Запрещенные книги: артефакты прошлого или признаки величия?

Автор: Джулия Серебрински

Прошлым летом у меня неожиданно нашлось оправдание, чтобы прочитать трилогию Пятьдесят оттенков , а я и не подозревала, что так отчаянно его искала.

Все случилось в один день: близкая подруга за обедом сказала, что я просто обязана прочесть это немедленно, потому что книги очень «будоражащие», а за ужином уже другая подруга посоветовала мне не тратить время на эту «полупорнографию». Обедала я с девушкой несколькими годами младше меня самой, а за ужином мне составила компанию ровесница моих родителей. В ту же минуту я решила: книга об извращенном сексе, способная вызвать столь кардинально отличную реакцию двух поколений женщин, определенно заслуживает моего пристального внимания.

Завершив свой читательский марафон – за день или два, да кто считает? – я предалась размышлениям о власти массового маркетинга в отношении эротической литературы – не того, что стимулирует миллионные продажи и оккупацию прилавков «Costco» и вдохновляет блистательные пародии, а того, который распознает силу книги и почти случайно превращает ее в литературную классику.

На этой неделе мы говорим о запрещенных книгах, и, признаюсь по секрету, я бы хотела, чтобы и сегодня у нас был подобный инструмент, пусть и не такой откровенно зверский. В отсутствие Интернета и социальных сетей, какая маркетинговая стратегия могла бы больше соблазнить читателя, чем запрет?

По иронии судьбы, мне кажется, что книги, которые подвергались цензуре или запрету несколько поколений назад, не только акцентировали внимание скорее на герое, а не сюжете, и были написаны с большей тщательностью, но также носили характер более непристойный и шокирующий, чем любая современная популярная эротика. Возьмите для примера Тропик Рака Генри Миллера – во Франции роман опубликовали в 1934 году, в США же это случилось только 30 лет спустя.

Трудно представить, что кто-то способен прочесть хотя бы страницу этой отчасти автобиографической книги, не краснея и не ахая. Красочное повествование не ограничивается описаниями сексуальных встреч в темных уголках Парижа, сырость проникает в мысли героя, жесты, и всем этим Миллер так элегантно дирижирует. Не хватало только уникальной маркетинговой возможности – оказаться в центре судебных разбирательств по обвинению в оскорблении нравственности, что с лихвой обеспечил Верховный суд США.

Еще один фаворит – Лолита Владимира Набокова, запрещенная в свое время в Великобритании, Франции и других странах, но не в Америке. И все же у этой книги было относительное преимущество – ею в достаточной мере пренебрегали библиотекари и критики, которые, безусловно, поспособствовали тому, чтобы 50 лет назад роман моментально стал бестселлером. Бесконечные споры велись о том, что «Лолита», невзирая на ясно прописанных героев и события, это роман не о педофилии, а о чем-то совершенно ином: от тирании и любви до ностальгии и сатиры на провинциальную Америку.

Это откровенный роман о политике, изгнании, изнасиловании, подчинении и так далее. Лично я считаю, что эта книга в первую очередь о памяти. Это не единственная книга, которую Набоков написал о памяти, но самая грязная и грустная из них. Повествование настолько вневременное, неоднозначное, насыщенное. Чуть раньше в этом году «Лолита» подверглась нападкам в Санкт-Петербурге, на родине писателя, и это кажется жутким атавизмом советской эпохи цензуры, но снова доказывает, что запрещенные книги это не просто артефакты прошлого, они по-прежнему весьма надежно свидетельствуют об истинном величии.

Когда мы сегодня обсуждаем эротику, споры, как правило, сводятся к тому, насколько выше или ниже определенной интеллектуальной планки находится та или иная книга, словно мы пролагаем линию между просто грязным и по-настоящему провокационным. Подобная интерпретация – дело вкуса, и в ней кроется более или менее ровное отношение к любой книге. Я же испытываю непреодолимую тягу к старомодному разделению книг на запрещенные и доступные. И нет более определенного, прямо-таки дарвиновского критерия, чтобы определить, заслужила ли книга место в анналах литературной истории, чем запрет, наложенный на нее, дабы оградить общественность.

Перевод: Scout_Alice
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ