«Зачем написана эта повесть, станет очевидно из самой повести. Но, в конце концов, никакой тайны здесь нет».
(А.Мердок. «Черный Принц»)
Брэдли Пирсон, 58-летний писатель, уходит со службы, чтобы написать, наконец, лучшую свою книгу. Брэдли подходит с высокой меркой как к собственному творчеству, так и к литературе в целом. Быть может, именно поэтому, в отличие от своего лучшего друга Арнольда Баффина, плодовитого писателя, романы которого подобны бабочкам-однодневкам, библиография произведений Брэдли Пирсона включает всего лишь три книги (правда, получившие высокую оценку). Когда-то в его жизни была жена, от которой он, по его словам, ушел сам (она подавляла его натуру, опять же по его словам), и с тех пор он живет одиноко. Брэдли интеллектуал, сноб, ранимая и тонко чувствующая натура. Такой набор характеристик несомненно ведет к эгоцентризму. Когда ты пребываешь в мире шекспировских образов и философских идей и рассуждений, невольно закрываешь глаза на окружающий мир. Его просто не замечаешь, по крайней мере настолько, насколько это возможно.
Но этот мир все таки существует, и в самый неподходящий момент, когда Брэдли уже собрался было покинуть свою лондонскую квартиру, чтобы уехать подальше от мирской суеты и в тишине и спокойствии начать, наконец, писать, -- этот мир вторгается в его жизнь самым бесцеремонным образом. Сначала неожиданное известие о приезде бывшей жены и ее желании повидаться с Брэдли, затем звонок Арнольда и ужасное сообщение об убийстве Рэйчел, затем внезапное вторжение сестры Присциллы, ушедшей от мужа и ищущей спасения и защиты у него, Брэдли. А тут еще Рэйчел (к великой радости Арнольда не умершая), горя желанием отомстить мужу, пытается закрутить роман с Брэдли. В общем, целый клубок неприятных и драматических событий, не обещающих ничего хорошего.
Возможно, Брэдли Пирсон и справился бы как-то со всем этим. Но так уж бывает, что если Судьбе (или Року, или Музе) угодно сделать тебя своим орудием, то как ни изворачивайся, как ни хитри – ничего не получится. То, что должно свершиться – свершится. И если на Художника направлен взгляд Вдохновителя, то и вдохновение придет, и муза посетит. Она явилась в облике юной Джулиан, девятнадцатилетней дочери Рэйчел и Арнольда Баффинов, в своем наряде похожая скорее на юношу, чем на девушку, разбрасывающая изорванные в клочки листы бумаги, на которых можно было различить уцелевшее слово «любовь»… Тогда-то и начался кошмарный сон Брэдли Пирсона, тогда-то и началось его сумасшествие…
Мне не дает покоя мысль: а что, если все последующие события, включая сцену действительного убийства в доме Баффинов, привиделись Брэдли Пирсону во сне, впоследствии переосмысленном, творчески переработанном и послужившем основой сюжета для будущего его романа? Я думаю, что такая версия имеет право на жизнь. Ни для кого не секрет, что чувства, страхи и опасения, обычно сдерживаемые и подавляемые в состоянии бодрствования, во время сна освобождаются из-под контроля сознания, оживают и активизируются, а ситуации, произошедшие с нами в действительности, раздуваются до невообразимых масштабов, приобретая гротескные, а порою и чудовищные формы. И зародившаяся страсть к молоденькой девушке, в своем черном костюме смахивающей на юного Гамлета, выливается в прекрасные видения эротических сцен с нею, а «убийственная» ситуация доходит во сне до действительного убийства и завершается страшными словами полицейского: «Почему Вы это сделали?» И все содержание этого сна окрашено шекспировскими аллюзиями и перемежается мыслями об искусстве и творчестве …
Трудно точно определить, что в этой истории происходило в действительности, а что приснилось Брэдли Пирсону, но скорее всего, так: театр и все, что произошло затем, включая кровавую сцену действительного убийства (но исключая смерть Присциллы -- она действительно произошла, но об этом я скажу позже), привиделось ему во сне. Все "ружья" в этом сне "выстрелили": и подавляемая неприязнь к Арнольду, его сопернику в любви и творчестве, и растерянность от своей беспомощности перед бывшей женой Кристиан, и брезгливое отношение к стареющему женскому телу, и симптомы приближающейся болезни, и мучительное и запретное, постыдное и унизительное желание секса с молодой девушкой…
А затем наступило пробуждение, а вместе с ним и совершенно ясное понимание того, что нужно уехать из Лондона, скрыться. И не потому, что все увиденное во сне может произойти в реальности (особенно любовь с Джулиан), а потому (и это главное!), что лучшая книга Брэдли Пирсона так и останется ненаписанной. И взяв с собой все еще находящуюся в шоковом состоянии сестру Присциллу и Фрэнсиса Марло в качестве врача и помощника, он уезжает в Патару. И пишет, наконец, свой роман, взяв за основу сюжета все произошедшее во сне и наяву, как ниспосланное свыше. Пишет не только из чувства долга перед искусством, не только потому, чтобы хоть как-то овладеть сложившейся ситуацией, развязать все узлы в этом хитросплетении, а потому, что испытывает жгучее желание излить душу, поведать миру о Великой Любви, которая ворвалась в его одинокую и унылую жизнь и заставила ее заиграть всеми переливами радуги – от самых светлых до самых мрачных.
Скорее всего, Присцилла умерла именно так, как и описано в романе – отравившись таблетками. Только произошло это не в Лондоне, а в Патаре, а в роли соседа, с которым пьянствовал Фрэнсис, был сам Брэдли. Можно только строить догадки, по каким причинам он не захотел описать все как было. Одна из них -- нежелание выставлять напоказ приятельские отношения с гомосексуалистом Фрэнсисом (хотя не думаю, что для Брэдли это было так уж принципиально). Но, без сомнения, для Брэдли самоубийство сестры стало трагическим событием, виновником которого он считал себя и только себя и в котором искренне раскаивался.
Как я уже писала, кошмарный сон Брэдли Пирсона завершился, скорее всего, кровавой сценой и возгласами «Почему Вы это сделали?». Все дальнейшее – плод писательских размышлений и усилий, стремление переосмыслить эту жуткую историю, которая, хотя и привиделась наполовину, наполовину все же имела место в действительности, а потому так глубоко его потрясла. Без сомнения, именно такая концовка, где необоснованно подозреваемый в убийстве Арнольда Брэдли Пирсон и не пытается оправдать себя, считая, что все или почти все драматические события произошли по его вине и он должен так или иначе понести за них наказание, пострадать – именно такая концовка логична для его романа и делает автора в глазах читателей мучеником и трагическим героем. Скорее всего, он им и был.
Но возможен и другой финал: Рейчел, как истинная убийца Арнольда, оказалась бы за решеткой, одновременно получив статус брутальной (если это слово можно применить к женщине) героини, отомстившей мужу за все обиды, а несостоявшему любовнику -- за отвергнутую любовь. Поистине, такая концовка окутала бы образ Рэйчел величественным ореолом, пусть и сияющим мрачными красками. Теперь уже она -- мученица и трагическая героиня. Но в своем романе Брэдли Пирсон не позволил миссис Баффин упиваться славой, пусть и черной. Он даже не оставил ей возможности проявить свои лучшие черты. Я все ожидала, что Рэйчел признается в содеянном в последний день суда, или даже после вынесения приговора, или же вообще покончит с собой, не в силах вынести всего этого кошмара. Ведь действительная, настоящая Рэйчел, какой ее рисует в начале романа Брэдли, была обаятельной женщиной, достаточно умной и чуткой, достаточно тонкой и женственной. Правда, страшно уставшей от уз брака, правда, затаившей глубокую, до ненависти, обиду на мужа, но вместе с тем вызывающей у Брэдли (да и у меня также) не только жалость и сочувствие, но и симпатию, и уважение. Такой предстает она в начале романа. А что же мы видим в конце? Ограниченную и не очень умную особу, всячески выгораживающую себя и обливающую грязью того, кто осужден вместо нее на пожизненное заключение. Как это не вяжется с той, прежней, Рэйчел! Как будто перед нами два совершенно разных человека! Недоумеваю: действительно ли здесь недоработка образа или же сознательное его искажение? Только вот кем: Брэдли Пирсоном или Айрис Мердок? И с какой целью? У меня пока лишь один вывод: Брэдли попросту не понял Рэйчел (как, впрочем, и других женщин -- участниц этой драмы)!
Четыре «Послесловия» (Рэйчел, Кристиан, Фрэнсиса и Джулиан) к описанной Брэдли Пирсоном драме, думаю, также принадлежат его перу. Возможно, автор решил, что недостаточно полно раскрыты образы и характеры героев, и решил их доработать. А может потому, чтобы как-то дистанцироваться от них, противопоставить их себе, а по большому счету – разделить мир (созданный его, Брэдли, воображением) на два полюса: он, страдающий, и все остальные, отступившиеся от него. Особенно неприятное впечатление производит «Послесловие Рэйчел»: так написать могла только ограниченная и бессовестная мещанка. Остальные же образы не подверглись такой трансформации, но также несколько обмельчали: Кристиан выглядит самовлюбленной дамой, пытающейся изо всех сил убедить читателя в том, что Брэдли не в своем уме, а главное -- до сих пор в нее влюблен; Фрэнсис – напустившим на себя важность философом-фрейдистом, уцепившимся за счастливую возможность подзаработать на деле Брэдли Пирсона (впрочем, к Фрэнсису я еще вернусь). С этих позиций не удивляет и прохладное «Послесловие Джулиан»: для 58-летнего Брэдли это было своеобразное самовнушение, еще одна возможность доказать себе, что его страсть обречена.
А теперь мне хотелось бы порассуждать, кто все-таки этот загадочный Ф. Локсий, сосед Брэдли по камере, музыкант, отбывающий срок за жестокое убийство, которого писатель называет не иначе как «любезный друг»? Действительно ли он существовал, или же только в воображении Пирсона? Как известно, Локсий – одно из имен покровителя искусств Аполлона. Есть мнение, что якобы не было никакого соседа по камере (а может и камеры не было?), а Локсий – это либо сам Брэдли, отождествляющий себя с ним, либо действительно сошедший к нему в тюремную камеру лучезарный древнегреческий бог. Но как мог этот бесплотный дух оставить материальное свидетельство своего присутствия в камере – Предисловие и Послесловие к роману Брэдли?
А если Брэдли и Локсий – одно и то же лицо, то как он мог в деталях, а главное -- так жалостливо описать собственную смерть? Конечно, технически это возможно, но психологически – вряд ли. Даже человеку, находящемуся на краю могилы, обреченному, знающему, что его дни сочтены. Хотя бы из мистического ужаса перед неизбежным, но устрашающим своей неизвестностью событием! Значит, и это предположение представляется неубедительным.
Я думаю, Локсий существовал реально: он присутствовал при разговоре Брэдли с врачом, он находился рядом с ним в его последние дни и в момент смерти. Опять вопрос: неужели все это могло происходить в тюремной камере, а если и могло, то неужели там же, у постели умирающего Брэдли, находился и второй заключенный? Неужели была возможность слушать в тюремной камере музыку? (Впрочем, я ничего не знаю о тюремных порядках, и слава Богу, т-т-т)
Так вот: осмелюсь предположить, что Ф. Локсий – это Фрэнсис Марло, которого, как я писала выше, Брэдли, возможно, взял с собой в Патару, чтобы присматривать за больной Присциллой. Фрэнсис еврей, а значит умен и музыкален. Он врач, а значит мог обслуживать Брэдли в его последние дни и часы жизни. К тому же он производит впечатление (по крайней мере на меня) тонко чувствующего и, скорее всего, одаренного человека, не чуждого искусству. Но главное – Фрэнсис дружелюбен, открыт, ни на кого не держит зла, способен сопереживать, способен принимать человека таким, каков он есть. И там, в Патаре, он мог вполне стать другом и вдохновителем Брэдли Пирсона. А в качестве литературного псевдонима взять себе имя Локсий (возможно, Брэдли так его и называл иногда), присовокупив к нему инициал "Ф", то есть "Фрэнсис".
Можно привести много аргументов как «за», так и «против» моего утверждения. Я и сама сомневаюсь. Поэтому в качестве подтверждения (а также и опровержения) приведу лишь отдельные фрагменты из «Предисловия издателя», написанного Ф. Локсием:
«Эта книга в нескольких отношениях обязана своим существованием мне. Автор ее, мой друг Брэдли Пирсон, возложил на меня заботу о ее опубликовании. <…> Я также являюсь тем «любезным другом» и проч., обращения к которому встречаются здесь и там на ее страницах. Но я не принадлежу к действующим лицам драмы, о которой повествует Пирсон. Начало моей дружбы с Брэдли Пирсоном восходит ко времени более позднему, чем описываемые здесь события. <…> Ему нужен был кто-то, верящий ему и верящий в него. И в нужде он нашел меня, свое alter ego.
…
Моя роль как издателя была проста. Вероятно, мне следовало бы скорее называть себя иначе… Как? Импресарио? Шутом или арлекином, который появляется перед занавесом, а потом торжественно его раздвигает? Я приберег для себя самое последнее слово, заключительный вывод, итог. Но лучше уж мне быть шутом Брэдли, чем его судьей. В каком-то смысле я, по-видимому, и то и другое.»
Докопаться до правды в романе «Черный принц» -- дело непростое. Да и возможно ли разрешить все загадки Айрис Мердок, найти все ключи к этому удивительному произведению? Впрочем, сама писательница так не считает:
«Зачем написана эта повесть, станет очевидно из самой повести. Но, в конце концов, никакой тайны здесь нет».
Но несмотря на столь ободряющее заявление, долго еще будут критики анализировать и спорить о романе, искать разгадки к нему, выискивать скрытые смыслы… Такое впечатление, что Айрис Мердок поиграла со своей аудиторией, подкинув ей историю с двойным (а может и тройным) дном: разбирайтесь, мол, сами, кто что в ней (истории) видит и усматривает. Но, без сомнения, удовольствие от чтения и пищу для размышлений получат все!
