Цитаты — стр. 10

«А я блокадный Ленинград вспомнила, слушая Валю, — вступила в разговор молчавшая до этого Александра Федоровна Зенченко. — Особенно один случай, который всех нас потряс. Нам рассказали, что какая-то пожилая женщина каждый день открывает окно и из ковшика выплескивает на улицу воду, и с каждым разом это у нее получается все дальше и дальше. Сначала подумали: ну, наверное, сумасшедшая, чего только мы в блокаду не насмотрелись, — и пошли к ней выяснить, в чем дело. Послушайте, что она нам сказала: «Если придут в Ленинград фашисты, ступят на мою улицу, я буду их— шпарить кипятком. Я старая, ни на что больше не способна, так я буду их шпарить кипятком». И она тренировалась... Каждый день... Блокада только началась, еще была горячая вода... Это была очень интеллигентная женщина. Я даже помню ее лицо.

Она избрала способ борьбы, на который у нее доставало сил. Надо представить себе тот момент... Враг уже был рядом с городом, бои шли возле Нарвских ворот. Обстреливались цеха Кировского завода... Каждый думал, что он может сделать для защиты города. Умереть было слишком просто, надо было еще что-то сделать. Какой-то поступок. Тысячи людей так думали...».

...втайне надеясь на момент истины — на тот полунощный сбой механизма, когда в подогреве алкоголем и дружеским трепом у людей возникает потребность на время снять своих внутренних часовых, расстегнуть «ремни безопасности» и стать собой, — тогда-то наступает пора откровений, открываются шкафы, выдвигаются ящики, выплывают на поверхность годами скрываемые секреты, признания в давней любви или, наоборот, в давней зависти, звучат ошеломляющие истории, о которых ты и понятия не имела, не замечая ходила мимо логова спящего льва, сеанс продолжается недолго, если по-ведьмински считать, то примерно от первых до вторых петухов, но это пик каждой вечеринки, ее катарсис, без которого она — что секс без оргазма, и именно такими моментами, как живыми узелками, и крепится дружба, и, если б, например, бедных недотеп-американов кто-нибудь научил не расходиться из гостей в десять, а подождать еще часика два-три, когда начнется самое интересное, они могли бы здорово сэкономить на психоаналитиках…

Знаете, какая в войну была у всех мысль? Мы мечтали: "Вот, ребята, дожить бы... Какие это будут счастливые люди после войны! Какая счастливая, какая красивая наступит жизнь. Люди, которые пережили столько, они будут друг друга жалеть. Любить. Это будут другие люди". Мы не сомневались в этом. Ни на капельку.
Моя ты бриллиантовая... Люди по-прежнему ненавидят друг друга. Опять убивают. Это самое мне непонятное... И кто это? Мы... Мы это...

Узнав, что очередной растерявшийся кит заплыл на мель, все жители австралийского побережья высыпали на пляж. Люди самоотверженно дежурили при ките, поливали его нежную кожу водой и уговаривали вернуться в море. Престарелые хиппи уверяли, что знают, как это сделать. Якобы достаточно повторять: иди же, иди, брат мой (или сестра). И, прикрыв глаза, поделиться с ним своей энергией.

Я:
– Надо увековечить память тех, кто погиб, выполняя интернациональный долг.
Они:
– Это были двоечники, хулиганы. Как мы можем повесить на школу мемориальную табличку в их честь?
Тут к войне своё отношение. Мол, что вы такого героического совершили? Проиграли войну? А кому она нужна была, эта война, – Брежневу и военным генералам? Получилось, что мои друзья погибли зазря. И я мог погибнуть зазря. А моя мама увидела меня из окна и бежала через всю улицу, кричала от радости. «Нет, – говорил я себе, – пусть свет перевернётся, но это не перевернётся: герои в земле лежат. Герои!»
В институте старый преподаватель убеждал:
– Вы стали жертвой политической ошибки… Вас сделали соучастниками преступления…
– Мне было тогда восемнадцать лет. А вам сколько? Когда у нас там шкура лопалась от жары – вы молчали. Когда нас привозили в «чёрных тюльпанах» – вы молчали. Играли на кладбищах военные оркестры. Когда нас там убивали – вы молчали. Теперь все разом заговорили: жертва… ошибка…
А я не хочу быть жертвой политической ошибки. И я буду за это драться! Пусть свет перевернётся, но это не перевернётся: герои в земле лежат. Герои!»

Девочки, везде вас можно заменить, но в медслужбе и в связи без вас не обойтись. Представляете: летчик в воздухе — с земли по нему зенитки бьют, рядом враг, а в это время по-домашнему спокойный женский голос: «Небо, слышите нас?», «Небо, слышите нас?» — и у него сразу больше уверенности, самообладания. Один только ваш нежный женский голос в такой обстановке что значит!..

Многие верят, что есть в системе координат мира некая идеальная точка, в которой время и место достигают гармонии. Быть может, именно это заставляет людей покидать свои дома — они полагают, что даже хаотическое движение увеличивает вероятность найти такую точку. Попасть в нужный момент в нужное место, воспользоваться шансом, ухватить мгновение за хвост — и вот уже шифр замка взломан, выигрышная комбинация цифр найдена, истина открыта. Не упустить, скользить по волнам случая, стечения обстоятельств, предначертания судьбы. Делать ничего не нужно — только прибыть, оказаться в этом неповторимом сочетании времени и места. Там можно найти большую любовь, счастье, выигрыш в лотерею или разгадку тайны, над которой столетиями тщетно бьется человечество, а возможно, и собственную смерть. Бывает, поутру вдруг покажется — момент этот уже близок: не исключено, что он настанет уже сегодня.

Сердце. Все его тайны разгаданы окончательно — вот этот бесформенный предмет размером с кулак, грязно-кремовый. Это и есть цвет нашего тела, серо-кремовый, серо-коричневый, некрасивый — надо его запомнить. Мы бы не стали жить в комнате с такими стенами, не купили бы машину такого цвета. Это цвет нутра, темноты, места, которого не достигают солнечные лучи, влажного убежища, в котором материя скрывается от чужих глаз, а следовательно, ей уже нет нужды играть на публику. Только кровь придает ей яркость, кровь призвана служить предостережением, ее красный цвет — сигнал тревоги: раковина нашего тела вскрыта. Целостность тканей — нарушена.
На самом деле изнутри мы бесцветны. Если сердце как следует отполоскать от крови, именно так оно выглядит — словно комок слизи.

Но я так и не стала настоящей писательницей или, лучше сказать, писателем — мужской род придает этому слову весомость. Жизнь вечно ускользала от меня. Я обнаруживала только ее следы, жалкие личиночные шкурки. Стоило мне засечь ее координаты, как она меняла местоположение. Я находила лишь знаки, вроде надписи на дереве в парке: «Здесь был я». На листе бумаги жизнь оборачивалась незаконченными историями, сновидческими новеллами, туманными сюжетами, зависала на горизонте вверх ногами или в поперечном сечении, не позволяя охватить целое.