Александра Попофф о Василие Гроссмане и судьбе писателя в Советском Союзе

На этой неделе (статья от 26 июля 2019 – прим. пер.) в подкасте New Books in Russian and Eurasian Studies Дженифер Еремеева поговорила с автором великолепной биографической книги «Василий Гроссман и Советский период» – Александрой Попофф. Центральная тема их разговора касалась жизни писателя в Советском Союзе, где воспоминания и правда были податливы к искажению как нигде. Писатели, в частности и Василий Гроссман , должны были решить, какие темы затронут – разрешенные государством или будут писать «без разрешения», то, что останется в «ящике стола».

В книге «Василий Гроссман и Советский период» Александра проследила страсть Гроссмана к поддержке прав индивидуумов, а также его жгучее желание рассказать правду о том, свидетелем чего он был как на войне, так и в мирной жизни. Биография показывает нам, какую цену заплатил Гроссман за оба пункта.

Дженифер Еремеева: Читая вашу книгу, становится ясно, что Василий Гроссман чувствует связь с Львом Толстым не только потому, что они оба писатели, новеллисты, журналисты, а потому что что-то пришло к нему в начале карьеры и осталось с ним навсегда. Не могли бы вы немного подробнее раскрыть этот вопрос? И кем именно для него был Толстой? Образцом для подражания? Что бы вы сказали?

Александра Попофф: Я помню письмо, которое Гроссман написал, будучи молодым человеком. Ему было около 20 лет, когда он перечитал «Смерть Ивана Ильича» Толстого. Он написал письмо отцу, в котором говорил, как глубоко его поразила повесть. Она рассказывает о мужчине, который умирает от рака, Гроссман написал отцу, что вопрос жизни и смерти самый важный. Это произведение позволило Гроссману возродить пережитое в Гражданскую войну и осознать ценность человеческой жизни. Это связано с тем, что он (и любой воевавший) видел и чувствовал за время войны – жизнь одного человека не стоит больше ничего, ведь еще будут сотни и тысячи смертей. Особенно много боев было в Украине… И здесь был акцент на одной человеческой жизни.

Как мы знаем, Гроссман стал известен благодаря рассказу «В городе Бердичеве», который был опубликован в ранние 30-е. Он был абсолютно не таким, как всё, что было о гражданской войне. Это было связано с тем, что акцент был не на красных, не на белых, не на идеологии, а на женщине-комиссаре, которая осталась в Бердичеве, чтобы родить, и её опыте перевоплощения из революционера в мать. Благодаря фокусу на конкретной личности (который пришел из XIX века), этот рассказ был не похож абсолютно ни на что из опубликованного в период Гражданской войны. На Гроссмана оказали серьёзное влияние литература Толстого и Чехова, а также их гуманистические традиции школы реализма XIX века.

ДЕ: Касательно матери Василия. В «Жизни и судьбе» один из самых трогательных моментов (я имею в виду, там очень много трогательных моментов), когда он представляет, что мать Виктора Штрума пишет ему. Не могли бы вы рассказать побольше об этом моменте? Почему он включил письмо именно в таком виде? Не могла ли это быть некая терапия? Я понимаю, что это взгляд XXI века, но не хотел ли он таким образом успокоить дух матери? Что вы думаете на это счёт?

АП: Гроссман хотел возродить её в этом романе. Он никак не мог прекратить думать о её смерти. Мы знаем, что Гроссман написал два письма матери уже после её смерти. Одно было написано в 1950 году, на девятую годовщину кровавой расправы, второе – в 1961 на двадцатую годовщину. Эти письма были написаны на одном листе, и семья Василия даже не подозревала об их существовании. Только после второй жены, его сноха просматривала его бумаги на столе и нашла эти письма. Они находились в конверте с фотографией, сделанной нацистами, на которой была изображена массовая казнь еврейских женщин и девушек.

Гроссман поклялся не забывать. Фотография, как я думаю, была последней вещью, которая связывала его с матерью. В письме 1950 года он пишет: «Десятки, возможно, сотни раз я пытался представить, как ты умерла. Я пытался представить человека, который убил тебя. Он был последним, кто видел тебя». Дальше есть следующие строки: «Для меня ты так же жива, как когда мы виделись в последний раз. Так же жива, как когда я был маленьким мальчиком, а ты читала мне вслух. Моя боль так же сильна, как тогда, когда один из твоих соседей по улице сказал мне, что тебя больше нет, и нет надежды встретить тебя среди живых».

Я думаю, главным для Гроссмана было задокументировать жизнь и судьбу конкретных личностей в моменты, когда история сметает все на своём пути, а также цену, которую они заплатили за это.

Гроссман был в Бердичеве в 1944-м, во время освобождения города. Помимо того, что он пытался выяснить, как погибла его мать, он собирал материал, опросил нескольких выживших и свидетелей. Это было необходимо для статьи о казнях в Бердичеве, которая была включена в «Чёрную книгу», которую он выпустил в соавторстве. Они оба были редакторами и оба пытались опубликовать в этой книге оригинальные статьи. Она была запрещена в 1948 году, все напечатанные копии уничтожены. Набор книги был уничтожен, поэтому её невозможно было восстановить. Но как мы знаем, позже книга была издана. Это было возможно потому, что они отправили несколько копий (на русском языке) за границу. Но вернемся к матери Гроссмана.

Он приглашал мать к нему в гости, в Москву, но его жена, Ольга Губер, была против. Мать Василия навещала семью в июле и оставалась в загородном домике, но он хотел, чтобы она оставалась у них как и раньше. Поэтому Штрум говорит жене Людмиле: «Если бы ты была в лучших отношениях с моей матерью, то она бы приехала к нам, в Москву, и осталась». Гроссман жил с чувством того, что не смог одержать верх над нежеланием жены примириться с матерью, возможно, тогда бы она была жива.

ДЕ: Вот это история! Я бы хотела поговорить с вами о романе «Жизнь и судьба» . Он пишет книгу, которая не может быть издана, согласно легендам, у него даже уничтожили печатные ленты, чтобы он не смог снова её напечатать. В своей книге вы упомянули, что советские писатели понимали, что есть два пути. Один их которых – быть опубликованным, а второй – «в ящик стола», или «неразрешенный». Я думаю, очевидно, что все то, что Гроссман излил в романе «Жизнь и судьба» – пережитые войны, трагедия с матерью, одержимость правдой – было написано «в ящик». Почему он не пытался вывезти книгу, как Пастернак вывез «Доктора Живаго»?

АП: Для меня это довольно понятно. Это было связано с тем, что он являлся свидетелем кампании, развернутой в Советском Союзе, против «Доктора Живаго». Это произведение было дискредитировано советскими властями, никому не позволялось читать его. Происходили открытые собрания, на которых осуждали книгу, которую даже никто не читал. Гроссман писал «Жизнь и судьбу» восемь лет. Он вложил в нее всё своё понимание сталинского тоталитаризма. Он хотел, чтобы сталинские преступления никогда не повторились. Ведь для сталинистов не было Нюрнбергского процесса.

Когда Хрущев начал десталинизацию, она проходила очень аккуратно. Они задевали только некоторые ошибки Сталина и культ личности, но никогда не касались миллионов смертей, массовых чисток и арестов. Гроссман хотел рассказать всю правду. В романе «Жизнь и судьба» есть слова, которые гласят, что ты не можешь без правды, а частичная правда – вовсе и не правда. Когда он писал это, он ссылался на предыдущий роман – «Сталинград», где он мог поделиться лишь частью истины. Гроссман написал «Жизнь и судьбу» для советского читателя. Он хотел добиться больших перемен. У него была цель, у него всегда была причина жить, и он никогда не думал только о себе.

Кроме того, спустя восемь лет, потраченных на книгу, двадцать лет, если мы возьмем в расчёт «Сталинград» и весь цикл, он просто потерял из виду, насколько взрывной была его книга. Он верил, что он издаст её, по крайней мере попытается сделать это. Он прочитал роман своим друзьям, и они сказали, что тут нет даже и вопроса о том, сможет ли книга выйти в свет. Это было связано с тем, что в ней прослеживается чёткое сравнение нацизма и коммунизма. Даже сегодня такое сравнение запрещено в России. Вот насколько он был впереди своего времени.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ