10 декабря 2021 г., 14:07

6K

Что значит быть русским? Литературные амбиции молодого Достоевского

29 понравилось 10 комментариев 7 добавить в избранное

Кевин Бирмингем о государственной цензуре в эпоху царствования Николая I

Российская империя, Санкт-Петербург. Фёдору Достоевскому двадцать три года. Нет ни первоначального капитала, ни постоянного источника дохода, ни четких планов на будущее. Петербургом правят военные, бюрократы и чиновники. Стать писателем означало плыть против течения. Дело осложнялось еще и тем, что одним из главных рычагов правления Николая I был жесткий контроль над литературой и распространением идей. Практически вся светская литература считалась вредительской. Почти сразу после коронации Николай I расширил агентурную сеть тайной полиции, основной задачей которой было выявление опасных высказываний.

Более десятка цензурных комитетов из различных министерств и ведомств проверяли практически всю печатную продукцию. Список запрещенных книг обновлялся ежемесячно. «Тайная канцелярия» проверяла все иностранные периодические издания, прибывающие почтой. Комитет иностранной цензуры изымал у иностранных туристов все имеющиеся у них книги и документы. Иногда на такую проверку уходило по нескольку дней. Цензоры выискивали секретные коды, якобы зашифрованные в музыкальных партитурах, а такие выражения, как «стихийное бедствие» и «брожение умов», считались пропагандой в подрывных целях. К примеру, одну из газет Николай I закрыл только за то, что в ней была опубликована неблагоприятная рецензия на понравившуюся лично ему пьесу.

Российская журналистика была связана по рукам и ногам. Каждое новое периодическое издание должно было получить государственное согласие, а это могло занять годы. Перед выходом в печать каждый номер тщательно проверялся, что делало своевременное изготовление тиража весьма затруднительным, а выпуск газет – практически невозможным. Провинившихся редакторов, а иногда и слишком снисходительных цензоров, сажали в тюрьму. Более осторожные цензоры умели заранее просчитать, как их грозный начальник или какой-нибудь слабонервный высокопоставленный дворянин могут отреагировать на ту или иную статью или фразу. Предприимчивые цензоры собственноручно переписывали вызывающие нарекания куски текста.

На протяжении многих десятилетий русская литература находилась под надзором и покровительством церкви и государства. Правительство учреждало и поддерживало десятки журналов, которые по сути выступали в качестве государственных органов. Чиновники склоняли к сотрудничеству авторитетных писателей и редакторов, выплачивая им вознаграждение. Продавать газеты на улицах и вокзалах было строжайше запрещено. Коммерческая реклама также находилась под запретом, что позволяло удерживать цены на высоком уровне. Издания с трудом могли охватить чуть более нескольких тысяч подписчиков, публикуя обрывочные новостные сообщения, невнятные письма русских из-за границы и единичные заметки о преступлениях (как правило, совершенных тоже за границей).

На протяжении долгого времени российская цензура обеспечивала мертвую тишину и забвение. Ни в одной русской газете того времени не было ни единого упоминания о петербургском наводнении 1824 года. Страшная катастрофа буквально поглотила столицу, пострадали сотни тысяч людей. Но всего этого как будто и не было. В эпоху царствования Николая I стена молчания стала еще выше и крепче. Если в первой трети XIX века ежегодное количество книг, издаваемых в России, возросло втрое, то к 1837 году всякий рост прекратился. В течение последующих 15 лет он оставался неизменным.

По любым разумным оценкам, решение Достоевского отказаться от своего имения и стать писателем было абсурдным. Зарабатывать на жизнь писательством было практически немыслимо. Прибыль приносили только сентиментальная чепуха, приключенческие романы и иллюстрированные буклеты. Художественная литература – нет. Почти все известные русские писатели были либо помещиками-дворянами, получавшими доход от своих имений с сотнями крепостных, либо высокопоставленными государственными или военными чиновниками. Лермонтов , Пушкин , Тургенев , Гончаров , Толстой – ни один из них ни от чего не отказывался, чтобы стать писателем, потому что никто из них не рассматривал писательство как источник дохода. Русская литература развивалась как светский этикет для элит, а их презрение к профессиональному писательству помогало им сохранять за собой полный редакционный контроль. Настоящая литература, настаивали они, не запятнана коммерцией. Деньги разрушают авторские принципы, остроту мышления и хороший вкус. План Достоевского был не просто «неоправданным риском». Это была совершеннейшая глупость с точки зрения улучшения благосостояния семьи.

Даже если не брать в расчет социальные табу и враждебное отношение со стороны правительства, Россия была не самым подходящим местом для писателей. В середине XIX века уровень грамотности населения был крайне низок – не более 15%. В то время как в Германии, Франции, Великобритании и США грамотных было большинство. Читательская аудитория была небольшой, и издателям оставалось полагаться только на высокие цены. Экземпляр  Мертвых душ   Гоголя стоил десять рублей, многие романы – от 25 до 30 рублей, что составляло почти половину среднего месячного жалованья чиновника. Из-за высоких цен книжный рынок был довольно скромным. Ежегодно в России издавалось всего около тысячи наименований книг, и почти половина из них – переводная иностранная литература.

Лучшим решением в условиях такого неблагоприятного рынка сбыта стала подписка как можно большего числа читателей на разнообразные ежемесячные журналы. Тогда как книгу надо было покупать целиком, подписка на журнал напоминала прогулку по пассажу с магазинами. Романы выходили частями. Если вам не нравилось развитие одного сюжета, в этом же номере можно было найти другой. Если вы не были поклонником романов, можно было почитать статьи о событиях в мире или о Константинополе в IV веке, или о последних открытиях в физиологии, или, к примеру, «Популярное эссе о том, как была открыта новая планета Нептун». Некоторые материалы были специализированными: «Причины колебания цен на зерно» или «О возможности высокой степени уверенности в результатах научных наблюдений, в частности, статистики». Художественная литература шла в комплекте.

Такие журналы стали называть «толстыми»: каждый номер занимал сотни страниц. В одном из первых толстых журналов, который назвался «Библиотека для чтения», печаталось 57 авторов. Его содержание было в основном легким и аполитичным, но, в то же время, там публиковали переводы произведений Виктора Гюго и Бальзака , Диккенса и Джеймса Фенимора Купера . Чтобы быть культурными и просвещенными людьми, семь тысяч подписчиков платили по 50 рублей в год, что равнялось стоимости нескольких книг. За время царствования Николая I появилось и кануло в небытие более 200 журналов. С одной стороны, такая ситуация говорила о неустойчивости рынка печатной продукции, а с другой – это был знак того, что люди всё же находили подобный риск оправданным. В 1840-е годы сформировалась небольшая «экосистема» из добротных журналов, которые хорошо платили своим авторам. Книгоиздательское дело все еще отставало от Европы, но тиражи крупнейших русских журналов были примерно такими же высокими, как и у их британских и французских аналогов. А читательская аудитория не ограничивалась только подписчиками.

Однако засилье толстых журналов оказалось ловушкой для молодых амбициозных писателей, таких как Достоевский. Зарождающийся российский рынок позволял горстке беспринципных издателей объединяться и вытеснять конкурентов. Это был своеобразный клуб, основанный на взяточничестве, угрозах, одолжениях, черных списках и взаимопиаре. «Это какая-то олигархия», – жаловался Достоевский в письме своему брату в 1845 году. Отдать свою вещь в журнал означало связать себя с редакторами и их прихвостнями, «идти под ярем не только главного maître d'hôtel, но даже всех чумичек и поварёнков, гнездящихся в гнёздах, откуда распространяется просвещение». Все вокруг считали этот вид бизнеса крайне циничным.

Николаевская Россия представлялась неподходящим местом для расцвета мировой литературы, но под поверхностью этой реальности было достаточно капитала и образования, любознательности и способности к самоанализу, смелости и чувства собственного достоинства, чтобы создать в Старом свете новую литературную столицу. В 1840-х годах Петербург стал средоточием русской литературы, а ее содержание определяли читатели этого города. Примерно половина российских читателей были государственными служащими или военными, занятыми бесполезной работой на государство, которым они искренне хотели дорожить. Такое ощущение, будто переизбыток впечатлений, замыслов и идей плыл вниз по течению в поисках места, где можно было высадиться на берег. И требовал словесного выражения.

Самым влиятельным человеком, формировавшим русскую литературу того времени, был мятежный критик Виссарион Белинский . Он был первым русским писателем, полностью посвятившим себя литературной критике. Он оказывал такое большое влияние на общественное мнение, какого до этого не имел ни один другой критик. Белинский давал дорогу одним писателям и ставил крест на карьере других. От его рецензий зависели заказы книготорговцев. Его ежегодные литературные обзоры охватывали все значимые переводные материалы и все основные направления в литературе; все публикации в журналах; практически все заметные русские произведения всех жанров. Он рецензировал современных авторов и подвергал анализу публикации десятилетней давности. Если о тебе не написал Белинский, значит ты полный ноль.

Белинский выделял четыре существующих в России типа литературы: копеечную, промышленную (отличающуюся от копеечной только размером прибыли), «старческую» и, наконец, подлинную литературу. Он утверждал, что настоящих русских писателей наберется всего с десяток.

Белинский считал, что хорошая критика воспитывает грамотное общество, умеющее «видеть всему настоящее место и настоящие границы». «Писаки во фризовых шинелях, – писал он, – с небритыми подбородками, пишут на заказ мелким книгопродавцам плохие книжонки: что ж тут худого?.. Но эти писаки портят вкус публики, унижают литературу и звание литератора». А всех этих «поварёнков» и им подобных Белинский просто ненавидел. Когда в 1839 году Белинский переехал из Москвы в Петербург, чтобы возглавить отдел критики и библиографии недавно возрожденного журнала «Отечественные записки», ему было 28 лет, и он уже был самым известным критиком в России. Белинский считал, что литература должны быть не только «выражением-символом внутренней жизни народа», «верным отражением действительности», но и «зеркалом» общества, его «гувернёром» и «эстетическим решением нравственных вопросов».

«Я чувствую печаль и жалость к тем, кто не разделяет моего мнения», – говорил Белинский. Его жалость была искренней. Несогласие с его точкой зрения, подобно манихейской идее дуализма добра и зла, делило людей на тех, кто пытался найти истину, и тех, кто погряз в невежестве. Важны были помыслы. Во время споров он с негодованием обрушивался на невежд, голос его дрожал, а щеки тряслись. За свои эмоциональные вспышки он получил прозвище «Неистовый Виссарион».

Его мысли и чувства были неотделимы друг от друга. «Думать и чувствовать, понимать и страдать, – писал он своему другу в 1841 году, – одно и то же». Во время чтения он ходил по комнатам, взволнованный и увлеченный. Он запирался в кабинете, садился за письменный стол и целиком исписывал лист бумаги, а затем снова хватался за книгу и читал, пока на листе не высыхали чернила. Затем он брал чистый лист и продолжал писать. Он расхаживал взад и вперед, и читал, и писал, пока силы не покидали его. Его эссе отличали точные наблюдения и лаконичные суждения, а вовсе не пространные рассуждения. Его статьи были искренними, страстными и порывистыми. Некоторые из злопыхателей считали, что он писал свои статьи предварительно хорошенько приняв на грудь. Читатели обожали его за горячность и страстный темперамент. Проповеднический пыл, чувство призвания, ощущение собственной миссии очищения храма, – всё это делало его необыкновенно убедительным.

Белинский был сыном флотского лекаря.  Как сказал о нём Иван Тургенев, у него было «плебейское происхождение». Его исключили из Московского университета «по слабости здоровья и притом по ограниченности способностей» (за три года он не сдал ни одного экзамена), и это лишило его как статуса ученой степени, так и некоторых нюансов высшего образования. Он знал, что люди замечают пробелы в его знаниях (он не владел ни одним иностранным языком, даже французским), и был убежден, что очень некрасив собою, и что поэтому его «не может полюбить ни одна женщина».

Белинский считал литературу одной из форм эмпиризма. Он ссылался на «таинственную лабораторию природы» и на «законы творчества».

«Действительность – вот лозунг и последнее слово современного мира!».

Белинский протестовал против пережитков романтизма, который, как ему казалось, не отображал всех тонкостей повседневной жизни. Он отдавал предпочтение «реальной» литературе, которую французы называли физиологической, – подробному и точному описанию людей или мест. Писатели стремились перенести в литературу приемы физиологической науки, изучить жизнь как своеобразный организм, стать «физиологами общества». Белинский называл это «живой статистикой». Эта форма реализма основывалась на представлении о том, что тщательная проработка одного образца может привести к общим выводам о более сложном мире. Иначе говоря, можно изучить строение всех почек, препарировав только одну из них. Этот жанр был отголоском реализма, поэтому он часто обращался к грубой, зачастую пошлой повседневности. К примеру, в одном из таких физиологических очерков о петербургских доходных домах описывались размазанные по стенам клопы и тараканы.

У неприукрашенной, «реальной» литературы были и свои недоброжелатели. Они возражали против желания писателей копаться «в темных углах и переулках жизни». Ведь измазанные кровью стены и тучи мух, кружащих над мертвецки пьяным забулдыгой, вряд ли можно было назвать приятным зрелищем. В таком случае, разве может это называться искусством? Но для таких людей, как Белинский, созерцание правды, какой бы неприглядной она ни была, было бесценно. Во времена, когда новостные сообщения были вне закона, источником новостей стала литература.

Белинский хотел составить себе представление о том, что означает быть русским. Именно это и привлекло его в творчестве Гоголя . Он был первым критиком, который высоко оценил талант этого писателя. Белинский считал, что Гоголь показывает русскую жизнь «во всей ее наготе, во всей ее пугающей бесформенности». Гоголь запечатлел лицемерие и мелочность сословного общества. Говоря о «Мертвых душах», Белинский восклицал, цитируя Пушкина: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!» Россия распалась на сословия, а литература, по его мнению, могла обратить эту раздробленность в единое целое.

Ощущение целостности было крайне важно для русских, поскольку некоторые из них начали сомневаться в единстве своей нации. Наряду с оптимизмом после победы на Наполеоном в обществе существовало и постоянное беспокойство о судьбе России. Обычно это были просто смутные ощущения или зарождающиеся мысли, которые можно было выкорчевывать шаг за шагом.

Но однажды выяснилось, что кое-кто позволил этому ядовитому цветку слишком разрастись. Эти мысли были высказаны в длинном письме, адресованном одной даме, которая в итоге его так и не получила. Вместо этого письмо годами передавалось среди «своих», многократно переписанное от руки, пока в 1836 году один московский журнал каким-то образом не опубликовал его без цензуры под заголовком «Первое философское письмо».

В письме с пугающей силой и ясностью объявлялось, что русской культуры, русской истории, русской мысли и литературы и даже русского народа не существует. Объединять было нечего.

«Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия».

Письмо было без подписи, но все и так знали, что его написал Пётр Чаадаев , бывший офицер императорской гвардии, участник войны с Наполеоном 1812 года, который на пике своей карьеры ушел в отставку и стал затворником. Чаадаев был иконоборцем-традиционалистом, и для него отсутствие национальной традиции было определяющим качеством России, единственным, что влияло на все аспекты русской жизни.

«То, что у других народов является просто привычкой, инстинктом, то нам приходится вбивать в свои головы ударом молота. Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих».

Читать это письмо – все равно что видеть, как кто-то собственным безжалостным молотом с удовольствием крушит русское национальное самосознание и стремление к независимости.

«Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили».

Ни одно из этих высказываний не было приемлемым ни в каком виде - ни публично, ни в частном порядке. Цензор, одобривший статью, утверждал, что редактор журнала зачитывал ему отдельные отрывки, пока тот играл в карты. Как бы то ни было, руководителю Главного управления цензуры выпала незавидная участь сообщить Николаю I, что опубликованная в «Телескопе» статья представляет собой «прямое нападение на прошлое, настоящее и будущее нашего отечества». Император немедленно осудил «Первое философское письмо», назвав его «смесью дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного». Он объявил Чаадаева сумасшедшим и поместил под неусыпный медицинский и полицейский надзор. Провинившийся цензор лишился своего чина и пенсии, а издатель «Телескопа» был сослан на окраину Российской империи. Журнал был запрещен, как и любая статья, в которой даже просто упоминалось об этом.

Своим письмом Чаадаев перечеркнул буквально всё. Господствующая теория самодержавия как единственно возможной формы правления в России основывалась на традиции, сформировавшей и оправдывавшей власть царя, а русское самосознание, в свою очередь, вытекало из идеи монархической власти. Категорическое утверждение Чаадаева, что у России нет традиции, по сути превращало царя в тирана. Поэтому, не имея ни традиционной культуры, ни законного правителя, русские должны были найти другой способ стать единым народом. Достоевский прочитал письмо Чаадаева как раз в то время, когда начал задумываться о том, чтобы стать народным писателем. И к его первоначальному стремлению – разгадать тайну человеческой души – добавился другой, более животрепещущий вопрос: «Что значит быть русским?»


Статья представляет собой отрывок из книги «Грешник и святой: Достоевский и дворянин-душегубец, вдохновивший его на создание шедевра» (The Sinner and the Saint: Dostoevsky and the Gentleman Murderer Who Inspired a Masterpiece).

Кевин Бирмингем   

Перевод: Анастасия Крючкова

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ

Источник: Literary Hub
В группу Клуб переводчиков Все обсуждения группы

Авторы из этой статьи

29 понравилось 7 добавить в избранное

Комментарии 10

При переводе статьи были обнаружены некоторые, мягко говоря, неточности.

Белинский выделял четыре существующих в России типа литературы: копеечную, промышленную (отличающуюся от копеечной только размером прибыли), «старческую» и, наконец, подлинную литературу. Он утверждал, что настоящих русских писателей наберется всего с десяток.

Всё это говорил и писал не Белинский, а Н. А. Некрасов.

Говоря о «Мертвых душах», Белинский восклицал, цитируя Пушкина: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!» Россия распалась на сословия, а литература, по его мнению, могла обратить эту раздробленность в единое целое.

Пришлось добавить слова "цитируя Пушкина", потому что по версии автора «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»)" восклицал" Белинский.

Не совсем понимаю, зачем вообще автору этой статьи (и, соответственно, книги о Достоевском) всё это понадобилось? Понять Фёдора нашего Михаловича? Или что значит быть русским? Так Достоевский сам спросил и сам же и ответил:

"Стать настоящим русским ... может быть, и значит только ... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите!»

Много вопросов у меня возникло. Второй отрывок уже читаю из этой книги, и чем дальше, тем больше вопросов и недоумения.


InfinitePoint, Да...Такое бывает сплошь и рядом((. А уважаемый Кевин Бирмингем, я смотрю, имеет степень PhD - это профессор. Закончил Гарвард и читает лекции по истории и лит-ре. Ну что тут сказать?

Ayesha, Удивляюсь, зачем он вообще полез в эти наши дебри. Нам бы самим с этим разобраться.... Ему что, своих классиков не хватает?

Чтобы писать книги о Достоевском, мало знать его биографию. Нужно для начала прочитать все его произведения, письма, статьи. Да не в переводе, а в оригинале! Осмыслить, если получится (это вряд ли). Потом перелопатить 12 томов "Истории государства Российского". Переварить. И застрелиться. Или не умничать, а просто написать рецензию на "Преступление и наказание", раз уж приспичило.

Ему, наверное, просто по статусу положено опубликовать какое-то количество "умных" книжек. Вот он и решил остановиться на Фёдоре Михайловиче, кто проверять-то будет. 

Кевин меня разозлил. 

Интересно, у нас переведут этот его "шедевр"?...

InfinitePoint,

Интересно, у нас переведут этот его "шедевр"?...

Да пусть переводят - спецы по Достоевскому хоть посмеются!
А что профессору нужно обязательно публиковать определенное количество статей в год - это точно так и есть.

InfinitePoint, .."цитируя Пушкина" - вы нашли очень элегантное решение. Я бы не додумалась так виртуозно вывернуться из "трудностей перевода")))

Ayesha, Спасибо, пришлось ввернуть, а то уж совсем рука не поднималась.

Спасибо за статью.

Почти все известные русские писатели были либо помещиками-дворянами, получавшими доход от своих имений с сотнями крепостных, либо высокопоставленными государственными или военными чиновниками.Лермонтов , Пушкин , Тургенев , Гончаров , Толстой – ни один из них ни от чего не отказывался, чтобы стать писателем, потому что никто из них не рассматривал писательство как источник дохода. Русская литература развивалась как светский этикет для элит, а их презрение к профессиональному писательству помогало им сохранять за собой полный редакционный контроль


Мм... О Пушкине, к примеру, читаем:

«Слова Пушкина о "постоянном доходе с тридцати шести букв русского алфавита" цитируют куда реже, чем "не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Но именно постоянством литературного заработка отличался поэт от своих российских предшественников.

Пушкин стал первым русским профессиональным литератором: "Я богат через мою торговлю стишистую, а не прадедовскими вотчинами". Ведь кроме гонораров Пушкин имел единственный доход в виде жалованья камер-юнкера - 5 тысяч рублей в год, да и то лишь в зрелом возрасте. Во владение имениями он вступил лишь после женитьбы...


По подсчетам исследователей, среднегодовой доход Пушкина в последние годы его жизни составлял не менее 40 тысяч рублей (так, тот же Смирдин заплатил Пушкину 10 тысяч рублей за право переиздания "Руслана и Людмилы", "Кавказского пленника" и "Бахчисарайского фонтана").»



Согласна полностью. Тут почти в каждом абзаце можно найти неточности. Что это? Неряшливость, небрежность, поверхностное изучение материала?


В копилку поверхностных ошибок - объявив Чаадаева сумасшедшим Николай:

- спас ему жизнь - за тем выстраивались очередь оскорбленных дуэлянтов,

- и обессмертил - без императорской рекламы быть бы ему забытым.

Жизнь и бессмертие, поистине царский подарок.

Читайте также