее, пусть читатель прочтет самостоятельно, я лишь намекаю, отсылаю, показываю наиболее запомнившееся. И я не виноват, что плохое мне запомнилось лучше.

Любовь во время войны. Сколько же об этом написано! Доброго и страшного, дающего надежду и терзающего. Пьеса «Живые картины» - одно из наиболее тяжелых произведений на эту тему. Разве можно умирать от голода и холода в 25 лет, особенно если ты талантливый художник? Всего полтора года назад, было мирное небо, лето, тепло и первая настоящая и взаимная любовь. А теперь вы прячетесь вместе от бомбежек в Эрмитаже, где вывезены все картины, но остались рамы. Вы запрещаете друг другу говорить о еде и мертвецах, но больше ни о чем говорить не в состоянии. Вы примеряете на себя рамы картин и видите в них страшных, истощенных людей. Все очень плохо в мире, если у двух талантливых образованных людей единственная мечта, остающаяся в жизни – о «стационаре», где дают кашу. И очень жутко, что даже каша не способна порой уже ничего исправить.

Несмотря на бурную реакцию и возмущение других читателей, данная книга мне понравилась. Основные достоинства этой книги : интересный сюжет с необычной развязкой, необычные герои, стиль написания довольно интересный.
Главная героиня Таня - в далёком прошлом красавица, пытается "держаться на плаву" в этом грязном и порочном мире.
Федя - в юношестве неудачник, незаметный паренек, тайно влюбленный в Таню, ныне очень богатый и успешный человек, пытается ощутить высшее блаженство этой вселенной.
Уже будучи успешным, Федя пытается отомстить своей возлюбленной, а точнее самоутвердиться. Но удовольствия от этого особого герой не испытывает. Тут то напомощь приходят аскеты древней Индии, которые и вдохновляют Федю.
Попутно и нашей любимой Тане помогают девочки из экзотическо-феменистической группы, с целью отомстить и покорить Федечку.
После прочтения кажется, что ты прочёл что-то философско-юмористическое-вдохновляющее. Все саркастические метафоры и шутки здесь уместены и продуманны.
Повторюсь, что очень интересная задумка, а так же герои с помощью героев, которыми она реализована. Я думаю что каждый найдёт своего любимчика, и будет держать за него кулачки!)

«Остановленный мир» вначале привлек тем, что это «дзенский» роман: в 80-е, на тогдашнем рынке мировоззрений, близких моих друзей интересовало это направление, а меня — нет, а вот теперь захотелось вернуться в точку бифуркации, увидеть, как входят в эту реку. Однако — «все со всем связано» — оказалось, что, помимо дзенской составляющей, которая сама по себе интересна, это больше, чем «дзенский роман» — это универсальная история духовных поисков, настолько повторяемы все этапы.

Вне зависимости от выбора деноминации человек привносит в свой Путь некий набор из ожиданий, идеализма и собственных несовершенств — и получает на выходе узнаваемые итоги.

«И нет никакого дзена: каков человек, таков и дзен».
«Всегда все испорчено, все отравлено человеческими страстями, неправдой и низостью».

А еще это книга о творчестве. Один из героев — писатель (здесь три персонажа, и все — главные, такой троичный ГГ: любящая пара и их друг, подобно другому романному сочетанию: Пушкин, Онегин, Татьяна), который «два раза в жизни подходил довольно близко к дзену и оба раза отходил от него, потому что писательство оказывалось важнее». Для меня это был вздох облегчения, когда он всё же выбрал писательство. Творчество само религия и аскеза.

Фотохудожник Тина вне поиска и, как ни парадоксально, счастливее остальных, поскольку творчество для нее и полнота жизни, и просветление, и истина.

«Ей хотелось, вопреки всем страданиям мира и всем упрекам собственной совести, всем больным старикам и голодающим детям, вопреки всему этому хотелось ей жить, заниматься фотографией, устраивать выставки, издавать альбомы и книги, путешествовать, любить Виктора и быть любимой им…»

Третий персонаж, Виктор, лишенный панацеи творчества, незащищенный ничем, страдающий и ищущий — он ищет свое лицо, такой коан-загадка ему задан: найти «свое подлинное лицо, изначальное лицо, каким оно было до рождения родителей». А остальные персонажи, собственно, чем занимаются — и сидя в музее кино на удивительных стульях, «высокие белые спинки которых сделаны как огромные лица, театральные маски», и в других декорациях? А мы с вами?

Читатель, кстати, тоже ищет Виктора — с самого начала книги, вместе с двумя его друзьями, ибо он пропал, взял и исчез из своего благополучного мира с блестящей банковской карьерой. Тайна Эдвина Друда. Вообще-то у него всегда была (такая понятная) мечта «выйти из своей жизни и дверь закрыть за собой». И я до самого конца опасалась, что вдруг его найдут — уж очень упорно любовь и дружба гнались за ним по пятам.

Куда деваться человеку, который вместо просветления обнаружил, что «просто поверил какому-то небольшому набору истин, или не-истин, будто-бы-истин, якобы-истин»? А вместо того, чтобы освободиться от своего я, увидел, что «ничего и нет, может быть, кроме этого я, с его воспоминаниями, его прошлым и с его (он думал) тоскою, его отчаянием, его печалью, его несогласием. Все прочее — иллюзия, а вот это его несчастное, маленькое, мятущееся я — это-то как раз правда». Или это и есть просветление?

А под конец о том, о чем надо было сказать вначале — об авторском стиле. Великолепный авторский синтаксис. Книга о Пути и не могла быть написана иначе, чем этими бесконечными фразами, которые разбегаются на множество тропинок, превращаются в американские горки, стремительно несутся, делают петли, притормаживают, возвращаются, пересекают сами себя, вбирают в себя и прямую речь, и внутреннюю, и диалоги. Это такая мощная неостановимая динамика, которая сметает любые иллюзии остановки.

И еще: жаль, что в книге, где персонажи постоянно щелкают фотоаппаратами, а читатель то и дело видит происходящее через их объективы, нет фотографий — как, например, в Предместья мысли. Философическая прогулка . А было бы здорово и органично. Может, в переиздании добавят?

Романтикэ – мь-е тристеця ши инима,
Романтикэ – кэрунтеця ши лакрима,
Романтикэ сингуря, сау ку драгостя
Романтикэ вой рэмыня.

Г. Виеру, "Романтикэ", 1983

Эту книгу Трофименкова я купил уже достаточно давно, все хотел прочитать, но она как-то постоянно оказывалась в конце списка, который все время пополнялся книгами, нагло занимавшими первые строки. Потом сам Трофименков стал внезапно печь книги как блины, усложнив мне задачу. Сначала я хотел взяться за эту книгу после первого тома «Красного нуара» , но тут подоспел второй. Я с ужасом подумал, что все четыре тома тетралогии выскочат в печать с такой же периодичностью и взял на себя повышенные обязательства догнать и перегнать. Не уверен, что можно назвать меня стахановцем, но норму я выполнил – аккурат в последний день перед отпуском книгу эту я дочитал, с легким сердцем поставив ее на полку. И вот уже три недели думаю о том, что я хотел бы написать в отзыве.

Это большая книга о кино как о субкультуре, как о социальной силе и о людях, на которых все держится. Трофименков здесь такой же как всегда, априорный, манихейский, безумно интересный. И в очередной раз на новый лад препарирующий свое очевидное увлечение Францией и французским миром (со всеми бывшими колониями и французским взглядом на оставшееся за пределами бывшей империи). Поэтому в разговоре о революционном кино он говорит сначала долго, мрачно и любопытно об Алжирской войне за независимость, а потом уж проходится по вороху других конфликтов, в которые были вовлечены радикальные кинематографисты – о Чили, Палестине, малость о Вьетнаме, чуть-чуть о Кубе, немного подробнее об Иране, возвращаясь в Европу для рассказа о смеси искусства и терроризма в Италии и ФРГ в 70-е.

Многие люди, ввязывавшиеся в очередное революционное действо, были абсолютно искренни и хотели поддерживать все хорошее против всего плохого. Меня уже давно интересует вопрос – что вело их? Что было важнее? Стремление ко всему хорошему или жажда прямого действия? Часто кажется, что именно второе, так как через достаточно короткое время большая часть этих национально-освободительных движений (за редким исключением) демонстрировала свое не очень красивое то расистское, то националистическое, то клерикальное лицо, делая прошлую некритическую поддержку интеллектуалами по меньшей мере некрасивой.

И вопрос даже не в идеологическом водоразделе – сейчас многие люди некритично поддерживают смены власти условно вправо (как в одной соседней стране), тогда по большей части условно влево, но вопрос именно в этой некритичности, желании получить быстрый результат, пусть не у себя в стране, а где-то там, в романтических революционных местах. Если можно так выразиться, именно вот это отделение людей дела от традиционных европейских компартий стало приговором мировому революционному движению – кадры тратились на пустые национально-освободительные эпопеи, раз за разом не приносившее желанного результата и толкавшие активистов то вправо и в успокоение, то радикально влево в подполье. От этого всего остались миллионы метров пленки, человеческие страсти, поломанные судьбы, просто гора трупов и крайне мало результата. Хотя люди по большей части, кажется, хорошие и неглупые были.

Стоит отметить, что сам Трофименков вроде бы не лишен этой позднейшей рефлексии, аккуратно говоря и о том, куда скатилась алжирская революция, и о пути ООП, и о трагическом пути Альенде в Чили. Не могу не отметить, что он крайне аккуратен и по поводу событий 1956 в Венгрии, показывая как часть европейских интеллектуалов в рядах комдвижения некритично поддержала мрачноватый мятеж и дезертировала. В целом кажется, что это был важный рубеж, когда в Кремле потеряли контроль, который достаточно эффективно столько лет поддерживал Саурон-Сталин с помощью своего кольца, свзязывающего всех.

В который раз мной овладела меланхолия при чтении Трофименкова, так как я понимаю, что даже ничтожной доли упомянутых фильмов я никогда не посмотрю. Наверно стоит это уже принять и воспринимать все же его книги как рассказ о людях и судьбах, о позабытых, частично стертых с коллективного портрета XX века тенденциях. Например, о французской киноцензуре, вполне официальной и продержавшейся почти до наших времен. О том, как режиссеры из Франции бежали в более творчески свободную (для них) ГДР. О самих кинематографистах ГДР, лезших к разным фашистам под видом немцев ФРГ и снимавших жутковатые признания наемников в Африке и прочее.

А особено западают в душу эпизоды вроде того, когда Роман Кармен среди вьетнамцев снимает сдавшихся в плен при Дьенбьенфу французов (среди которых есть кинематографисты, с которыми он потом будет встречаться в Москве). Такая вот холодная война с элементами мировой революции на пленке шосткинского комбината «Свема» (это метафора).

Я в полном восторге от этой книги!!! Михаил Зыгарь проделал огромною работу, переработав дневники, воспоминания, письма людей той эпохи и превратив все это множество документов в прекрасную и увлекательную книгу «Империя должна умереть». Если честно, то меня очень пугал объём в 900 страниц, но книга настолько интересно написана, что этот объём просто незаметен. Зато становится понятно как происходило падение Российской империи на протяжении с 1900 по 1917 годы.

Я больше симпатизирую Романовым, но вот императрицу Александру Федоровну просто ненавижу. Эта истеричная особа подтолкнула Россию к пропасти. Вообще считаю, что с этого союза и начались беды. Любовь любовью, но императрица из неё никакая. Она ненавидела Россию и народ, она своими истериками отстранила от Николая всю родню и опираясь на советы Распутина и сплетни Вырубовой постоянно вмешивалась в управление страной.

«Она пишет, что у неё сильная воля, что она может надеть «невидимые брюки» и быть единственным настоящим мужчиной среди слабых министров».

Ну тут без комментариев...

Ещё автор проводит параллели с настоящим. Кто-то считает это притянутыми за уши фактами, но это довольно интересный момент и можно отнести к плюсам книги.

Книга вызвала такой интерес к тому времени, что я кинулась смотреть выпуски «Искателей», посвящённые данному времени и читать статьи в журналах на данную же тему.

В общем я в полном восторге от этого произведения и оно войдёт в любимые. Не смотря на мягкую обложку, книги сделаны очень качественно. И если кому-то как и мне тяжело (в прямом и переносном смысле) читать объёмные произведения, то такой формат трехтомника идеален.