— Да ты просто не знаешь! Они там все в кино наврали! А он жив, жив — мне мама сказала! Такая книжка есть, и он там жив!
— А мне мама сказала, что он там тоже умер! Ну покажи, покажи, где он живой?
Две мои подружки, растрепанные, красные, в расстегнутых шубках, несмотря на мороз, спорят, еле сдерживаясь, чтоб не перейти на драку. Я стою в стороне и просто реву! Мне хочется встать на сторону той, которая уверяет, что Бим живой, но я не знаю правды!
Фильм добрая половина класса посмотрела еще вчера, в первый день проката, и сегодня в школу почти все пришли опухшие от слез. На переменке мы уже бегали в школьную библиотеку за книгой, но нам не дали —маленькие, мол, еще! На уговоры сказать, жив Бим в книге или умер, библиотекарша хмурилась и отправляла нас в класс, чтоб не отвлекали от работы.
И вот, мои подружки спорят, а я не знаю, что делать!
— А я попрошу сестру и она возьмет книгу. И я тебе покажу. Он — жив, а ты просто дура! И собаки у тебя нет! Дура!!! Не дружу с тобой больше!
Ксанка добавляет убийственный, по ее мнению, аргумент и гордо удаляется. Наташке нечего сказать. Нечего сказать и мне — у меня тоже нет собаки.
Через несколько дней Оксанка продемонстрировала нам книгу, где Бим... был жив! По крайней мере, в ней не было ничего сказано о том, что он умер. И сцен последних из фильма не было.
— Я же говорила: живой он!
Правда Оксанка почему-то не смотрит на нас и подозрительно шмыгает носом, да и голос у нее какой-то странный. Но мы так рады, что на это не обращаем внимания. Живой! Какие же они там, в кино, дураки — все переврали! Никто уже не помнит о ссоре, мы в обнимку ходим по школьному коридору и говорим, говорим, говорим о замечательном псе, который жив!
Только через пять лет, когда я увидела эту книгу в другой библиотеке и взяла ее почитать, узнала, что Ксюха просто выдрала две последние главы. Чтобы Бим остался живым.
Я ей не сказала об этом ни тогда, ни через много лет. Я ее поняла. Я тоже этого хотела.
Мне было лет семь, я думаю. Утром по телевизору показывают фильм. Про собаку. Про спаниеля. Про Бима.
-Мама, - говорю я, - он умрет?
-Нет, не умрет, не смотри, - ответила мама, засыпая.
Но сердце не обманешь.
Через год-полтора среди книг я обнаружила ее, зачем я ее прочитала?
Наш Бим был старше меня на один год. Бим, любимый Бим, красавец-спаниель, который ради того, чтобы защитить меня, однажды покусал за задницу какого-то мужика. Бим, который катал меня на санках, на мини-лыжах. Бим, чьих пузатых маленьких щенят я держала на руках. Бим, из чьей шерсти мне вязались теплые носки. Бим был бесконечно предан деду, который всегда возил Бима с собой - на переднем сиденье своей нивы. Бим был бесконечно предан маме и мне. Так, что, если бы мы встали с разных сторон и звали его к себе, он заскулил бы и метался между нами. Бим был со мной с самого детства. Я ясно помню голос деда, который по телефону говорил мне, что Бим умирает. Помню, как стоя у окна с трубкой в руке, замерла и ничего не могла сказать. А внутри все словно разрывалось. Помню, как мы с мамой плакали, а папа, невыносивший наших слез, говорил: "Ну что вы рыдаете, это же всего лишь собака". Нет, нет, нет. Это Бим.
Мне было двенадцать, Биму - на год больше.
Я никогда не перечитаю книгу и никогда не пересмотрю фильм.
UPD: Эта история рассказана не с целью заставить всех растрогаться и довести до слез.
- Ну что, Наташ, знала вот ты что на яблоне может быть грушевая ветка?
- Нет… Правда может?
Мы были в саду, было лето. В конце сада журчала река. Мелкая, мутноватая. Местами живая, местами с запрудами. Там плавали утки, было полно пескарей. Еще заливались лягушки и иногда рокотал насос, перекачивающий воду из реки для полива огорода. Дед подходил то к одному дереву, то к другому и неторопливо клал огрубевшую ладонь на ствол.
- Вот ветка сливы на абрикосе. Не веришь? Смотри - разная завязь. Вот сестра твоя любит биологию, будет как и я. Биологом. А может быть захочет быть ветеринаром. Выбери дерево себе, сама привьешь. Обязательно слушай его рукой. Ствол должен быть теплым, в нем должна быть жизнь, должен быть ток.
- Вот это. - трогаю как и дед ладонью теплый, гладкий ствол.
- Это айва. Ишь какая… Ну, попробуем.
Оказалось, это совсем не сложно - прививать одну культуру к другой. Самое сложное почувствовать ток ладонью, проще если прислониться щекой к стволу. Где теперь моя айва с яблочным привоем из крестообразного ороговевшего шрама на гладком стволе, похожим на губы? Как объясняет новый владелец наличие странных деревьев в своем саду? Заметил ли их вообще?
Станичный дом с садом был продан и бабушка с дедушкой поселились рядом с нами. В городе. Деду было скучно. Периодически, вокруг дома появлялись саженцы с необычной формой яблок, то грядка помидоров с кожей как у персика.
У меня была самка попугая. Желтого цвета и судя по ее шершавому клюву и тихому нраву, дамой она была в летах. Звали ее Клотильда. Я учила ее говорить, но тщетно. Жила она в небольшой клетке, казалось, что ей совершенно не нужно внимание. Были у меня и аквариумные рыбы. Самые разные. Когда дед поселился с нами по соседству, все мое хозяйство он изучил и раскритиковал. Клетка у Клотильды мала. Негоже курочке без петуха. Аквариума всего два. Некоторые популяции враждебны друг другу, одной не подходит круглый аквариум, другой необходима более теплая вода. Дед выдал мне десять рублей на новый большой аквариум и велел купить новых рыб. Обязал ходить каждую субботу на рынок за живым червем для рыб. Черно-белых скалярий называл немецкими бомбардировщиками, заворожено наблюдал за ними часами, измерял температуру воды, давал денег на пополнение их семьи и тщетно пытался добиться от них потомства. В круглом аквариуме у нас плавали «поросята» - золотые рыбки.
Однажды, несколько дней шел очень сильный дождь. А потом было несильное землетрясение. Никто не пострадал, кроме огромного жилого массива, в котором мы жили, дома полопались как перезревшие плоды и буквально сползли по склонам. Местность была гористой. Наши дома остались целы. Людей эвакуировали. Они радовались, потому что власти города выделили для расселения несколько многоэтажных домов в спальном микрорайоне города. Почему-то они считали, что жить в квартирах лучше, чем в своих домах. Эвакуация была радостной. Потом, несколько месяцев кряду они возвращались на грузовых машинах и вывозили свое добро. На нашей улице уцелело всего пять домов, в том числе наши, в которых остались жить люди. Остальные поврежденные дома нескольких кварталов были снесены бульдозером.
Но сады не тронули. Через пару лет, без должного ухода сады превратились в плодовые леса. Трава с человеческий рост, там где дорожки были мощенными образовались туннели. Бурным белым и розовым цвели сады весной, жужание пчел было таким, будто мы жили по соседству с пасечным производством. Весенние луковичные цветы как метки на карте выдавали места бывших палисадников. Летом гнулись до земли ветки с килограмами абрикосов, слив, яблок и груш. От осеннего ветра шумно сыпались орехи… Люди редко появлялись там. Это были только наши, с дедом, дикие владения с плодовыми деревьями, в которых мы хозяйничали. Появилось много белок и соек. Дерзкие и любопытные, вечные конкуренты, они бывало дрались и шумно перекрикивали друг друга. Дед периодически выходил на поиски стоящих саженцев, семян.
Но один раз он пришел совершенно с необычным трофеем. В несколько заходов он принес эмалированные решетки, которые раньше были полочками для чьих-то холодильников. Я не сразу поняла, зачем они ему. Он смастерил из них огромную клетку для Клотильды, которой суждено было переехать и выйти замуж за Гошу, которого мы купили вместе с дедом на птичьем рынке. Вообще в клетке запросто могла бы поместиться пара страусов. Занимала она половину гостиной в их доме в холодное время года, а летом она демонтировалась и собиралась заново во дворе. В месте без сквозняков, в углу, между забором и домом. Не знаю чем кормил их дед… Дело в том, что очень скоро клетка, способная вместить страусов стала если не тесной, то не пустой точно. Применив методы, проверенные на птицефабрике, дед добился, что Клотильда несла по одному яйцу в неделю. Клотильда - не курица, на яйцах сидеть не хотела. Дед придумал инкубатор. Сначала были птенцы с торчащими пеньками, вместо перьев. Потом они превращались в ярких попугаев. Потом нести яйца стали остальные самки. Потом третье поколение. В неделю было порядка десяти яиц. Люди, имеющие кошек и позволяющие им рожать котят, знают что это такое - пристраивать потомство. Когда мы сбились со счета сколько у нас попугаев, когда раздали всем желающим по паре птичек, когда в доме стало невозможно ни разговаривать, ни спать из-за горластости наших питомцев, дед вздохнув, перестал собирать яйца и складывать их в инкубатор…
Сегодня, когда я бываю в городе, где прошла часть моего детства, всегда стараюсь выбрать длинную дорогу, которая не по пути туда, куда мне надо. Я стараюсь проехать мимо ботанического сада, который сажал мой дед со своими учениками после войны. Которым очень гордился. Он мечтал, что бы кто-то из детей или внучек пошел по его стопам. Искал в каждом из нас тот самый ток. Прививал ее. «Расшатывал наследственную основу» в нас с целью усиления корней и красоты кроны. Его сын, младший брат моего отца, как две капли воды похожий на деда, пошел по его стопам. Он уже профессор и работает в сельскохозяйственной науке. Как и дед, хоть дед и не был профессором. И даже улыбается как он. А я… Проращиваю семена от тайских арбузов и высаживаю их в чернозем. Выращиваю финики, манго и лимоны из косточек. Растут. Это все он, его токи. Я знаю.
Я уже рассказывала эту трагическую историю - и не перестану. Она о том - как у меня в школьные годы между хорошими учителями литературы затесался плохой - в девятом классе. Когда на прочтение Михаил Салтыков-Щедрин - История одного города нам дали 4 дня - и погнали сразу дальше. Зато - мы месяц сидели на Валентин Распутин - Прощание с Матёрой . Серьезно - у нас было прилично уроков литературы, и целый месяц очередной урок - опять "Прощание с Матёрой". Приходишь - "Прощание с Матёрой". Вот что можно месяц разбирать в произведении??? Складывалось такое ощущение, что учительница просто забывала, что мы уже высосали это несчастное "Прощание..." до костного мозга - и начинали по новой...
Книгой можно хорошо так задолбать - если долбать ей долго и упорно. Признаться на духу - я книгу просто возненавидела! Это было невыносимо - даже слышать это "Сегодня у нас... "Прощание с Матёрой" (и класс добавлял - "опять"). И не помню даже, что мы с ней делали - просто с тех пор, услышав название "Прощание с Матёрой" - у меня начиналась крапивница и трясучка(
Взрослым умом я понимаю - что ни книга, ни автор такого не заслужили. Поэтому с удовольствием и всей ответственностью приняла совет - дабы автора реабилитировать. И шалость удалась - о своих ощущениях расскажу в отзыве.
Я это о том, что у всех нас - разное отношение к "книгам из школьной программы". Кто-то ей наслаждался, кого-то даже ей откровенно мучали. И довольно много книг - вообще не совсем понятно, как попали в программу и возраст. Я из-за внеклассных занятий возненавидела Пелевина - очень рано было бить Виктор Пелевин - Жизнь насекомых по моей нежной 17-летней психике. И, может, не стоит ставить крест на книге или авторе, если - им перекормили в школе. Я вообще не люблю этот школьный подход - "высасывание книжного мозга и поиск синих занавесок". Может, стоит преодолеть предубеждение и вернуться в более осознанном возрасте - у меня с Распутиным получилось)
Во второй раз замечаю у себя проблемы с предвзятым отношением к литературным произведениям, экранизации которых я увидел значительно раньше, чем прочитал сами тексты. Долго не хотел знакомиться с «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи. Почему-то считал, что давным давно виденная замечательная экранизация Милоша Формана(1975г.) с гениальным Джеком Николсоном позволяет мне думать, что этого достаточно. Прочитав не так давно книгу, я понял, что очень серьёзно ошибался. Для меня произведение Кена Кизи оказалось значительно более сильным по сравнению с оскароносным фильмом Формана.
И вот «Белый Бим Черное ухо» Троепольского. Опять та же ситуация. Не хочу умалить достоинства одноименного кинофильма Станислава Ростоцкого (1976г.), даже получившего номинацию на Оскар в 1979 году в категории «Лучший фильм на иностранном языке». Но теперь, прочитав саму первооснову, понял, как много упущено в сценарии смыслов и подробностей, заслуживающих самого пристального внимания. Лишний раз убедился, что невозможно перенести замечательное литературное произведение на киноязык без потерь. И повесть невелика, а настолько много автором заложено в неё, что в этот раз я убедился, как много терял, не прочитав её.
Самое смешное, что в последнее время стал замечать, что новые книги, прочитанные в последнее время, которые переносятся на экран, особенно, те, что запали в душу, запускают во мне обратный процесс по сравнению с прошлой жизнью. Я не хочу смотреть экранизации по ним, ни то чтобы боясь разочароваться, а, понимая, что моё самостоятельное внутреннее представление об этих книгах, можно сказать, фильмы, снятые самим собой в воображении при проживании событий, описанных в них, позволяют мне считать их эталонными для самого себя. Вот такое самообольщение… Хотя доля истины в этом есть. Моему воображению не требуются огромные бюджеты и гениальные актёры для воплощения самых смелых фантазий в экранные образцы. Особенно, когда литературная основа настолько будоражит мысли, что угнаться за творческим самовыражением своего мозга невозможно. Разве что – во сне?..
Если раньше у меня кино опережало чтение, то теперь литература впереди кинопостановок.
Сашка с трудом продрал глаза, шатаясь и задевая предметы, направился к входной двери, где уже пару минут надрывался звонок.
- Володей? - не было пределу Сашкиному удивлению. Чего это он заявился, мог бы и сообщение прислать.
Группировка по сути таковою и не являлась. Знаете, как это пугающе и часто нарочито надуманно звучит типа "неформалы" или даже "банда". Так, собирались на своем районе пацаны - поговорить, поиграть в футбол или что другое, чем-то полезным обменяться. Вместе и интереснее, и отпор кому-то дать в наше нелегкое время всегда проще. Все, конечно, знали, что в городе им давно дали имя, назвав их в честь улицы, на которой они жили и считали группировкой. Сами же пацаны к этому имени прибегали нечасто. Иногда лишь для краткости, тем более, что никого все это особенно не беспокоило. Мало ли кого как за глаза называют.
Группировка, если ее все же так обозначить, не была и этнической. Само собой вышло, что немногочисленные друзья других национальностей, жившие по соседству, со временем куда-то уехали - служить или учиться, хотя и чаще всего - с родителями в другой регион на постоянное место жительства. Оно и понятно, никому не запрещено искать лучшей жизни, дела в республике шли не ахти, может даже кого-то и вытесняли на национальной почве. Только об этом никто не слышал, имело это какой-то мелко-бытовой характер и чтобы подвести под этим политическую черту, нужно было быть сказочником не хуже Вильгельма Гауфа. А потому, Сашка как-то очень удивился, когда на одном из национальных форумов в интернете обнаружил неоднозначную трактовку вышеозначенного процесса - дескать, из республики потихоньку гонят инородцев. Не замечал он подобного. Все, кого он знал, уехали по своим, объективным причинам. Формулировка же "национальный форум" Сашке не нравилась. Несло от этого чем-то средневековым. Подобные форумы о национальностях, а не для национальностей. То есть, они для всех, кто темой владеет. По сути, тема была очень актуальной, поэтому когда Володей, пацан сильный и упрямый, прямо с порога объявил, что сегодня в 23.00 общий сбор, Сашка не очень удивился. Подумал только про себя: "Началось".
- Так ты рассылку сделать не мог? Охота тебе по домам таскаться? - обеспокоенный Сашка не подавал виду и продолжал зевать во всю ширину лица.
- Нет. Дело серьезное. До каждого нужно донести. - Володей как будто заранее знал эту фразу. Проговорив ее, он нехорошо зыркнул на Сашку из-под густых бровей. Оно и понятно, если бы мог, то не стал бы демонстрировать, что кроме Сашки был еще у кого-то.
- А что случилось-то, Володей?
- Все вечером. Я пошел.
Дверь хлопнула за Володеем и Сашка остался наедине со своими мыслями. Володей жил в соседнем доме и, если он начал обходить пацанов против часовой стрелки, то к Сашке пришел к первому. "Нет", - решил Сашка. Здесь дело даже не в часовой стрелке. Приходил к нему Володей к последнему. Специально, чтобы опыт подобного разговора приобрести, чтобы загодя послушать - что скажут пацаны обо всем об этом. Потому и сказал мало. Придя к такому выводу, Сашка взялся за телефон. Обзванивать пацанов он начал тоже по часовой стрелке, чтобы постепенно во времени двигаться вслед за Володеем.
Картина прояснилась уже минут через двадцать и Сашка задумался. Володей прислушивался к Сашке. Конечно, не показывал этого, подтрунивал над ним, даже насмешничал иногда, но всегда замолкал, когда Сашка начинал говорить, глаза становились задумчивыми, было видно, что задевают за живое его Сашкины слова. Сашка об этом знал, поэтому нападки Володея всерьез не воспринимал. Понимал, что для поддержания имиджа они, не больше. Нельзя тупо воспринимать слова человеческие. Понять желательно принцип построения мышления, логику выводов и причинность основополагающего. Слишком нудные слова, но как еще выразиться?
Бить кого-то по национальному признаку, даже может убивать? В голове сразу всплыли все давешние разговоры с Володеем. Сашкина бабушка была иной национальности и в обычные дни ему всегда на это пеняли. Володей говорил, что поэтому Сашка гнет интернациональную линию, кичится своей толерантностью и называл его "потенциальным манкуртом". Уедет Сашка в город учиться и забудет о своей национальности.
Постоянно употребляемый среди пацанов термин "манкурт" давно стал обыденным. Читал Сашка "Легенду о Манкурте" Чингиза Айтматова, удивляясь плоскому и поверхностному толкованию этого понятия среди пацанов, хотел он до всего своим умом дойти. Никто Айтматова не читал, зато незнакомое слово затвердили накрепко, постоянно повторяя "манкурт" да "манкурт". Сашке всегда объясняли, что манкуртами становятся те, кто предал свой народ. Почитав Айтматова, Сашка пришел к иному выводу. Манкурт - безголовое существо, которое тупо исполняет все, что ему скажет хозяин. Кто же в данном случае манкурт?
А еще в "Буранном полустанке", частью которого являлась "Легенда о манкурте" очень к месту упоминались инопланетяне, взирающие на землян как на идиотов с их междоусобицами. Чепухой занимаются люди, перетягивая одеяло друг с друга, возней мышиной. Если тратить на это время, то жизнь становится бессмысленной.
Бить людей других национальностей, даже может убивать? Как же потом бабушке в глаза смотреть? Друзьям, соседям, наконец, как же Достоевский? Впрочем, любимый Сашкин автор сам позволял себе националистические высказывания. Но это совсем не принижало великого писателя в Сашкиных глазах. Наоборот, придавало Федору Михайловичу образ человека своего, с недостатками и возможными промахами. Думал он об этом, нельзя об этом не думать. Всех сие касается. Кто лицемерно или по недомыслию думает, что свободен он национальных шор, тот реально заблуждается. Сразу вспоминается "Космополит в кафе" О`Генри, где герой долго говорит о свободе и предрассудках, без оглядки кинувшись в драку в самом конце, когда кто-то дурно отозвался о его родном городе.
Все это не раз обсуждалось, обросло бесконечными спорами, но сейчас длинной вереницей тянулось в Сашкиной памяти, когда он вечером шел на сбор. На месте был уже Володей и несколько его близких. Больше никого не было. Володей не повернул головы в сторону Сашки. Его высокомерная поза говорила сама за себя, немного повернутая в сторону голова скрывала злобную усмешку.
- Ты один? - посмотрел он наконец на Сашку. - Остальные где? Зассали?
- Никто не придет, Володей. Ты сам это знаешь.
- Что я должен знать? Не понимаю я, они о нас ноги вытирают, а мы терпеть должны?? Ты, Сашка, терпила? Нам здесь жить. Ты поступишь летом учиться, а пацаны здесь останутся. Да и не факт, что ты обязательно поступишь. Дворы пойдешь мести в большом городе.
- Меня не город привлекает, а образование. Поступлю - не поступлю - дело не в этом.
- В чем же дело?
Вопрос Володея прозвучал и видно было, что жалеет он о нем. Нужно было промолчать, нахмуриться, выдержать паузу.
- Ты мне тоже предлагаешь очки нацепить и учебниками обложиться?
- Не твое это, Володей. Сам знаешь. Шел бы снова на рукопашный бой. Получалось же раньше.
- Одно другому не мешает.
- Ты и не мешай. Мысли злые с делами неадекватными.
- Ладно, бесполезно разговаривать, - зло сощурился Володей, вспомнив о том, что он здесь парень центровой. - Иди, сам решу.
Шел Сашка и думал о том, что разум, только разум отличает человека, именно он по-настоящему ценен. Нет у разума национальности, так же, как нет ее и у глупости. Дома бормотал телевизор. Бабушка смотрела какую-то очередную черно-белую чепуху советского времени. Ей нравилось. Главный герой на экране блестел своими правильными чертами лица и очень нарочито картинно повторял: "Изменился теперь народ советский. Он теперь политически грамотный". Сашка улыбнулся.
Сейчас немного смешно вспоминать об этом, но что уж тут – было дело.
«Тучку золотую» мы читали в шестом классе по внеклассному чтению. К тому времени наша учительница по литературе, дай ей бог здоровья, уже успела приобщить класс (ну или большую его часть) к классике советской литературы. «Улица младшего сына», «Четвертая высота», «Повесть о Зое и Шуре», «Кортик»… Мы зачитывались этими книгами, хотя, как выяснилось потом, по программе не должны были видеть их вовсе. И вот – новое задание, за которое мы взялись с энтузиазмом. Потому что, во-первых, «Ночевала тучка золотая…» - это же въевшееся в память с детства любимое стихотворение! А, во-вторых, очередная замечательная книга!
Вот как нам думалось. И как-то так получилось, что моя лучшая подружка прочитала книгу первой (обычно бывало иначе). Позвонила мне и говорит каким-то странным голосом:
- «Тучку» дочитала?
Я призналась, что нет. Все тем же странным тоном мне велели дочитать поскорее. И вскоре я поняла, отчего была эта странность в голосе.
Поразительно, но весь класс с удивительным единодушием пришел на следующий урок литературы с четким намерением скандалить. И едва дверь за учительницей закрылась, на нее обрушилась целая волна чисто родительских упреков (хотя сами родители ни сном ни духом) из уст шестиклассников. Как, вопрошали мы, как это можно давать читать ДЕТЯМ?
Учительница не поняла, в чем дело. Я встала и зачитала отрывок, где Колька находит Сашку. Голос срывался – то ли от возмущения, то ли просто от шока. В ответ на это прочувственное чтение учительница резко заявила, что це есть литературное произведение, которое должен прочесть каждый. Но класс продолжал неистовствовать. Прочесть – пожалуйста! Но неужели нельзя было перенести это на попозже?
Сейчас, вспоминая это, я, признаться, удивляюсь нашей реакции. Слабонервным или излишне впечатлительным класс не был. Но все же это был первый раз, когда в книгах, всегда светившихся для нас образцом светлоты и уклончивости в тех местах, где речь идет о жестокости, появилось такое вот, ничем не прикрытое, душераздирающее описание.
Мне очень хотелось бы переосмыслить все это, и, я знаю, мне нужно перечитать это произведение, чтобы посмотреть на него другим взглядом. Но, честно говоря, мне тяжело себя заставить. Несмотря на все доводы разума, эта книга так и осталась для меня помесью багровых и черных цветов, разлитых по мрачным страницам. Книга одного момента - пугающего и жуткого...
В классе седьмом нам задали по литературе для внеклассного чтения эту книгу. Почему-то в программе этого произведения у нас не было, но учительница, конечно, хотела чтобы мы ее прочли. И я как прилежный ученик начала ее читать. Добралась почти до середины и тут мне на глаза попались две магнитофонные кассеты с фильмом. И я как глупый ребенок посмотрела их. Хорошо помню, что была одна в квартире, когда смотрела и как у очень впечатлительного человека в конце болело сердце. Сначала плакала, задыхаясь, потом просто чуть ли не выла.
Но я как прилежный ученик должна ПРОЧИТАТЬ книгу, а не посмотреть фильм. Но когда я открывала ее, начинала читать, а там все еще пока более менее хорошо, я не могла сдержать слез. В конце концов мои домашние запретили ее читать (хотя ее просто не могла читать, так как буквы расплывались перед глазами). Поэтому эта книга, как брошенный ребенок - камень висящий на моей совести. Я почему-то не могу не дочитывать книги до конца, даже если не нравится - добью. И я помню все свои недочитанные книги, их не так уж и много. Но надеюсь, что когда-нибудь я наберусь мужества и смогу пройти через эту историю снова.
P.S. Когда мне говорят, что нет печальней фильма, чем "Хатико: самый верный друг" (а таких среди ровесников не мало), я просто отвечаю: "Вы, значит, никогда не смотрели "Белый Бим Черное ухо"".
Невероятно, но факт - из-за этой книги я в далеком январе 2001-го года завалила экзамен по органической химии.
Надо же было такоему случиться, что, перебирая под Старый Новый год книжные завалы в коридоре, я нашла два выпуска "Роман-газеты" с "Белыми одеждами". На мой вопрос "а что сие такое?" папа неосмотрительно ответил, мол, про вас, биологов. И вот я, вместо того, чтобы готовиться к экзамену, не отрываясь, читала книгу, а, дочитав, принялась тут же перечитывать.
Ну ничего, химию я потом пересдала, а книга стала одной из любимых)
Его звали Билл, но мы звали его Билли, Биличка, Билька. Он был наш дворовый пес, желто-серого окраса, с грубой толстой шерстью, с коричневым носом и карими глазами. Он не знал никаких команд и не был благородных кровей, но, уж поверьте, нас мало тогда волновали его родословные. Он спал в подъезде у моих дверей, на брошенной кем-то старой шубе, когда еще не было кодовых замков, а соседи еще умели сострадать. Его не гнали, а даже ставили миску с водой, и еще одну, в которую мы всем двором тащили котлеты и сосиски, которые не съедали за обедом, хранили для него.
Он прожил с нами все это длинное, солнечное, заполненное событиями лето. Был непременным товарищем во всех наших играх и забавах. Наши мамы настолько привыкли к нему, что даже были рады: «Когда он рядом, нам за вас как-то спокойнее», говорили они. Потом я уехала в лагерь. А когда вернулась, он по-прежнему был здесь. Узнал. Прыгал так, что свалил меня с ног прямо в зеленую сырую утреннюю траву, облизал все лицо. Вот оно, счастье!
Наступила осень. Мы стали думать, как Биличка перезимует, нашли еще одну старую шубу, постелили ему в подъезде, чтобы ему спалось теплее. Вот в этих-то двух шубах мы и хоронили его.
Осенью умерла бабушка, и я уехала на похороны. В поезде думала о том, как там мой пес. Вернулась, сказали: вон он там, лежит. Задушенный. Слышали однажды ночью собачий визг.
Умерла бабушка. Но оплакивала я своего друга, своего верного пса. Долго жила с чувством вины, что оставила его тогда, как будто бросила, как будто предала. Выцарапала на подоконнике, гвоздем по белой краске, пять больших букв, смотрела на них и плакала.
Мы положили его в землю на стройке. Таких «замороженных» строек тогда было много. Кирпичная недостроенная коробка под гаражи. Вбили палку с перекладиной, на перекладине написали: «Я так любил вас и верил вам, люди. Почему вы так жестоки?».
Палка регулярно пропадала, мы вновь находили ее и втыкали. Это была настоящая война. Того человека, который убирал палку, уже давно нет в живых. Она ушла нехорошо, осталась совершенно одна, не могла выйти из квартиры, стояла на балконе и просила у людей дать ей кусочек хлеба. Мы жалели ее, пытались ей забросить на третий этаж буханки черного. Когда мы сидели там, у могилки нашего пса, и плакали, она грозила нам кулаками из окна и осыпала проклятиями. Наверное, ее руками его и не стало той осенью.
Мы приходили, садились на каменные плиты и оплакивали свое неумение тогда его защитить, свою детскую беспечность. Ведь можно было взять его домой или постараться найти для него хозяина. Это длилось осень, зиму и весну. А потом – перестали вести свою войну против жестокости и равнодушия взрослых. Наверное, тогда мы повзрослели.
Было следующее лето, и был еще пес, Бим. Был Данька, щенок. Были другие, уже безымянные. Они уходили быстро и безболезненно. Я даже не желала знать, куда и как.
Когда я стала сама зарабатывать деньги, я взяла с улицы собаку и кошку. И приучила себя к мысли, что всем не поможешь, всех не обогреешь. И даже могу почти со спокойным сердцем пройти мимо неуклюжего толстолапого щенка, который нет-нет да и появится возле магазина, начнет приставать к прохожим, искренне отвечая на ласку и теплое слово своим маленьким и уже поджатым хвостиком. Прохожу мимо него и верю, хочу верить, что все-таки какой-нибудь малыш притащит это чудо домой, уговорит маму оставить его, станет для него Другом и Хозяином.
Стройку достроили, каменные плиты увезли. Надпись на подоконнике закрасили. Но стереть из сердца вот эту детскую боль и обиду на взрослых очень трудно. Поэтому когда мой ребенок принесет в дом с улицы бездомного щенка, я, скорее всего, скажу ему: пусть живет!
