Обратная тяга: Эмили Уилсон

Автор: Ребекка Фрамкин
При участии Бена Пуркета и Эмили Уилсон

Обратная тяга – выходящая в настоящее время серия интервью, посвященных пересмотру стихосложения как процесса. Каждое из них дает представление о том, как стихотворение обретает форму.

В чем разница между «проблемой» и «катастрофой»? Для людей вроде Эмили Уилсон это может значить что угодно. Сейчас она, недавно получившая известность за перевод «Одиссеи» , признанный «Нью-Йорк Таймс» одним из самых значительных произведений 2018 года, работает над «Илиадой». Госпожа Уилсон любезно поделилась с нами фрагментом своей работы.

Наш разговор начался с обсуждения стихотворных размеров, но совсем скоро мы нашли наш собственный ритм. Мы обсуждали токсичную маскулинность, псевдофеминизм и то, какие местоимения наиболее подходят для обращения к Гомеру. Она объяснила, какие уроки мы можем извлечь из «Илиады», и почему интерес «эмо-подростка», который есть внутри каждого из нас, к этой эпической поэме остается до сих пор.

— Бен Пуркерт для Герники

Герника: Эти два варианта такие разные!

Эмили Уилсон: Ну, это потому, что я металась туда-сюда по всей длине строки во время перевода. Это очень меня изматывало. Я была в состоянии очень сильного напряжения.

Герника: Почему?

Уилсон: Изначально я планировала использовать в «Илиаде» тот же подход, что и в «Одиссее». В последней мне удалось сохранить то же количество строк, что и в оригинале, даже при переходе от гексаметра к пентаметру. Но когда я пыталась применить те же рамки для «Илиады», я поняла, что это невозможно — в Илиаде гораздо больше имен! И отчество имеет большое значение, потому что сама поэма о борьбе за твое имя и его честь. Поэтому имена я пропускать не хотела, хотя в них чудовищное количество слогов. Например, «Агамемнон, сын Атрея» занимает целую строчку. И я поняла, что мне нужны более длинные строки или большое количество строк покороче. Это простой вопрос, над которым я мучилась несколько месяцев.

Герника: Я предпочитаю короткие строки. Так текст вызывает более живую реакцию, что касается и выбора слов. Вместо ожидающей троянцев «беды» происходит «катастрофа».

Уилсон: Верно. И на выбор слова длина строки тоже влияет. Когда я использовала более длинную строку, я экспериментировала с дактилем (который отдаленно похож на шаг в греческом оригинале), а не с ямбом. И вот когда я поменяла размер, то обнаружила, что на английском мне стали доступны более впечатляющие слова.

Герника: В своем вступлении к «Одиссее» вы размышляете над вопросом авторства. Теперь, когда началась работа над «Илиадой», считаете ли вы, что обе поэмы написаны одним и тем же человеком?

Уилсон: К использованию местоимений единственного числа в отношении Гомера я отношусь скептически. Я предпочитаю рассматривать оба произведения как результат усилий множества людей.
В то же время эти две поэмы обладают уникальной комплементарностью, которая может указывать на определенные вещи касательно их создания. Оба произведения переполнены проблемами войны и ее последствий, а также вопросом о том, что делать с воинами в обществе, которое может захотеть уничтожить себя. Оба отражают осознание того, что повествование велось на протяжении столетий, и при этом удавалось использовать новаторские способы.

Герника: Существуют ли лингвистические или синтаксические признаки, которые бы указывали на одну и ту же руку (руки) в создании работы?

Уилсон: Это сказать трудно, потому что обе поэмы четко базируются на устной традиции. Язык обоих произведений представляет собой смесь диалектов разных частей грекоязычного мира в разных временных периодах. Поэтому ученые не могут с уверенностью утверждать, например, что «это слово пришло из эпохи A или эпохи B». Это ставит под сомнение подлинность текстов вообще. Есть люди, которые очень энергично утверждают, что некоторые разделы «Илиады» являются более поздними вставками и не присутствовали изначально. Например, 10-я песнь, в которой Одиссей и Диомед готовятся к ночному налету, стилистически отличается от остальных частей поэмы. Но что это говорит о настоящих сути и облике «Илиады»? Существует ли что-то вроде «Илиада минус 10-я песнь»? Может быть, логика чистоты в данном случае просто не работает. Поэмы Гомера по своей сути являются результатом дополнительной обработки. Оригинальной, изначальной формы никогда не существовало; в структуру работы вплетено множество голосов.

Герника: Как это меняет представление о вашей роли как переводчика? Если «Илиада» является работой нескольких авторов, а не детищем одного человека, можно ли утверждать, что вы также являетесь одним из них? От предшественников вас отделяют тысячелетия, но эту поэму вы пишете вместе с ними.

Уилсон: Ну, я думаю, что важное отличие все же существует. «Илиада», какой мы ее знаем, существует по крайней мере со времен Александрийской библиотеки, где было проведено первое сопоставление текстов Гомера. Так что письменная форма «Илиады» обладает достаточно длинной историей.

Герника: Перевод для вас скорее аналитический или творческий процесс? Считаете ли вы, что вам нужно занять нишу среди тружеников поэзии?

Уилсон: Я не являюсь поэтом, но при переводе определенно уделяю повышенное внимание языку. Полагаю, что я — поэт-подражатель: мне хочется, чтобы каждая строка звучала правильно; я хочу, чтобы каждое слово идеально подходило. Не уверена, является ли это ожиданием музы. Может быть, язык и есть муза.

Герника: Что именно привлекает вас в работах Гомера?

Уилсон: Когда мне было восемь лет, в начальной школе я играла Афину в пьесе; в старших классах я начала изучать латынь и греческий язык. Мне удавалось прочитать маленькие отрывки из Сапфо и Еврипида.
Я находила все новые поэтические ритмы, а образы довольно захватывающими. Они были так непохожи на Шекспира.

Герника: В каком смысле?

Уилсон: Не такие выхолощенные. Может быть, это что-то из репертуара эмо-подростков, но мне нравилось, что стихи Гомера были такими жестокими и мрачными – вот это во мне отзывалось. Мне также понравилось видение Гомером мира, в котором боги зачастую бессердечные и движимые своими собственными прихотями существа. Это казалось намного более настоящим, чем опостылая религиозная модель, которую мне вдалбливали на школьных собраниях.

Герника: Ха.

Уилсон: Меня всегда интересовал тот факт, что та же самая греческая культура, которая представляла богов в таком свете, породила Платона. Я думаю, это не случайно: Платон смог сформулировать глубокие вопросы об этике совершенно по-новому скорее всего потому, что связь между этикой и религией еще не была установлена. Если вы думаете об этом, то идея о создании вселенной в связи с идеями добра и зла не является аксиомой. Можно утверждать, что оба этих компонента не имеют ничего общего между собой.

Герника: Довольно интересно. Итак, чему мы можем научиться у этих богов и их безнравственности?

Уилсон: Не могу сказать точно. Может быть, если и есть одна вещь, на которой нужно сосредоточиться, то это сложность их межличностных отношений, и особенно их интерес к миру смертных. Это заставляет вас задуматься о том, как бы выглядела ваша жизнь в обществе, где кто-то владел этой огромной привилегией — привилегией жить вечно.

Герника: И все же в то же время боги похожи на смертных. У них схожие желания и проблемы.

Уилсон: К сожалению, вы не можете избежать политики и социальных конфликтов даже в царстве богов.

Герника: Что касается божественности, я бы хотел обратить внимание на ваше интервью «Нью-Йорк Таймс», где вы сравниваете перевод с некого рода религиозной практикой. Какую роль играет вера в ваших переводах?

Уилсон: Может, поставим вопрос по-другому — кому я служу? Когда я перевожу текст, я не считаю, что служу человеку по имени Гомер. Я вижу, что одновременно служу нескольким текстам – как оригиналу, так и тому, который я пытаюсь породить. Я служу как прошлому, так и будущему.

Герника: В том же интервью газета «Таймс» назвала вас первой женщиной, которая перевела «Одиссею», и я знаю, что многие другие издания обратили на это свое внимание. Каково это было?

Уилсон: Я благодарна за этот вопрос. Но нужно начать с пояснения, что я первая женщина, которая перевела полное издание «Одиссеи» именно на английский язык; были и другие женщины, которые перевели поэму на другие языки. Подобное освещение в СМИ заставило меня чувствовать себя неловко, потому оно отражает некое превосходство носителей английского языка. Мол, если чего-либо не существует на английском языке, этого не существует вообще.

Существует также проблема токенизма; например, если бы вы стремились узнать о моем переводческом и литературном выборе абсолютно все, что захотели, только из-за того, что я женщина. Это, конечно, абсурдно и представляет собой скорее псевдофеминизм. И все же я признаю, что большое внимание к книге было связано не с тем, что я женщина, иначе СМИ бы не зашевелились.

Герника: Как повлиял на вас успех перевода?

Уилсон: Я не была известна до публикации «Одиссеи», и вдруг у меня появилась читательская аудитория. В результате я совсем по-другому воспринимаю свой статус; интересно, что «Илиада» как раз вся об этом.

Герника: Одержимость статусом считается признаком современности, но я думаю, что это идет с нами с древности.

Уилсон: Да. Хотя я думаю, что «Илиада» достаточно убедительно говорит о нашей современной культуре. Это может прозвучать несерьезно, но на самом деле поэма — это повествование, сосредоточенное вокруг токсичной маскулинности, тенденции мужчин сражаться друг с другом ради репутации. Побочные эффекты проявляются в том, что они зачастую насилуют женщин, порабощают их и убивают. Это существенный вопрос для поэмы и нашего современного мира, показывающий, как может измениться наша политика, если бы у нас не было такого количества мужчин, которые боролись за статус в правительстве. Что бы произошло, если бы главными героями были женщины? Как бы выглядел такой мир?

Бен Пуркерт — автор книги «For the Love of Endings» (Four Way Books, 2018). Его стихи, эссе и рецензии на книги появляются в «Нью-Йоркере», «Поэтри», «Кеньон Ревью», «АГНИ», «Плагшерз» и других изданиях. Бывший корреспондент New York Times в Нью-Йоркском университете, в настоящее время преподает в Рутгерском университете.

Эмили Уилсон — профессор кафедры антиковедения и руководитель образовательной программы по сравнительному литературоведению и теории литературы в Университете Пенсильвании. В 2006 году она стала стипендиатом Американской академии в Риме по направлению «Ренессанс и ранний модерн», а в 2019 году — премии Макартура. Ее книги включают «Насмешка над смертью: трагическая жизнь от Софокла до Милтона» (Джонс Хопкинс, 2005), «Смерть Сократа: герой, злодей», болтун, святой» (Гарвард, 2007) и «Величайшая империя: жизнь Сенеки» (Оксфорд, США; 2014). Также она является редактором тома «Античность» переработанной «Нортонской антологии мировой литературы». Ее поэтические переводы включают «Шесть трагедий Сенеки» (Оксфорд), четыре пьесы Еврипида в «Греческих пьесах» (Modern Library Classics (2016), «Одиссея» (2017) и «Эдип-Тиран» (готовится к печати, Нортон). Сейчас она работает над новым переводом «Илиады».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ