Эту книгу мне дала прочитать моя учительница по литературе. Книга про войну, про которую вспоминают немногие. Попыталась отыскать сочинение, которое писала в 11 классе по этой книге, но не нашла. Не знаю, куда оно делось. Может потом и найду.
А сейчас хочется просто высказаться. Мой отец назвал моего старшего брата в честь друга, погибшего на этой войне. Мы часто просыпались от криков отца, которому снилось, что их окружают враги. Папа рассказывал, что маленькие дети бегали рядом и предлагали попробовать наркоту. У моего отца остались осколки в спине и в ноге. Удалить их не смогли. Поэтому оставалось просто терпеть эту боль и хоть как-то заглушать ее алкоголем. Во время алкогольного опьянения он мог хоть немного поспать. Я его не оправдываю, но и не жалеть не могу. К концу его жизни на ноге начали гнить кости. Обезболивающие помогали не всегда. Последние дни он пил. И умер. Ему не было и 50 лет. И что, эта война стоила такого конца даже для одного человека? Он вернулся из того ада, который был в Афганистане, но из его души и тела он никуда не делся. Он так и прожил оставшуюся жизнь в муках и передал его частичку своим детям.
У меня так и остался вопрос: зачем?
Папа мне снится. И никогда он не снится умиротворенным и спокойным. Однажды во сне он сказал, что похоронили его неправильно. Потом и сейчас он продолжает сниться. И всегда мне снится, что он не успокоился, что-то его мучает. Иногда мне снится, что он живой. Но никогда он не снится счастливым.
Я не знаю как ему помочь обрести покой.
Думаю, всем известно, что хорошие книги имеют свойство провоцировать и вдохновлять на хорошие поступки и дела!
Вот так и у нас получилось.
Начну с того, что супруга давно хотела котёнка. На празднике или на встрече с друзьями начинались мольбы: «Давай заведём котика!», «Давай сходим на выставку кошек!».
Скажу сразу, кота я не хотел. Не потому, что у меня предубеждения или антипатия. Просто не хочу вести его впоследствии на кастрацию. Можно назвать это мужской солидарностью, можно ещё чем-то подобным. Другое дело кошечки. Этот вариант, говорю ей, ещё можно рассмотреть. Кошечкам дают специальный препарат, и они перестают орать по весне, не делают жизнь окружающих невыносимой.
И тут случай! Обнаружил ВКонтакте объявление, в котором предлагали котят, спасённых от холода доброй пожилой женщиной. Читаю пост, как этих несчастных голодных котят достали с крыши в январе месяце... А у самого в голове картина из чеченских дневников «Муравей в стеклянной банке», где автор – Полина со своей матерью, спасали котёнка, которого забыли русские солдаты на крыше разрушенного многоэтажного здания!
В объявлении говорилось, что остался всего один котёнок, кошечка. Но есть нюанс: у неё небольшая грыжа, и отдают её под обязательную стерилизацию, как я понял именно из-за грыжи. Вот я и предложил своей любимой: «Зачем нам выставки? Там котиков продают. А тут отдают в добрые руки красивеньких котят, пусть и не породистых!».
Показал ей этот пост, после чего решили съездить посмотреть.
Всё это случилось на Пасху.
Позвонили в 12,00 часов ночи, чтобы не передумать к утру! И на следующий день поехали смотреть. Открыл нам мужчина в возрасте, видимо сын пожилой спасительницы котят. Оказалось, что живут люди в маленькой халупе из досок и фанеры, построенной во дворе частного дома. У нас сейчас часто так делают жильё. Стройматериалы дорогие… Людям выживать надо.
Низенькое, квадратное «строение» было с небольшим, сантиметров на шестьдесят, чердаком, который наполовину засыпан опилками, чтобы потолок не промерзал. Именно на этом чердачке окотилась чья-то кошка, может её даже специально кто-то выгнал на улицу, чтобы дома не окотилась. Когда ударили морозы, то замерзающие котята стали пищать от голода и холода. Вот женщина их и обнаружила. Чердак низкий, засыпанный так, что практически не проползти.
Потому их спасение оказалось трудным делом. Почти всех достали, остался один... Люди не могли понять, куда он мог запрятаться! В итоге мяукал почти два дня. Но его достали и принесли в дом. Он еще полдня пищал, а затем смолк.
Сорвал голосовые связки. Думаю, что и грыжа появилась из-за стресса и многочасового мяуканья.
Всех котят потом разобрали местные жители, а несчастного с грыжей, это – кошечка, никто не взял. Долго у себя спасители её держать не могут, т.к. их домик должны снести... Без точной даты, почти в любой момент, и куда перебираться будут, сами не знают.
Ну а нам маленькая кошечка понравилась! Шустренькая! Красивенькая! Сейчас уже мяукает, но очень тихо, только в полной тишине слышно.
Мы ее забрали!
Потом нам позвонила волонтер, та, что в интернете рассылала объявления. Она за живностью присматривает. Волонтер сказала, что посоветует, когда придёт время, пару отличных ветеринарных клиник с хорошими хирургами и постарается записать к ним, причём со скидкой. Вроде малость, а приятно!
Вот такая история.
Желаю всем читать хорошие книжки и делать больше добра! 
Знаете, когда-то давно, когда я еще училась в начальной школе, классе в 4 (или 5, но не так уж это и важно), у нас был такой чудесный предмет как "музыка", который на самом-то деле, к музыкальному образованию никакого отношения не имел. На этих уроках мы говорили о культурах различных народов, истории и много еще о чем.
Учительница наша была человеком в высшей степени творческим. Вся школьная самодеятельность держалась на этой, как я теперь понимаю, чудесной женщине. Она относилась к нам (ученикам начальных классов, некоторые из которых не выговаривали букву "р"!) как к равным, обсуждала с нами политику, интересовалась нашим мнением и всегда внимательно слушала, иногда вступая с нами в дискуссию.
Ну так вот. Она частенько затрагивала тему Великой Отечественной Войны, рассказывала нам о героизме советских солдат и пыталась воспитать в нас дух патриотизма. Стоит ли говорить, что пятиклассникам это было не то чтобы очень интересно.
Но однажды наша учительница решила поставить очередной спектакль. Ну как спектакль... Скорее, небольшую постановку, приуроченную ко Дню Победы. Я как сейчас помню этот торжественный момент: нас согнали в актовый зал, рассадили по местам и попросили внимательно слушать. На сцену вышли старшеклассники. Точнее, старшеклассницы. И начали рассказывать. Они рассказывали отрывки именно из этой книги, читали их наизусть, с чувством, с выражением... И да, я слушала. Пожалуй, одна из всех. Я слушала эти истории о том, как мать убила собственного ребенка, чтобы спасти целый отряд, о том, как девушка шофер с чувством счастья слушала хруст костей немецких солдат, о том, что приходилось пережить русским девушкам, которые, несмотря ни на что, всеми силами желали остаться девушками и, черт подери, спали в платьях.
Я слушала и рыдала. Одиннадцатилетняя девочка, рыдающая над тем, что еще не до конца понимает. Да, мне было стыдно за свои слезы. После спектакля я убежала в туалет, чтобы смыть следы своего отчаяния с щек, чтобы не стать предметом насмешек одноклассников.
Спектакль закончился, все забыли о нем. Но та одиннадцатилетняя девочка не забыла. Она частенько вспоминала об эмоциях, вызванных лишь отрывками из книги и лелеяла желание прочитать ее целиком. Поэтому, отпраздновав свой пятнадцатый день рождения и получив в подарок энную сумму денег, она отправилась в книжный магазин и купила долгожданную книгу.
Да, первый раз я прочитала ее в 15. И ничуть не жалею об этом. Да, она изменила меня. Да, заставила по-другому смотреть на многие вещи. И когда сейчас я, повзрослевшая, перечитываю эти истории, я рыдаю также, как и в 11, как и в 15. Потому что, читая ее, невозможно не рыдать.
И да, я так и не смогла придумать название для этой истории. И да, я так и не поняла, зачем я вообще ее написала. И да, я рыдаю и сейчас, вспоминая. И да, я считаю, что эту книгу нужно читать. Хотя, пожалуй, не в 15.
Однажды я проснулась вся в поту, вся дрожала, а снилась мне война! Никогда не забуду тот страх, что меня настиг. Везде кровь, убитые, русские, немцы и т.д. И, прочитав книгу, я просто удивляюсь, как 16-19 летние девушки отправлялись на фронт? Сколько смелости, храбрости нужно иметь, чтобы совершить такой подвиг? Возможно, я сейчас так рассуждаю, потому что сама этого не пережила, сейчас другое время, а точнее другое поколение, в наш 21 век всё доступно, мало истинных патриотов России, как ни посмотришь одни эгоисты, никто не думает о благополучии других. А эти женщины воевали за Родину, за народ, они не думали погибнут или останутся в живых, долго - был единственной их жизнью. Кровь, смерть, голод, недосыпание - нам этого не понять, поэтому, ребята, цените и уважайте ветеранов войны, их и так осталось совсем мало, они достойны уважения и чести! Спасибо им за то, что они для НАС сделали.
P.S. А мне даже стыдно после того сна, что я так испугалась, и что во мне не было такого героизма:(
Лежу на кровати... разглядываю белый потолок... как не стараюсь, как не пытаюсь всмотреться в ровную пластиковую поверхность - букв будущей книги невидно, ни с закрытыми, ни с открытыми глазами невидно, увы... Думаю о судьбе Гонсалеса Гальего, его судьбе и тысячах других таких же несчастных судеб на территории нашей необъятной Родины. Среди них могла бы оказаться и я... Слава Богу, повезло... А повезло ли?
Моё рождение пришлось в аккурат на развал Союза, рассвет лихих 90-ых: разоряющиеся колхозы и заводы, "отжимаемые" и "крышуемые" бандитами; перестрелки и разборки в кабаках; пьянки и безделица среди среднего класса - типичная российская провинция. В то время врачи не знали диагноза Несовершенный Остеогенез, да и вообще какая медицина была в конце 1980-х? Врач с легким похмельем и трясущимися руками, принимавший роды даже не сразу понял, что с ребенком что-то ни так. Потом диагностируют множественные внутриутробные переломы, хрупкие кости из-за отторжения кальция организмом. Такова особенность НО, а как следствие, бесконечная боль от трещин и переломов костей. Маме через несколько часов он скажет: "Девочка всё равно умрет, с этим долго не живут. Откажитесь, родите еще!". Не отказалась... не отказалась несмотря на то, что уже росли два здоровых мальчишки. Тогда наши судьбы с Рубеном Гальего и разошлись...
Мне 25 лет, я лежу на своей кровати и вглядываюсь в белый потолок... Я всё в той же российской провинции, мне не нужна посторонняя помощь, чтобы справляться со своими потребностями, у меня есть работа, любимое дело, есть мечта. И хоть иногда я всё еще чувствую дискриминацию со стороны государства, отвращенные, любопытные или слегка смущающие взгляды незнакомцев на улице... иногда я просыпаюсь от пугающих слов "никогда не смогу" и страха от осознания неизбежности, но меня по-прежнему окружают и утешают близкие люди, любимые и принимающие друзья, я никогда не чувствовала голода, холода и не хотела умереть от безнадежности.
Да, и всё таки мне повезло...
У нас в Хабаровске проводилась международная конференция по местному самоуправлению. Приехали мэры городов, чиновники высокого уровня из многих стран, в том числе из Китая, Японии, Кореи. Заместитель мэра одного корейского города оказался колясочником. Вот-вот прилетает самолет. Надо его встречать и привезти в конференц-центр.
И тут оказалось, что это большая проблема. Не возьмешь же его в зале прилета международного аэропорта "на ручки", чтобы пересадить во встречающий автомобиль? Солидный человек, в костюме за дорого, секретарь у него, портфель из крокодила. А секретарь, понятное дело его не понесет, не обучен.
А если и понести, допустим - дался заммэра, то потом, что по-приезду вынимать его, обхватившего за шею и пересаживать в коляску перед другими делегатами? Некомильфо какое-то. Все-таки noblesse oblige.
Надо специальный автомобиль, в который заммэра сам на коляске заедет, а потом выедет.
Кинулись искать - нет такого авто в городе.
В городе живет около миллиона человек, это краевой центр и даже, не побоимся этого слова, - столица Дальнего Востока, а такой машины нет.
Стали обзванивать соседние города. И, о чудо, нашлась такая машина в Комсомольске-на-Амуре. Быстренько пригнали машину в Хабаровск.
А к машине даже приписан водитель на твердом окладе, ибо техника дорогая и специализированная. Вот какая забота государства!
Сюжет показали по местному телевидению, в новостях.
И интервью у этого водителя взяли: "Машина хорошая, - говорит. - Практически новая. Специально для инвалидов! Как купили задорого, так в гараже 5 лет и простояла. А я при ней. Ни разу не выезжала!".
А потом этого зам мэра показали. Вид у него ошарашенный (видимо покатался уже по нашей архитектуре), но старается держаться.
Догадались спросить у него, как ему понравилось у нас и каково положение инвалидов в Корее?
Ответы были получены очень короткие. В камеру солидный ухоженный кореец в отлично сшитом костюме на коляске старался не смотреть.
- Понравилось.
- У нас к инвалидам относятся по-другому.
Скрытные и выдержанные люди эти корейцы.
– Есть вещи, которые происходят сами собой, есть путешествия, начинающиеся и заканчивающиеся во сне, есть путешественники, отзывающиеся на смутный сигнал внутренней тревоги. Именно такой человек сегодня предстал перед вами
По пути на работу, я зашла в один из магазинов сети «Озбай», чтобы забрать свой предзаказ из нескольких книг, среди которых была «Бегуны» Ольги Татарчук. Поскольку интрига во время чтения гораздо предпочтительнее спойлеров, я заранее не читала ни статей, ни рецензий, посвященных сей славной книге, и не имела представления о её перипетиях и сюжетных линиях. Нобелевская премия, присужденная автору, послужила для меня достаточной рекомендацией для того, чтобы раскошелиться на бумажное издание, тем более с 20 % скидкой. (Литературный Афоня, и только! Что с меня возьмешь?!!)
Сначала ничего, как говорится, не предвещало. Однако, в конце рабочего дня, меня охватило какое-то необъяснимое предчувствие, напоминающее коктейль из смутного томления и сумеречного беспокойства… Чуть позже, в сознательно-бессознательном поселилась, проросла и пустила корни мысль о том, что привычные маршруты и окружение безобразно предсказуемы и навевают первобытную тоску, а «мне летать охота» либо же «сесть в кабриолет и уехать куда-нибудь»…
С кабриолетом не вышло, а вот на электричке прокатиться удалось вполне. В полупустом вагоне, под умиротворяющий стук колес, всё пыталась вспомнить, в каком же году нашей эры я последний раз делала это самое... Катилась по рельсам, в смысле. Летом 2012 в поезде «Минск-Симферополь».
Много воды утекло с тех пор. Поезд ушёл и рельсы разобрали…
Как вы уже, наверное, догадались, вместо того, чтобы тихо-мирно вернуться с работы домой, я, вопреки логике и здравому смыслу, отправилась прямиком на железнодорожный вокзал, где приобрела билет на ближайшую электричку, которая отправлялась в Борисов.
Отчего не поезд? Оттого, что в рюкзаке у меня имелись: телефон, наушники, паспорт, пудра, небольшая сумма денег (в районе 50$), бумажные салфетки и несколько книг… Как-то абсолютно не была готова к спонтанному «побегу из повседневности». Повторюсь, до вечера ничего не предвещало.
Итак, где-то в 23.40 я первый раз оказалась в Борисове, где никого и ничего не знала, помимо гостиницы «Березина», знакомство с которой состоялось заочно, по средством всемирной паутины. «Березина» расположилась в шаговой доступности от вокзала. С наличием свободных номеров проблем не возникло. Заполучив «довоенный» ключ от номера 12, я отправилась почивать, но не тут то было. Ночь, проведенная в гостинице, оказалась одной из самых беспокойных, длинных и удручающих в моей биографии. В номере я имела уникальную возможность отчетливо слышать «волнующую» музыку в стиле: «А белый лебедь на пруду», которая чуть позже сменилась «таинственными и чарующими звуками» пьяного многоголосья, периодически оттеняемыми ритмичными аккордами разборок с мордобоем, бесконечно и неумолимо хлопающих дверей, резвой и задорной беготни по коридорам, которые производили неутомимо энергичные, относительно молодые и в меру упитанные организмы. Выспаться у меня не получилось, но насладиться чтением вполне.
Ещё меня изрядно повеселило то обстоятельство, что в прикроватной я обнаружила Библию. (Намедни, сетовала подруге на то, что необъяснимым образом, повсюду, где бы я ни оказалась, вокруг меня буквальным образом «материализуются» пятидесятники, призывающие к покаянию и зазывающие в свою церковь. «Прислушайся к ним! Иисус любит тебя! Случайности, не случайны», – угарно хихикая, советовала подружка).
Утром сотрудница гостиницы сказала, что такой «Вальпургиевой ночи» у них ранее никогда не было: «Неприятное стечение обстоятельств. Вам просто ужасно не повезло оказаться на одном этаже с сотрудниками (30 мужиков и 4 женщины) предприятия (такого-то), которые отмечали (такое-то) событие».
Я сдала ключ и пошла прогуляться по городу, в котором оказалась благодаря «неисповедимым путям Господним» и собственному слабоумию. Дальше уже было неинтересно: разрядился телефон, мне было холодно и немного голодно…
Всё-таки, блудному попугаю пришлось вернуться домой, где его ожидали мелодраматические разборки.
Самое странное, что книгу Ольги Токарчук во время своего «иррационального вояжа» я не читала (нераспечатанная, она просто болталась в рюкзаке), а только через несколько дней, благополучно находясь в родных пенатах, ознакомилась с идеями «Бегунов».
До сих пор не могу дать себе вразумительный ответ на вопрос: «Что это было? Полнолуние? Обострение хронического дебилизма?».
Супруг утверждает, что в моей голове склад боеприпасов, и он никогда не знает заранее, когда и какой из них рванет.
Вероятно, он прав, зато со мной не соскучишься…
Мое знакомство с венгерской культурой началось в начальной школе.
Теперь я многое понимаю. У нашей первой учительницы Людмилы Геннадьевны мы были тоже первые - компания семилетних гномиков и она старалась понравиться всем - детям, их родителям, директрисе и завучам, в итоге окна нашего класса зажигались ярче все, а гасли позже всех.
Мы заметили, что ребята из соседнего класса на перемене прыгают под музыку и нам тоже захотелось так же.
Через некоторое время она нашла нам учителя ритмики. Высокий, взрослый (для человека семи лет), и немного похожий на индийского актера (в начале 90-х по тв крутили индийские фильмы вперемежку с бразильскими сериалами, чтобы отвлечь население от всеобщего развала ) - смуглый, курчавый, черноглазый. Мужчина, что в школах редкость.
Сначала мы попрыгали, а потом спросили, как же его звать. Он сказал, что его зовут Шандор и он мадьяр.
1. Я ни хрена тогда не знала о том, кто такие мадьяры
2. У него не было отчества. А у учителя оно должно быть.
3. Когда я рассказала о нем родителям, они сказали, что он цыган, как румыны. Румыны для моих родителей - это цыгане (как молдаване, венгры и Евпропа для них начиналась с Польши - поляки - европейцы).
Он нам рассказывал о Венгрии, быть может говорил какие-то слова по венгерски а на класссный Новый год нарядился Дедом Морозом и раздвал подарки и нам очень нравилось
Война не кончается тогда, когда перестают стрелять. Она перемещается в человеческую душу, где нельзя бывшее сделать не бывшим. И там у нее другие сроки...
В нашей семье не было Афганистана, у нас была Чечня...
Брата призвали в армию. Все как у всех: сборный пункт, распределение, учебка. А потом четыре месяца тишины и поисков. Письмо от него пришло, адрес отправителя - Чеченская республика.
Нам говорили, что там нет войны, она давно закончилась. А мой брат вернулся с седыми висками... Он мало что рассказывает. Только однажды о том, как друзей из горящего БТРа вытаскивал... Он вернулся домой, живет, существует. А мыслями и всеми помыслами он остался там и этого из него выгнать.
Он не рассказывает от том, что убивал... И теперь я понимаю почему. В его военном билете не указан ни один боевой выход, потому что официально войны нет...
Однажды я видела, как в один двор привезли "Груз 200". Страшно...
Когда я была маленькая, я не боялась войны. Не то чтобы я о ней мечтала, но если бы она вдруг снова началась, я бы точно знала, что делать. Мама с младшей сестрой отправились бы в эвакуацию во всем известный город Энск (туда отправляются почти все эвакуированные, я читала). Папа пошел бы бить усатые морды фашистов в рукопашную, он бы точно не умер и вернулся потом с горой медалей и орденов, это ведь МОЙ папа. Бабушка с дедушкой продолжили бы свою работу в МАИ и разработали супер-секретный невидимый самолет, способный нести десять, нет, сто самонаводящихся ракет (и еще сто бомб). А я бы сбежала в лес партизанить.
Смерти я никогда не боялась, потому что планировала отправиться прямиком в Рай - в лесу ведь особо не нагрешишь, там нет запретных конфет и Кольки из 3 "Б", которого так и хочется назвать дураком. Обзываться дураком - тяжкий грех, так написано в Евангелии, мне священник рассказывал. А фашистов убивать - не грех. Этого в Евангелии не написано, но я была уверена.
Пыток я тоже не боялась, потому что слабо себе их представляла. Школьная литература для младших классов скупа на описания пыток (спасибо ей). Я знала, что гадкие фашисты любили засовывать иголки под ногти храбрых партизанов. Однажды мне под ноготь вонзилась щепка, и я не проронила ни слезинки, пока дедушка ее доставал. К тому же, если бы я попала в плен, мой старший брат обязательно бы меня оттуда спас. Я забыла сказать - он тоже партизанил, в соседнем лесу. Вместе мы партизанить не могли бы, потому что его мне тоже часто хочется обозвать дураком, а это мне никак нельзя.
И голода я не боялась, потому что и так всегда мало ела, мама говорит - как цыпленок. К тому же, мне приходилось много читать Жития Святых, а эти святые годами одним диким медом питались, и чем я хуже?
Единственное, что меня смущало - необходимость кому-то умереть. В ту войну умерло много человек, много солдат и гражданского населения, и если война начнется опять - кто-то тоже умрет. Кто-то из моих друзей, из моих родных, одноклассников. Если бы можно было выбирать, кому умереть - было бы проще. Пусть бы умер дядя Степан, например, все равно он алкаш проклятый и ему мало осталось (так бабушка говорит). Но фашисты не дадут мне выбирать.
Это единственное, что меня смущало в возможной новой войне. И я точно помню, что мне почти не было жалко маленьких детей - все знают, что маленькие дети до 7 лет отправляются прямиком в Рай и становятся ангелами, чего ж их жалеть, - в основном я жалела собак, лошадей и котов, и еще было жалко красивых девушек, которым фашисты отрезали косы и вешали на деревьях, или сжигали прямо в домах (согласно младшей школьной литературе, этим все завершалось). Я представляла, как они умирают, светловолосые, красивые. Как ангелы. И уже совсем не хотела войну.
Прошло очень много лет, и теперь я читаю другие книжки, а ту, младшую школьную литературу, скоро будет читать мой сын. И теперь я точно знаю, что не хочу войну, что боюсь голода, боюсь чужих смертей, боюсь пыток, которых точно не вынесу, и боюсь смерти. Фиг с ним, с Раем и Адом, все это ерунда, если, умирая, будешь знать, что твой сын остается один на этой войне. Что может быть страшнее твоего ребенка на войне? Что может быть страшнее просто ребенка на войне? Когда ты мать, ты становишься жуткой эгоисткой. Любой ребенок для тебя - как твой собственный, за любого страшно и больно, когда читаешь, что там с ними происходило, что они переживали и как умирали, хоть глаза закрой и не читай, и не думай вообще. Потому что с твоим могло случиться то же самое.
А еще - потому что у каждого из них была мама. И ты представляешь, оо, ты прекрасно можешь себе представить, что она чувствовала. И ужас берет от того, что они это переживали, видели своих мертвых замученных детей, и не падали замертво, а вставали и шли дальше.
Как-то раз я случайно в комментариях к чужому ЖЖ наткнулась на историю. Я не буду пересказывать ее тут прямым текстом, потому что, прочитав сама, утратила спокойный сон и возненавидела того комментатора. Расскажу кратко.
Женщина приготовила ко дню рождения большую кастрюлю борща. Она несла ее по двору к дому, и в ноги ей бросился ее маленький ребенок, игравший во дворе. Женщина упала и опрокинула на него кастрюлю. Ребенка забрали в больницу, к нему пришла бабушка - она-то и рассказывает эту историю, спокойно так, простыми словами, - принесла ему дыньку. Он был весь в бинтах, даже личика не видно, только тоненькая полоска прорезана у рта. И она маленькими кусочками скормила ему эту свою дыньку, и он так хорошо поел, всю съел. А к вечеру умер.
Я не знаю, какого чувства больше во мне внутри, какое сильнее - жалость к ребенку за то, что он, невинный, испытал столько боли, не пожил толком. Жалость к матери, которая, мне кажется, с ума должна была сойти. Или ненависть, не знаю, к чему и к кому. Ненависть за то, что такое происходит, что мир вообще так устроен.
Или страх.
В книге про женщин не может не быть упоминания об их детях. Я заранее сжимала зубы и была готова ко всем этим рассказам о том, как она оставила ребенка с родными и пошла воевать, потому что "Родина зовет". Я на знаю, что такое Родина, моему поколению это трудно понять. И я не знаю, что проще - быть рядом со своим ребенком, но ничего не делать, чтобы спасти его от врага. Или уйти и сражаться, спасая его и сотни тысяч других детей, но при этом не видеть его, каждую минуту за него бояться, ночами не спать. Готова была к рассказам о том, как она оставляла ребенка на день одного, уходя на завод на весь день, запирала в комнате с тарелкой каши, а вечером приходила, и дочка встречала ее, улыбаясь, вся измазанная этой кашей. Готова была даже к жутким рассказам о том, как, не в силах расстаться (или просто некому было отдать), мать брала ребенка с собой на фронт, и подвергала его постоянной опасности, голоду, но зато постоянно могла видеть его и знала, что если умирать - то только вместе.
Но к одному рассказу готова не была. Я не думала, что такое вообще возможно, что кто-то может такое совершить. Из-за этого рассказа я и решила написать тут историю с таким случайно получившимся большим вступлением, потому что не могу об этом молчать.
Ребеночек у меня был маленький, в три месяца я его уже на задание брала. Комиссар меня отправлял, а сам плакал... Медикаменты из города приносила, бинты, сыворотку... Между ручек и между ножек положу, пеленочками перевяжу и несу. В лесу раненые умирают. Надо идти. Надо! Никто другой не мог пройти, не мог пробраться, везде немецкие и полицейские посты, одна я проходила. С ребеночком. Он у меня в пеленочках...
Теперь признаться страшно... Ох, тяжело! Чтобы была температура, ребеночек плакал, солью его натирала. Он тогда красный весь, по нем сыпь пойдет, он кричит, из кожи лезет. Остановят у поста: "Тиф, пан... Тиф..." Они гонят, чтобы скорее уходила: "Вэк! Вэк!" И солью натирала, и чесночок клала. А дитятко маленькое, я его еще грудью кормила.
Как пройдем посты, войду в лес, плачу-плачу. Кричу! Так дитятко жалко.
А через день-два опять иду..."
Снова не понимаю, какого чувства больше - жалости к ребенку, жалости к матери, ужаса и страха или же полного непонимания ее поступка. Что это такое, равнодушие и отсутствие материнского инстинкта? Как у нее поднималась рука самой, добровольно мучить своего ребенка, еще бессловесного и ничего не понимающего, как она смогла придумать это. Ведь одно дело, когда ты сам идешь на жертву и соглашаешься на боль ради своих близких. Но когда ради помощи другим ты сам становишься палачом - стоит ли оно того?
Или же это тот уровень мужества, который нам даже не снился, который мы даже не можем осознать, когда женщина, мать, решается отдать свое самое дорогое - ведь это намного труднее, чем пойти на мучения самой, намного труднее обречь на них другого - ради помощи своим близким, понимая, что она может спасти десятки людей. Что на одной чаше весов - ее ребенок, а на другой - чужие жизни. И что десятки жизней важнее, чем жизнь одного, кем бы он для тебя ни был. Возможно, это высшая степень самоотречения?..
Я уже давно дочитала книгу, но этот вопрос не дает мне покоя. И ведь она была такая не одна, их было много, матерей, отправлявших детей на задания туда, куда не могли пробраться взрослые, прячущих листовки в одежде детей, бомбы в их корзинках, рискующие их жизнями. Война закончилась, а им нужно было с этим жить. И они жили.
Что может быть страшнее?
Мне не досталось бумажного экземпляра, пришлось скачать электронную версию, а я не люблю читать с экрана. Решив что почитаю час-два и пойду спать, я открыла ее после работы. Но эту книгу я не смогла оставить, я читала ее до утра, в итоге опоздала на работу, но не жалею об этом. Начальник начал было возмущаться, но я сбросила ему файл, он сунулся посмотреть и мы большую половину дня его не видели...
Книга захватывает сразу и полностью, погружает в чеченский военный быт, а затем... оказывается, что маленькая девочка, которая ведет настоящий дневник, может научить людей добру. На войне легко махнуть рукой на правила хорошего тона, но не всем. Полина Жеребцова стойко ведет себя перед лицом зла и опасности. Пример нам всем!
Ищу бумажную книгу, но все раскупили. Самой распечатывать на принтере не хочется. Я надеюсь, что в ближайшем будущем книга будет переиздана и мы сможем купить ее для себя, ее можно дать почитать и подрастающим детям. По моему мнению, ее можно давать от +12 лет.
За день до прочтения книги услышал в новостях, что президент настоятельно попросил глав регионов обеспечить ветеранов жильём. Во мне поднялась волна бессильного страдания и негодования. Из года в год чиновники "обеспечивают" наших героев человеческими условиями. В тот момент мне показалось, что всю свою жизнь я слышу эту фразу из новостей. Она всё та же, да и президент всё тот же, если быть до конца честным с самим собой. В тот момент, я подумал, что в стране Советов такого никогда бы не случилось! Не могли товарищи забыть своих ветеранов, своих же братьев! Но я ошибался... Офицер дальней разведки, ГЕРОЙ своей страны, перерезавший себе горло тупым ножом в доме престарелых, открыл мне ужасную правду. Мысли остановили свой бег в моей голове...Книга, ужасное свидетельство реальности и жестокости нашей жизни, беспомощно упала на пол...
Прямо сейчас читаю "На примере брата". Книга очень сильная, на достаточно сложную тему об ответственности конкретного человека, одной семьи, отдельного поколения и целой нации в ужасах Второй Мировой войны. Автор подробно рассказывает о своем отце, матери, брате и сестре, о том, каким было их отношение к войне и реальный вклад, но не ограничивается этим. Он рассказывает историю жизни каждого, что они любили и ненавидели, как они прожили свои жизни. И вот, почти дочитывая книгу, я наталкиваюсь на трогательную историю любви… И так это меня цепляет, так задевает за живое, что не могу не рассказать.
Старшая сестра писателя Ханне Лора всю жизнь была одинокой. Была некрасивая история с одним мужчиной, который вертел ею как хотел, а женился в результате по расчету на другой, она за ним бегала, уходила из дома, ругалась с отцом, но так из этого ничего и не вышло. И вот получается, жизнь не особо удалась. Ей было уже хорошо под 70, когда она перенесла тяжелую операцию по удалению части кишечника, и теперь ей приходилось мириться с физическим недостатком. Все отходы тела теперь выходили в специальный приемник. Ей было мучительно стыдно привыкнуть к этому, появляться на людях, унижало то, что она больше не могла контролировать свое тело. Но однажды, в парке, она встретила бывшего семейного доктора, который два года назад стал вдовцом. Они разговорились, и Ханне Лора заметила, что, тому стоит побриться. – Для кого? – горько вздыхает доктор в ответ, но в следующий раз приходит в парк побритый.
«Вот так все и началось. То, что она потом называла счастьем всей своей жизни. А жизни оставалось два с половиной года. Она стала покупать себе новые вещи — черные лакированные туфли на невысоком каблучке, брюки, свитера светлых тонов, бежевый и красный. Красные перчатки. Она в жизни красных перчаток не носила».
Ему было 76 лет, и им было отпущено всего 2,5 года счастья. И вот этот факт для меня пронзительный, мучительный, болезненный, щемящий… Определенно оба они понимали, что времени у них мало и тем не менее были вместе. И вот эта пропорция – длинная жизнь в которой не было любви, вообще никакой, никак (ведь те «отношения» были лишь короткой авантюрой, они даже не встречались официально) и короткая вспышка счастья потом. Безусловно, возраст и годы не препятствие отношениям, но меня цепляет именно вот это знание. Ведь начиная отношения с другим человеком невозможно предугадать сколько они продлятся. Человек может гадать, мечтать, надеяться на долгие годы, но ведь неизвестно на самом деле, когда все закончится. И что, если кто-то скажет тебе в начале отношений – у тебя есть всего год или два года. Или вот так – у нас может быть всего год, а через год я встречу другую женщину, которая будет моей судьбой. И вот, что тогда? Стоит ли игра свеч? Стоит ли короткое счастье того, чтобы жить в этом пугающем осознании определенных сроков. Для меня это страшно.
Таких историй много. В журналах, в кино, в разговорах знакомых. Такие истории умиляют, вдохновляют, дарят надежду и заставляют задуматься о себе. О собственных надеждах и страхах.
В книге я читал только прямую речь, никакие пояснения и рассуждения Светланы Алексиевич мне не потребовались. Рассказов о войне там много, насколько они точны, сказать трудно, но думаю, в основном это всё правда. Правда приправлена изрядной долей пропаганды и демагогии, но ведь и это составляет дух того времени.
И вот я подумал: а что говорил про войну мой отец?
Ему явно было что рассказать, потому что начал он войну в 1938 году на озере Хасан, демобилизовался в конце 40-го, а 24 июня 1941 снова был призван в ту же дальневосточную дивизию и дошёл с тремя ранениями до Венгрии. Но и на этом его война не закончилось: ещё два года он продолжал служить на западе Украины... думаю, понятно, что он там делал.
Так вот, что же он рассказывал?
Ничего!
Ну почти ничего. Знал я только, что на озере Хасан у него был конь, шашка и всё такое. Дивизия была кавалерийская -- и это рядом с танками и самолётами!
Правда, в 41-м году дивизия была уже оснащена не только конями, а шашки заменили винтовками, но называлась она по-прежнему кавалерийской. А в 1944 приобрела звание Гвардейской Краснознамённой Дебреценской.
На память обо всём этом у отца осталась шишка на голове: после ранения одна из костей срослась боком. Да ещё одна-единственная фронтовая фотография. Там он стоит вместе с двумя друзьями, но кто эти люди, я так и не знаю. Подозреваю, что они не увидели конца войны. Во всяком случае в 1975 году он ходил к Большому театру, но не нашёл ни одного знакомого лица. Видимо, все они остались где-то в районе этого самого Дебрецена на берегу озера Балатон.
Вот и всё.
На свои детские вопросы я не получил ответов. Отец говорил только о незначительных деталях, таких, какие вспоминаются после похода или туристической поездки. Война в рассказах не присутствовала. Никакой материальной памяти о войне он не хранил, кроме той фотографии да золотого царского рубля, что пропутешествовал у него в сапоге от Дальнего Востока до Центральной Европы. Полагаю, золотой рубль сохранился до наших дней совсем по другой причине, нежели фотография.
И только теперь, через много лет после его смерти, я узнал на сайте Министерства обороны, за что он был награждён, и прочие довольно скудные детали.
Хочу сказать спасибо людям, которые создали и поддерживают эту базу данных.
В конце августа 2011 года будучи человеком с историческим образованием, не скажу историком, испытал культурный шок. И тем сильнее он был, чем сильнее был стыд, который меня пожирал уже как преподавателя. Летом того года мы поехали в Крым. Мы - это две моих знакомых с присоединившимися к ним на небольшой отрезок пути сверстниками-друзьями и я, приглашённый сторожевой пёс. Крутизна и ширь Кача-Кальона, валящий с ног ночной ветер Чатардага, застывшее время Мамонтовой и Червоной пещер, созвездие Лиры над пляжами Казантипа, апокалипсические виды окраин Керчи - всё это вызывало щенячий восторг великовозрастного романтика. Но в Керчи пришло осознание, что историю я не просто не знаю, но постыдно, если не преступно, не знаю.
В северной части города на плоской как стол равнине расположены Аджимушкайские каменоломни. Кровавый памятник жертвам Второй мировой. Этого не передать словами, надо находиться там. Но если кратко: несколько тысяч местных жителей и небольшой взвод Красной Армии прячется от наступающих сил вермахта в близлежащих подземных (!) каменоломнях. Фашисты закрывают "котёл", ставят вышки с пулемётами и начинают выдавливать окопавшихся огнём, газом, лобовыми атаками. Источник воды - единственный колодец, из которого обороняющиеся достают воду, удалив одно из подземных колец колодца - вскоре перекрыт. Чтобы добраться до другого люди на заре выстраиваются (точнее выстилаются) цепью и передают воду - часто одно ведро воды стоит с десяток человеческих жизней. Дальше только страшнее... К октябрю выжило несколько десятков человек, расстрелянных впоследствии гестаповцами, либо сгнивших в концлагерях.
Моя спутница и я были поражены развернувшейся перед нами панорамой трагедии и ге-роизма (как часто, всё же, эти два понятия идут рука об руку) местных жителей. И обоих нас посетила одна и та же мысль: это страшнее блокады Ленинграда будет. И один и тот же вопрос: как мы могли этого не знать?!! Нет, мы нисколько не умаляем подвига ленинградцев. Но почему об этой трагедии не знали мы, и в первую очередь я, как преподаватель истории? Не снимая с себя ответственности за незнание – ignoratio non est argumentum – замечу, что в отечественном преподавании истории как школьном, так и вузовском данный отрезок истории не изучается. Причина – это уже не история России (до минувшей зимы, очевидно), а иностранного, чужого государства. Керчинские события (не один Севастополь город-герой на полуострове) не заслужили даже упоминания, не то чтобы сколь-нибудь подробного рассмотрения в общем курсе истории, как, скажем, куда нам более далёкий Пёрл-Харбор или высадка в Нормандии. Стоит ли удивляться, что за минувшие годы между украинским и русским народом образовалась культурная пропасть непонимания. Крымцы, между прочим, знают и о Сталинграде и о блокаде Ленинграда, а знают ли жители этих городов о героизме украинского народа? Украинцы (не утверждаю что все, но те, с кем нам довелось пообщаться) могут по памяти прочитать несколько строк из Пушкина, Лермонтова, а много ли русских знают стихи Шевченко? Маловероятно… Да и чему удивляться, если мне лично директор одной из школ сделала выговор и попыталась запретить рассказывать старшеклассникам в курсе истории о Голодоморе на Украине.
Сейчас ситуация изменилась, и вот уже об Аджимушкае рассказывают по федеральному каналу, но лично у меня осадок остался. Прежде чем обвинять «соседей» в русофобии, не стоит ли самим поубавить огня фанаберии в факеле своего мессианства?
"Этой ночью я ее видел" стала для меня таким же откровением, как и тот спуск в августе `11г. Вторая мировая на сцене балканского театра военных действий. И вроде бы иначе, и в то же время так знакомо и понятно. Вот они солдаты, чуть ли не с голыми руками идущие на противника, потому как «надо» удержать линию фронта, а командование где-то там, в тылу; кавалерия – элита сухопутных войск -, которая единственно чем может остановить фашистскую бронетехнику так только искусством вольтижировки да одним своим фактом наступления, ибо даже огнестрельного оружия хватает не на всех; жители деревень, как зверьё огня, боящиеся одного вида серых мундиров – в любом случае смерть: от пуль ли эсэсовцев, от пыток ли в застенках гестапо или на фронте от пуль своих же, куда отправят сражаться уже даже не во славу, но гибнущего великогерманского рейха.
Вместе с тем, это, пожалуй, первая для меня книга, открывшая иную сторону войны. Ту, которую вы не найдёте в нашей военной прозе. Вот молодой успешный «капиталист», сотрудничающий и с вермахтом и с партизанами. У нас его заклеймили бы последними словами, объявили бы коллаборационистом, предателем и немедля расстреляли бы. Но почему он должен терять всё ради новой – коммунистической – власти? Он в полной мере self made man, сам построил успешное дело, вкалывает сутками напролёт, заботясь об улуч-шении условий труда и жизни своих рабочих. Так почему он должен всё это отдать красным голодранцам с гор, которые у себя в деревнях были даже не середняками, но последней голытьбой?! Коллаборационист? Если бы не его сотрудничество с офицерским соста-вом вермахта, жителей окрестных деревень и заводов давно бы сгнобили в застенках или расстреляли на месте, по одному подозрению в содействии партизанам. Он не предатель, но патриот, но, к сожалению, патриот-интеллигент, чей романтизм и мягкость лишь усиливают «крутящий момент» перемалывающих его жерновов войны.
Перелистываем дальше и вот уже перед нами портрет старого коммуниста. Это он ещё несколько десятилетий назад вместе с товарищами освобождал родину. Партизан-герой! Но кто он теперь? Просто старик, забытый своими детьми и внуками, в стране, которую он явно видел другой. Но той, которую получил от своих соратников, как только они дорвались до власти. Вы думаете, что «они сражались за родину»? Лишь немногие. Остальные видели в этом лишь социальный лифт. Власть, слава, собственность (когда-то чужая, но теперь личная, а не общественная, как провозглашали). Все эти полупьяные славосло-вия на поминках очередного боевого товарища о том какие они герои, как им тяжко было в зимних горах и весенних болотах. Герои… насиловавшие девчонок и старух в своих же деревнях, избивавшие и пытавшие втроём, впятером помещиков, сельских старост или кого подвернётся. «Звёзды» и погоны им давали за молчание и вовремя прикрытые глаза. Хотя, конечно, и не всем.
Но главное действующее лицо здесь, несомненно, она. Молодая красивая девушка, привидевшаяся во сне четырём разным героям. Тем, кто её когда-то любил и кто обманул, и той, кто всегда хранила надежду, встретить её вновь, или хотя бы узнать, что она жива. Один предал её мечты (наивные и подчас глупые, но всё же мечты, а с ними и надежду), второй предал, наверное, как друг, не успевший или не пожелавший её спасти (хотя и надо отдать ему должное рисковавший собственным положением). Но третий. Третий предал её как человека. Мужчина, так предающий девушку/женщину, таковым может называться лишь с биологической точки зрения, а так он моральный скопец. Ибо по определению должен быть ей защитой, не взирая, любимая она или случайная знакомая («Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать», Рим. 15:1). Драгун и врач хотя бы не были трусами - они могли где-то в себе сомневаться или бояться своего отношения к ней, но честны и смелы были перед лицом опасности, оберегая её. Партизан же вёл себя как трус перед ней, перед собой и перед другими, когда только от него она и могла получить помощь. И ведь стал героем. Такие, по-моему, даже недостойны памяти о тех, кого оставили.
Я называю главную героиню «девушкой», т.к. её поведение, восприятие жизни никак не соответствует человеку взрослому, женщине. Она вызывающе наивна. При этом не по времени и месту дерзка и своенравна. Для неё, кажется, не существует слов «нет», «нельзя». Она делает только то, что ей хочется, ценит только то, что ею любится. Завести крокодила, ей так же легко как завести любовника. Но при всём при этом её не назвать эгоисткой. Скорее она по-детски слепа. Она в равной степени не видит и не ценит любовь своего мужа (вот уж как не вспомнить: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей»), и не понимает катастрофы, охватившей мир. Как маленький Обломов или, наоборот, умирающий Ницше, она заливается слезами ярости, видя как гибнут на войне «Савраски», не желая видеть гибели тысяч людей. Щедрая на чувства, она скупа на здравый смысл; открытая миру, она закрыта для понимания близкими; упрямая в каких-то бытовых мелочах, она подчас пассивна там, где нужно проявить волю. Её можно поставить в один ряд с героинями Брэдбери, Фицджеральда, Сэлинджера, Флэгг – теми весёлыми трогательными девушками, что своим самобытным мироощущением заставляют мужчин (да и вообще окружающих) сбросить оцепенение прагматизма, увидев романтику или трагедию там, где её уже никто не видит. Но таким людям нет места на войне.
По композиции роман напомнил мне Слепые подсолнухи . Четыре истории, четыре взгляда на одного человека. Как если бы на ваших глазах из куска сепиолита по очерченной линии кронциркуля начали вытачивать статуэтку. И вот вы уже видите не только героиню, но и войну, второстепенных персонажей, даже природу глазами четырёх разных людей.
Как Стейнбек показал мне другую Великую депрессию, так и Янчар показал мне другую Вторую мировую. Книга, заставляющая многое передумать и многое прочувствовать. Последний раз, когда меня так трясло от ненависти к человеческой мерзости и скотству, спроецированному художественным текстом, были "Заводной апельсин" и «Aquí no era yo».
La Guerra, bellum,-a, vojna, война – злая ирония в том, что во многих языках она женского рода, хотя совсем у неё не женское лицо, и душа, к сожалению, тоже. И тем символичнее, что сочувствие героиня находит в том, для кого война даже на семантическом уровне - мужского рода (der Krieg), будучи перемолотой в труху потерявшими всякое человеческое достоинство соплеменниками. Впрочем, вряд ли они обладали им ранее.
Пожалуй, одним из основных моментов, заставивших меня задуматься о судьбе женщин во время Великой Отечественной войны до прочтения этой книги, стал агитационный плакат в музейной экспозиции, посвященной работе санитарного батальона, открытой в одном из отдаленных фортов города Кронштадта. Плакат изображал суровую санитарку и не менее сурового перевязанного красноармейца посреди поля боя, надпись гласила: «Дружинницы Красного креста! Не оставим на поле боя ни раненного, ни его оружия»! После небольшого ступора я полез смотреть вес ППШ и винтовки Мосина (5,3 кг и 4,5 кг соответственно), а также вес пулемета Дегтярева (уже приближается к 10 кг, если учитывать вес патронов) – и стал размышлять над возможным весом раненного в обмундировании, которого надо перемещать ползком под обстрелом. И над тем, как с этим справится должна была справляться женщина.
В свое время работала волонтером по программе, поддерживающей бывших малолетних узников фашизма. Одной из наших главных задач был сбор информации о жизни в военное время. Сперва у подопечной, потом ко мне тянулись другие старики, которые почему-то именно мне хотели рассказать о том, что они пережили. Перед поездкой в волонтерский лагерь настойчиво посоветовали прочесть еще и эту книгу. Оказалось, морально готовили к тому, что нам придется брать интервью у бывших солдат вермахта, у немецкой фрау, которая боятся начала лишь в 43г, у бывшей медсестры, которую раненой транспортировали в тыл и чуть не изнасиловали свои же. Перед встречей с грязью в реальности, нужно было ознакомится с нею в текстовом варианте. Не помогло, честно. Привезенных немцев, пусть и стариков, хотелось ранить хотя бы морально за погибших ранее родственников...
Купила книгу случайно, выбрав с распродажной полки, да еще и по рекомендации продавца. Очень жаль, что она не привлекла такое массовое внимание покупателей, как должна бы. В книге можно многое увидеть и соответственно осознать.
Афганистан - это такая страшная рана, которая не заживает, а ее все заклеивают, заматывают, скрывают. И, вроде, все знают уже, что она есть, что она страшная, но делаю вид, что ее как бы нет. Вот такой парадокс.
Что мы, родившиеся во второй половине 80-х, знаем об этом? Каждый - свое. Для меня это папа моей знакомой - с виду нормальный, адекватный, даже приветливый человек, но с ужасным, тяжелым, реально черным взглядом. Сколько лет прошло, а я помню, хотя тогда никто из нас, детей, особо не знал, что это такое - Афганистан.
Душераздирающие песни в электричках и в переходе - даже те песни, которые поются дурными голосами, и не факт, что поющиеся настоящими афганцами.
Фильм "Груз 200", но это - отдельная история, метафоричность которой не отпускает, и не отпустит, наверное, уже никогда.
"Пьяное быдло", как их многие называют, люди в тельняшках и в голубых беретах, над которым в начале августа каждого года так любят остроумно шутить веселые интернет-пользователи, генерящие фольклор, фотожабы и прочее, даже примерно не представляющие, что у этих "пьяных быдланов" в голове, что до сих пор стоит у них в глазах.
Чечня - более близкое событие по временной шкале.
Парень в психиатрической больнице - здоровенный, огромный, но со взглядом и разумом 8-летнего мальчика.
Молодой человек из одной нашей тусовки - веселый, позитивный, душа компании, гитарист. Как в одну секунду стекленели его глаза, разум куда-то проваливался, из реальности он выпадал. Это было очень страшно, но привычно.
Мой муж к моменту начала Чеченской кампании достигал призывного возраста. Обычная семья без возможностей отмазать, очень средняя успеваемость без шансов на поступление в вуз - он пошел бы в армию, и, с огромной долей вероятности, был бы отправлен туда, если бы не одно событие, произошедшее в его жизни. Он до сих пор об этом вспоминает.
Целые аллеи на городских кладбищах.
"Лес рубят - щепки летят". Чудовищная, циничнейшая правда, от которой никуда не деться, не спрятаться, ее нельзя отрицать, но так не должно быть, все-таки! Жизнь человека - щепка. Как так? Нам неведомо, нам не постичь. Но главное - не привыкать к этой мысли, не рассматривать ее как некую норму, примету времени. Потому что это - прямой путь к превращению в скотов, или даже хуже...
то ли в столь ранней практически доперестроечной книге этого и правда не прозвучало, а то б не опубликовали.
Зато автор сказала это в своем интервью.
"У нас все настолько перепутано, добро и зло, все так перемешалось, что очень важно было об этом говорить. Мы мало знаем про себя, про свое прошлое, мы даже не проговорили его, мы его запечатали. Вот немцы смогли разобраться со своим прошлым. Это сделали интеллектуалы, изменив массовое сознание. Мы же этого не сделали."
Взято отсюда
Мы не проговорили свое перепутанное добро-злоевое прошлое! Увы! Мы пытаемся его охорошить и огероизировать.
Захотелось мне после прочтения книги в декабре прошлого года написать свой отзыв о ней в одной из социальных сетей, всем, конечно, известной. На первый взгляд она (книга) вызвала к себе с моей стороны отторжение. Неподдельное. Ну не верилось мне, что "афганцы" могут такими быть. А там с первой страницы выходило, мол, они - убийцы. (Кстати, у меня о той первой истории из "Мальчиков" появилось другое мнение). Следующие истории показывали, что советские воины-интернационалисты благодаря Афганистану стали ещё и наркоманами. Я тогда, да и сейчас думаю, писательница словно специально подбирала такие рассказы. Мне эти рассказы явились переписанной художественным образом неправдой.
Нет, безусловно, столь негативное отношение к книге подогревалось заранее, потому что сначала мною прочитался "Суд над "Цинковыми мальчиками". Да мне до сих пор до конца не верится. А в те времена я познакомилась с несколькими участниками афганских событий. Очень хорошие люди, ничего плохого про них сказать не могу. И вот один из них прокомментировал мой пасквиль буквально следующим образом (помню частично, но дословно): "В ЭТОЙ КНИГЕ ВСЯ ПРАВДА! ВСЯ! И хорошая и плохая." Подобное замечание не обидело, нет. Но меня как будто сильно ударили чем-то тяжёлым. Может быть, "удар чем-то тяжёлым" и был тенью обиды, да серьёзной обиды не наблюдалось. А ныне я понимаю, что и нельзя обижаться на человека за высказанное мнение. Тем более, если человек сам всё рассказанное видел своими глазами.
Таким людям, как я, не столкнувшимся с войной в жизни, вероятно, и не следует "профессионально" оценивать ситуацию. Да, верно, всякое ТАМ происходило, о чём мы преспокойно читаем в книжных изданиях и в сети Интернет. Спасибо, что пока есть люди, которые способны указать нам на наши ошибки.
у патаемным месцы вырый ямку пакладзі на дно фанцік фольгу кветкі
прыцісні шкельцам засып зямлёю
калі цяпер пакалыпаеш там пальцам – у цябе будзе твой сакрэцік
толькі абарані яго ад суседскіх злых хлапчукоў
з выраю вяртаюцца з выраю
ветракі губляючы клёпку
вепрукі губляючы іклы
святлафоры губляючы колеры
буслы-альбіносы губляючы душы ненароджаных немаўлятак
усплываюць у бурбалках неба недатопленыя кацяняты
тата – я цябе памятаю – і ты вяртаешся
з выраю з выраёвай кунсткамеры
падаюць сыплюцца спорным тэтрысам
матылькі з абарванымі крыламі
галубы з перабітымі лапкамі
спісаныя нататнікі
васковыя недапалкі сэнсы страчаныя паняцці забытыя
рэчы адухаўлёныя людзей бяздушных
вырыю ямку вырыю
ў двары паміж гаражамі
зграбу схаваю мне мне трэба
ветракі з матыльковымі ікламі
анёлы з буслінымі дзюбамі
вожыкі з сасновымі голкамі
Купа`лы з крыламі ветраковымі
Коласы з-пад сярпоў тваіх ды молатаў
я накрыю іх пляскатым шкельцам
мой сакрэцік
як глядзяць яны на мяне засушаныя паўпрыдушаныя
нежывыя недагарэлыя незагаслыя няздары няшчасныя
не міргаюць шклянаватымі вочкамі
чыесьці трызненні ды гістэрыкі
мае выраёвыя феніксы
ўсе-ўсенька “пагоні” ды “верасы”
вырыю ямку вырыю
ды на краі паслізнуся
выраю хочу выраю
а паміраць баюся
выраю хочу выраю а паміраць баюся
лета 2004
Почати цю книгу- як у ріку ступити.Зробив крок,зануривсь- і несе тебе сильною повною течією без упину.А коли все скінчилось,виринаєш очманіло,безсило,спустошений та наповнений одночасно.
"Найди меня, если сможешь" - говорила мне книга Светланы Алексиевич очень очень много лет.
Первый раз я услышала о ней в какой-то группе в ВК. Мне понравились цитаты из книг. С того момента начались поиски бумажного издания, но либо я не успевала купить себе экземпляр, либо не было денег, либо не могла найти. О, это были ужасные поиски. Беготня по всем лавочкам и магазинчикам в любом городе, чтобы найти хотя бы какое-то издание этой книги.
Но нашла я её совершенно случайно. Скорее даже это книга меня нашла на полке в журнальном отделе Ашан. Стояла себе, неприметная, спряталась за какие-то любовные романчики. Но как только я увидела кусочек этой обложки, меня было не остановить. Муж даже вопросов не задавал, не спорил. Он же вместе со мной мониторил все магазин.
Вот такая встреча. Так что будьте бдительны, может ваша книжная мечта-хотелка лежит совсем не там, где вы ожидаете ее найти.
Знакомству с этой книгой я обязана небольшому проекту в школе. Нас попросили сделать буктрейлер (новое для меня понятие) к любой книге; учительница решила, что эффектней всего было бы взять произведение недавнего лауреата Нобелевской премии, ведь "У войны не женское лицо" у всех на ушах, но немногие ее на самом деле даже открывали.
Конечно, нельзя было браться за букрейлер, не прочитав произведения. Я открыла книгу на какой-то странице, думала просто ознакомиться и не смогла остановиться...
Книга настолько сильная. Каждое слово. Каждое лицо. Каждая женщина.
Вот один из отрывков, тронувших меня до глубины души:
«Кто-то нас выдал... Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда. Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она затягивала намертво. По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде.
С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный... Просит грудь... Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели рядом... С собаками... Собаки услышат, все погибнем. Вся группа – человек тридцать... Вам понятно?
Принимаем решение...
Никто не решается передать приказ командира, но мать сама догадывается. Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит... Ребенок больше не кричит... Ни звука... А мы не можем поднять глаза...»
