О боязни опечаток

Ада Калхун (Ada Calhoun) рассказывает о письмах с угрозами, фактчекинге и разрыве отношений

«Мне нравится, что вам наплевать, что другие думают о вас, даже ваш собственный муж!» — написала мне одна молодая женщина, назвавшаяся фанаткой, после публикации моего эссе в Нью-Йорк Таймс.

Я засмеялась в голос. Мой муж читает и редактирует почти всё, что я когда-либо публиковала (он был моим первым и самым лучшим читателем со времён моей стажировки в еженедельном издании в Техасе вот уже 16 лет назад), но и меня также волнует, что все думают.

Когда бы я ни публиковала — что-либо, где-либо, — я потом ещё долго вскакиваю посреди ночи с мыслями: «Что? Я сказала 1988? Но это должно было быть после 1990!»

Как-то раз, много лет назад, когда я первый раз писала для Нью-Йорк Таймс, то услышала от кого-то из редакции, что допустила ошибку в фамилии режиссёра в своей театральной рецензии. Я разрыдалась. Они сказали, что внесут правку. Затем я взяла себя в руки и стала выяснять, каким образом допустила такую вопиющую ошибку. Я обнаружила, что в самом первом упоминании у меня было правильно, а Таймс добавили правку к правке.

«Вы когда-нибудь слышали термин "синдром навязчивых состояний"? — как-то раз спросила меня врач-психиатр.

«Нет, а что?»

«Не берите в голову», — сказала она.

Я думала, что вместе со своей последней книгой «St. Marks Is Dead» я победила свой страх ошибиться, наполнив её примечаниями. Работая над книгой, я взяла около 250 интервью и потом опять обращалась к тем людям с дополнительными вопросами.

И всё равно некоторые ошибки остались. Так как я пометила одно фото 1955 годом, это вошло в подпись к нему как год, когда оно было сделано. А один из запечатлённых на фото умер за пару лет до этого, и это заметили некоторые проницательные читатели.

В одном интервью респондент называет своего крёстного отца именно Робертом Олтменом, не схожим именем (прошу прощения, Роберт Олтмен).

Двое завсегдатаев гей-саун рассказали мне, что кабина грузовика была одной из забавных деталей интерьера St. Mark’s Baths, но потом оказалось, что это было в другой гей-сауне.

Возможно, что такие галлюцинации были неизбежны, так как почти половина опрошенных мной людей рассказывали, что были под наркотой, когда тусили в St. Marks Place («На параде были розовые слоны», так ответили десять респондентов). Но даже при таком раскладе всё равно неловко.

Что я особенно ненавижу: я узнала о призрачной кабине грузовика, только когда на мои чтения в Нью-Йоркской публичной библиотеке пришёл мужчина и сердито сказал мне об этом во время вопросов и ответов. (На следующий день я отыскала бывшего управляющего гей-саун, чтобы доказать, что я была права, но меня ждало разочарование: прав был тот сердитый мужчина. 1:0 в пользу вспыльчивых посетителей бесплатных мероприятий.)

Эти ошибки исправили в печатном варианте, но я всё равно волновалась.

Стремление всегда всё писать без ошибок может помешать наслаждаться самим процессом письма. Иногда я задаюсь вопросом, стала бы я лучше писать, если бы вместо постоянного перечитывания я бы уделяла внимание выбору более подходящих глаголов.

«Тебе надо быть жестче», – сказал мой муж. «Знаменитые писатели постоянно косячат, но просто не обращают на это внимание. Успех приходит к тому, кто блестяще пишет, а не к тому, у кого нет ни одной опечатки».

Наряду с этим я искала информацию об отеле Челси для рассказа, когда наткнулась на эссе Артура Миллера под названием «The Chelsea Affect». Это довольно убедительное эссе («я обварился в душе»), несмотря на то, что оно содержит несколько наглых ошибок, вплоть до того, что Энди Уорхола якобы застрели в фойе, а не, как всем известно, на «Фабрике».

Но Артура Миллера никогда не наказывали, как, я частенько думала, накажут меня, если я, скажем, сделаю ошибку в фамилии Войнарович (Wojnarowicz): «Игра окончена», — скажет мне редактор, а сзади него будет стоять фактчекер с наручниками (это можно расценить как эротическую фантазию).

Когда эта книга была готова, я создала таблицу, где перечислила около 60 людей, которых упоминала в книге и кто, как я полагала, мог себя узнать, даже если никто другой не смог бы, и написала им: «Ничего страшного, если я расскажу историю о вашей ссоре с женой, которую вы рассказали мне?» или «Я верно описала нашу страстную ночь?»

Для ясности: я никогда не скрывала, что пишу о своей личной жизни в довольно откровенной манере. И все, кого я опросила, знали, что я готовлю материал для будущей книги, поэтому они все у меня «на карандаше». Но всё же я чувствовала себя так, как будто пишут обо мне, и это мне следует быть начеку.

Один мой друг, который никогда не проверял информацию перед публикацией, сказал: «Проще попросить прощения, чем разрешения».

Это, возможно, верно, но я всё же считаю, что спросить разрешения (за исключением тех случаев, когда это во вред) – наименее тяжёлый путь. В моей новой книге я привожу цитаты десятков людей, в большинстве случаев анонимно, на чрезвычайно чувственные темы. Даже не используя имён, я на собственном опыте знаю, что когда пишешь о ком-то, это может выбить человека из колеи, даже если о нём не написано ничего плохого.

Чаще всего люди предлагают правки, о которых я бы и не подумала, например, кто-то ненавидит слово «учреждение» и просит меня написать взамен «психиатрическая лечебница». Однажды меня попросили изменить глагол. Этому человеку не понравилось, что я написала про него «метавшийся», он посчитал это унизительным. Я была рада, что это всплыло до публикации, так что после публикации я смогла обратить всё своё внимание на письмо читателя, в котором меня обозвали шлюхой.

Иногда такие разговоры ведут к разрыву старых отношений. Иногда они бередят старые раны. Бывает и весело, и грустно, но я пришла к выводу, что это важная часть издательского процесса, наряду со сносками на ключевые моменты.

«Ты как не-“Журналист и Убийца”», – заметил один мой друг, когда я рассказала ему о своём вычитывании написанного. Он, конечно, ссылался на знаменитую книгу Джанет Малколм ( The Journalist and the Murderer ) о том, как писатели перевирают рассматриваемые темы. Моя же библия – это «Night of the Gun», в которой Дэвид Карр заглядывает в прошлое, чтобы рассказать о своей наркозависимости и попытаться разузнать как можно больше правды, даже если это выставит его в невыгодном свете.

«Возможно, тебе просто нужен предлог, чтобы поговорить с бывшими», – сказал мой муж.

Да, и это тоже.

Между прочим, когда муж вычитывал мою новую книгу, в которой содержится очень личная информация о нашем браке, немного скандальные откровения о страсти к другим мужчинам, и, по крайней мере, одно признание в том, как мне хочется его убить, он сделал два замечания:

1) «Не извиняйся за покупку дома. У каждого живущего вне Нью-Йорка есть своё жилье. Ты говоришь, прям как неврастеничка».

Я вырезала этот параграф.

2) «Скажи что-нибудь о моём пенисе».

И я добавила эту строчку: «"Скажи что-нибудь о моём пенисе", – попросил он. У него великолепный пенис».

Он действительно хороший редактор.

Перевод: Felosial
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ