Тристан и Изольда

«За стеной белорукая Изольда услышала эти речи и едва не лишилась чувств.» Читаю: «За стеной белорусская Изольда..." и понимаю: пора завязывать с картошкой.

К т***** Что со мною? Не пойму. Грудь, прозрачной стала. Сердце светится во тьму, Бьётся, нежно-ало. Потолок так освещён... Словно в гроте, древнем. Ты лежишь, объята сном, И сердечным светом. Плачешь тихо, дрожь плечей, Мотылёк метнулся... Ты ничья, и я - ничей; Свет нам улыбнулся. Руку смуглую твою, Положил на сердце. Ночь беззвёздная в раю, Лишь ладошка... светит.

Роман о Тристане и Изольде сохранился в двух неполных вариантах, записанных нормандскими труверами Тома (70-80-е годы XII в.) и Берулем (90-е годы), однако восходят они к более ранним редакциям и опираются на кельтскую эпико-мифологическую коллизию. Правда, в романе довольно много примет куртуазного мира, а в версии Тома прямо прослеживается влияние куртуазной доктрины. Это не только рыцарская этикетность в поведении персонажей, куртуазное воспитание Тристана и его Божество, наличие “доносчиков” (эквивалент клеветников-наветчиков у трубадуров), стремящихся погубить героев и т. п., но и куртуазная сублимация самого любовного чувства, ярко…