Рецензии на книги издательства «Московский рабочий»

Основой экономике в древнем мире служили рабы, одна сильная страна завоевывает другие мелкие, аристократы всегда имеют приток рабов. Вот только в древнем мире не считали, что рабов быть не должно. Рабы, конечно, мечтали о свободе, но, думаю, они мечтали, как станут гражданами и сами будут иметь рабов. Впрочем, про базис и надстройку, мне кажется, рассуждать нужно не в рамках этого произведения, так как здесь автор из 19 века спустя 2 тысячи лет пытается натянуть свое мироощущение на бедных жителей Древнего Рима. Поэтому для меня не сильно убедительными оказались гладиаторы, которые были "причесаны" на манер современных автору людей. А в любовь аристократки Валерии с рабом Спартаком ну совсем уж не верится, хотя вот в чувства Эвтибиды верю, она как раз та самая избалованная аристократка. С другой стороны, автору можно простить такую волность за возможность пожить вместе с героями в то время, походить римскими дорогами вместе с гладиаторами. Вносят разнообразие и позволяют создать атмосферу вставки про праздники, ритуалы, известных людей, получается, чтение не только интересное, но и полезное:)

Джованьоли, конечно, работал с источниками, но их, на самом деле, так мало, что любой может полюбопытствовать и составить свое собственное мнение о происходящих в книге событиях и героях. Но вот изображение героев наивно упрощенное, если человек имеет хорошие качества, то он будет красив и лицом и телом и наоборот, если у него есть изъяны в характере, то они обязательно выйдут наружу. Исключение Эвтибида, но ей отведена роль искусительницы, она должна быть красивой снаружи и ужасной внутри.

Сейчас с помощью науки многие домыслы историков прошлого оказываются неверными. Например, жесты во время выступления гладиаторов, когда решалась дальнейшая судьба побежденного, в романе перепутаны. На мой взгляд, сейчас это скорее роман для изучения 19 века, какие мысли и настроения тогда витали в обществе, почему этот роман тогда был популярен. Для истории Древнего Рима роман скорее послужит берегом, с которого можно отправиться в далекое плавание по морю любви к истории:)

Книга содержит в себе два произведения:"Москва и москвичи" — очерки о Москве, один из главных трудов Гиляровского, и "Друзья и встречи" — сборник воспоминаний об интересных людях, в том числе известных, с которыми автора сводила судьба. Книга начинается с предисловия Константина Георгиевича Паустовского, где в основном он пишет о самом Гиляровском — очень тепло и уважительно. Позволю себе длинную цитату из предисловия:

Каждому времени нужен свой летописец не только в области исторических событий, но и летописец быта. Летопись быта с особой резкостью и зримостью приближает к нам прошлое. Чтобы до конца понять хотя бы Льва Толстого или Чехова, мы должны знать быт того времени. Даже поэзия Пушкина приобретает свой полный блеск лишь для того, кто знает быт пушкинского времени. Поэтому так ценны для нас работы такого писателя, как Гиляровский, — летописца быта и комментатора своего времени. К сожалению, таких писателей у нас почти не было. Да и сейчас нет. А они делают огромное культурное дело.

1. "Москва и москвичи"

"Без витийских измышлений,
Шью, как по канве,
Для грядущих поколений
Память о Москве".

Эту книгу очень любила моя бабушка и часто перечитывала её, уж не знаю, целиком или какие-то отдельные главы. Помню, я всё удивлялась, ну сколько же можно читать одно и то же! Сейчас я её понимаю: эту книгу просто невозможно уместить в голове за один присест, потому что она невероятно (невероятно!) насыщенная, плотная, содержательная. У меня было несколько попыток взяться за неё, но каждый раз книга возвращалась на полку непрочитанной. Скучно мне было, видите ли. Прошли годы, и вот теперь я могу наконец сказать: это замечательная книга! Хотите прокатиться на машине времени? Так вот же она, в действии.

Не могу согласиться с теми, кто считает, будто эта книга представляет интерес только для историков, или же для тех, кто живёт в Москве и интересуется её прошлым. Я вот не москвичка, и в Москве бывала только наездами, от нескольких дней до месяца-двух, но мне было очень даже интересно. К тому же, сегодняшняя Москва имеет мало общего с Москвой времён Гиляровского, так что сравнивать тут особо нечего, и по большому счёту это рассказ не только о Москве конца XIX-начала XX века и о живущих в ней людях. Это самая настоящая историческая летопись того времени, но при этом написанная не сухим канцелярским языком, а очень сочно и живописно — с диалогами, разными забавными и грустными сценками, подробными описаниями московских улиц, переулков, площадей, рынков, злачных мест, трущоб, театров, трактиров и так далее. Картина маслом! Это не скучные мемуары, а яркие образы и настоящее погружение в невыдуманную историю. И опять призываю на помощь Паустовского:

Ничто, конечно, не может дать такого точного ощущения прошлого, как встреча с живым его свидетелем.  Особенно с таким своеобразным и талантливым свидетелем, каким был Владимир Алексеевич Гиляровский — человек неукротимой энергии и неукротимой доброты.

Да уж, автор этих "заметок" был человеком действительно уникальным и невероятно деятельным. Куда только не совал он свой любопытный (нет, не так — любознательный) нос! Студенческие общежития, мастерские художников, московские трактиры — от подземного разбойничьего "Ада" до легендарного "Эрмитажа", знаменитый Английский клуб, подземная клоака Неглинки, бильярдные, игорные дома, бани, театры, страшная Хитровка (мне сразу вспомнилась книга  Всеволод Крестовский - Петербургские трущобы ), знаменитый Сухаревский рынок и многое другое. И люди, конечно. Бесчисленное множество самых разных людей чуть ли не всех существующих на тот момент сословий, профессий и занятий: от нищих и воришек всех мастей до влиятельных чиновников, толстосумов и представителей творческой интеллигенции. Такое ощущение, что дядя Гиляй побывал чуть ли не в каждом закоулке Москвы и знал в Москве всех, и все знали его. Антон Павлович Чехов называл его "курьерским поездом":

— Ты — курьерский поезд. Остановка — пять минут. Буфет.

В примечании сказано, что мысль написать книгу о прошлом Москвы возникла у Гиляровского в начале 20-х годов, когда на его глазах стали исчезать уничтожаемые Советской властью притоны нищеты — Хитровка, Грачёвка, Аржановка. Он горячо приветствовал уничтожение этих трущоб и одновременно решил взяться за книгу об уходящей Москве, чтобы сохранить память о ней. Очень интересно было рассматривать фотографии и чёрно-белые рисунки, размещённые в конце книги. Разглядываешь их и поражаешься, насколько же сильно всё изменилось за какие-то сто с небольшим лет — не такой уж большой срок в масштабах истории.

P.S.Теперь логично было бы (подумала я про себя) обратить внимание на другую книгу с точно таким же названием, но написанную гораздо раньше —  Михаил Загоскин - Москва и москвичи .

******************************
2. "Друзья и встречи"

"Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье".

Этот сборник воспоминаний был впервые опубликован в 1934 году, почти в самом конце жизни автора. О встречах своей юности Владимир Алексеевич начал писать лишь спустя несколько десятков лет. Вот что он сам говорит об этом:

Они ярко встали передо мной только издали. Фигуры в этих встречах бывали крупные, вблизи их разглядеть было нелегко; да и водоворот жизни, в котором я тогда крутился, не давал, собственно, возможности рассмотреть ни крупного, ни мелкого.

Эти записки, по словам Гиляровского, не обычные мемуары. Ведь мемуары, пишет он, — это что-то последовательное, обстоятельное.

Их хорошо писать отставным генералам, старым чиновникам, учёным на покое. <...> У бродяги мемуаров нет, — есть клочок жизни. Клочок там, клочок тут, — связи не ищи... Бродяжническую жизнь моей юности я сменил на обязанности летучего корреспондента и вездесущего столичного репортера.

В сборник входит одиннадцать рассказов: о встречах Гиляровского с Львом Николаевичем Толстым, о его многолетней дружбе с Чеховым, о Максиме Горьком, о Глебе Успенском (и о той роли, которую он, возможно, сыграл в жизни автора), о Валерии Брюсове, о художнике Алексее Саврасове (я теперь по-другому взглянула на его картину "Грачи прилетели"), а также о других, менее известных или совсем неизвестных нам людях.

Больше всего мне понравился рассказ о Чехове, с которым Гиляровский был очень дружен на протяжении всей жизни, вплоть до последней телеграммы, где сообщалось о смерти Антона Павловича —  Владимир Гиляровский - Антоша Чехонте.  Нежный, грустный рассказ. Сперва у них были мимолетные встречи, а потом началась дружба. Они были совершенно разные люди, но любили друг друга и дорожили своей дружбой, хотя со временем и немного отдалились друг от друга.

И хотя до конца жизни он остался для меня Антошей, а я для него Гиляем, прежней близости, когда Чехов "вошел в моду", уже не стало — слишком редки были встречи вдвоём.

Об этой книге я могу говорить ещё долго-долго, так что лучше не тратьте время на чтение чужих рецензий, а просто возьмите да и прочитайте её сами. Пусть не сразу, не сейчас, а когда-нибудь позднее. Это действительно интересная книга (обе книги)! И познавательная. Здесь столько конкретики, столько разных мелких бытовых, уже ушедших в прошлое деталей и живых зарисовок с натуры, сколько вряд ли можно найти в какой-нибудь другой книге.

Симпатичные рассказы, эдакий "Алексин на минималках" я бы сказала. Всё не так остро, не так драматично, но всё равно внутренние конфликты, обиды, недосказанности - сложный и запутанный внутренний мир девочек, которые стоят на пороге взросления.

Немного сбило с толку то, что все рассказы - кроме последней повести-сказки - написаны от первого лица, и поначалу я подумала, что это хоть и отдельные рассказы, но история одной девочки.

Сейчас уже сложно сказать, как бы я восприняла эти рассказы, если бы прочитала их в детстве-подростковости. Возможно, Анна Масс стала бы одной из моих любимых писательниц. Ещё не так давно, наверное, я бы смогла ощутить это. Но некоторое время назад я поняла, что окончательно разорвала эту связь - с собой-девочкой-подросткой. Я более-менее хорошо себя помню и не отказываюсь от той себя, но у меня уже не получается почувствовать что-то тем своим я.

И ещё я поняла, что кажется почти совсем переросла советскую подростковую литературу. Ещё несколько лет назад я получала искреннее удовольствие от таких книжек, а сейчас понимаю, что нет, это уже из прошлого для меня. Мне всё равно понравилось, мне нужна была какая-то вот такая книга: несложная, недлинная, про реальную жизнь, полностью отвлечённая от того, во что я была погружена в последнее время - и я получила всё это. Но всё же для нынешней меня это уже несовременно и слишком детско, а я-прошлая уже не просыпается в такие моменты.

Помню, я читала, что современники упрекали Диккенса в предсказуемости сюжетов, тут бы я поспорила с ними! Хотя знакома я у писателя, конечно, далеко не со всеми произведениями, поэтому с радостью (ура-а-а!) предвкушаю дальнейшие встречи с его книгами.

Роман "Большие надежды" подарил мне несколько счастливых дней. Что особенно понравилось - герои: чудесный добрый Джо, великодушная умница Бидди, верный друг Герберт, ответственный работник и добрый семьянин Уэммик и другие, столь же достойные персонажи. Редкие исключения в виде отрицательных фигур необходимы были автору для движения сюжета.

В романе много юмора, он украшает книгу и не дает повествованию скатиться к драме. Стоит только вспомнить суровое воспитание Пипа его сестрой "своими руками", вроде и печально, а улыбаешься.

"Большие надежды" - книга о торжестве справедливости. Все герои получили по заслугам, и не в денежном эквиваленте, а по показателям человеческого счастья. Опять же автор нам еще раз напомнил, что счастье не в деньгах. Вот мисс Хэвишем - богатая леди, а где же тогда в ее жизни радость? Отсутствует, от слова совсем. Есть злорадное торжество от созерцания зависти жадных родственников, есть желание отомстить, но света и любви не было и нет в ее жизни. Диккенс дает своим героям возможность получить награду за добрые дела и возмездие за злые.

Роман похож на сказку, в нем свет побеждает тьму, заблуждения и ошибки приводят к осознанию и исправлению, мир находится в гармонии, и люди приходят друг другу на помощь. Смотрю на современных англичан (может, там есть и другие?) и вижу, что не по Диккенсу они живут, а жаль.

Русский лес – это и название романа Л. Леонова, и его тема, и место действия, и центр жизни героев книги, и самостоятельный художественный образ, и идеал, к которому стремятся.

Роман неспешный, немного вязкий: с повествованием рассказчика, чья речь конкретна, но обстоятельна, читатель перемещается с одного из московских вокзалов почти в центр столицы Советского государства, проводит с героем – защитником русского леса Иваном Вихровым - детство в лесном краю Российской империи, переносится в дореволюционные Петербург и Москву, опять возвращается в Москву 1941 года, пережидает с героями авианалеты, предотвращает с ними пожары, карауля на крышах вражеские самолеты, сопереживает знаменитому параду 7 ноября 1941 года и не раз (сначала студентка Поля чудом оказывается на Красной площади по приглашению уже покойного комсомольца, потом она же пересказывает увиденное красноармейцам, и ее рассказ ободряет и вдохновляет), едет на бронепоезде, собранном рабочими-энтузиастами, вместе с максималистом Сережей, опять переносится в воспоминаниях антагониста романа в дореволюционные годы, вновь возвращается во время битвы за Москву...

Насыщенные событиями и мыслями страницы при этом автор не переполняет надрывом, не сует читателю под нос кровавое месиво – описанное и без того воздействует сильно (как сцена, когда Сережа вместе с боевыми товарищами проходит мимо других солдат, достающих из колодца убитых нацистами жителей одной из деревень). К тому же, автор, доверяя повествование разным героями, и действительность показывает с их точки зрения: категоричные по-юношески Поля или Сережа переживают остро, может быть, немного зациклены на своих переживаниях в начале своих сюжетных линий, они делают открытия о себе, о других людях, переосмысливают поступки и свои жизненные планы; уже зрелые герой и антагонист более внешне спокойны, более рассудительны, больше скрывают переживания, даже от самих себя – Иван Матвеевич Вихров – сдержан благодаря глубокой культуре работы над собой и привычки к умственному труду, Александр Грацианский – с позиции собственной непогрешимости, с оттенком снисходительной усталости, из-за боязни показать себя даже самому себе, проговориться, предстать не таким.

Повествование закольцовано: если в детстве Иван с приятелем углубляются в лесную глушь к своеобразному хранителю леса - Калине (это такие поэтичные, чистые страницы, что хоть в хрестоматию для чтения в младшей школе бери), находят там ручеек - исток Енги, то взрослый уже Иван Матвеевич вновь приходит к истоку и там находит маленького, но строгого мальчика – которого тоже зовут Калиной. Это своего рода знак от автора герою, что его цель, его мечта о бережном отношении к русскому лесу, к народному богатству может и должна быть достигнута и исполнена.

Эта книга полностью меня очаровала. Ну а как еще объяснить, почему казалось бы простое и довольное сухое перечисление фактов вызывает столь сильное притяжение?

Отдельные части книги посвящены разным частям Москвы, начиная с Кремля и Китай-города, как основному источнику всяческих подземелий, и заканчивая монастырями, частными домами и торговыми пространствами.

Первая часть рассказывает про Кремль. Про его тайники, под которыми понимается не место, где спрятаны сокровища (хотя сокровища вполне могут лежать), а в духе 16 века - всяческие ходы, колодцы и подземные палаты, и немного про историю постройки Кремля – ровно в той мере, в которой она касается рассматриваемых подземелий, за что отдельное спасибо автору. Я отлично понимаю, как трудно остановиться и не перегрузить текст деталями и субъективными оценками.

Возможно для кого-то это известные факты, но для меня история всегда была интересна только с археологической точки зрения. Например, я знала, что кремлевские соборы строили итальянцы, но не задумывалась о том, что систему слухов, часть колодцев, подземные водоотводные галереи, вылазы к воде и прочие помещения военно-оборонительного характера, а также наверняка часть тайных ходов проектировали также они (неудивительно, что могилу Фиораванти так и не нашли...). Или, например, мне не было известно, что вдоль нынешней Красной площади раньше пролегал ров с водой (Алевизов ров). И не просто ров, а с несколькими шлюзами! Причем наполнялся он за счет водоносного слоя почвы, т.к. обе реки – Неглинка и Москва-река, находились ниже рва.

http://rusarch.ru/belousova1.htm — схема из книги

Ну и сам факт строительства столь сложных и дорогих систем подземных коммуникаций в 16 -17 веке, которые неплохо сохранялись на протяжении столетий, не может не вызывать восхищения. Достаточно лишь сказать, что в наше время у государства не нашлось денег на то, чтобы вернуть былой вид хотя бы одному подземному туннелю, почти все они или засыпаны мусором, или заложены или забетонированы. Так что та самая библиотека Ивана Грозного вполне может спокойненько лежать где-нибудь под собором Василия Блаженного, например. Частично внутристенные галереи сохранились, равно как и старинные колодцы и ходы за стены Кремля. Размах впечатляет. Их можно увидеть на фотографиях в книге, но увы, внутрь попасть никаких шансов.

Из необычного – каменная кладка на металле (свинце или олове). Я даже не подозревала, что такое бывает (это же как дорого должно стоить, и как трудоемко!), а оказывается, это была фишка московских мастеров (хотя именно таких ходов и не найдено, что вызывает вопросы), но использовали этот прием и Суздальские строители. Интересно, сохранилась ли там церковь, построенная таким образом?

Местами встречается и забавное. В 90-е годы в дыру в полу в собор Василия Блаженного проник барсук! Явно прошел каким-то ходом. Его накормили и он заходил еще не раз, пока не был пойман и отправлен в зоопарк. Кстати, сам собор – помимо высокодуховной роли выполнял и боевые задачи. В его основании были найдены амбразуры для подошвенного боя и начало подземных галерей, вероятно предназначенных для подноса снарядов и подхода воинов.

Вообще число подземных галерей разного назначения, о которых говорится в книге, поражает воображение. Фактически весь центр так или иначе был пронизан всякими ходами. Каждый уважающий себя человек имел не только подвалы, но часто и тайный ход куда-нибудь вбок, на всякий случай. Про монастыри и говорить нечего.

Еще в 20-30-е годы некоторые ходы были вполне доступны, и есть много свидетельств о том, что люди по ним проходили. Например, подземным ходом под рекой от церкви на Берсеневской набережной проходили дети в 1934 году совершенно свободно! Возможно этот тайный ход когда-то соединял Никольский и Алексеевский монастыри. Здесь автор ссылается на статью в Науке и жизни, но в указанном номере она мной обнаружена не была.

Одним из плюсов данной книги является то, что она пытается максимально объективно подходить к оценкам того или иного подземного пространства. Автор ссылается на заметки Стеллецкого (исследователя московский подземелий в 30-е годы), многочисленные статьи о находках тех или иных провалов и ходов и т.п. Иными словами, это не собрание слухов и легенд, а сборник проверенных данных. Чего мне не хватило, так это фотографий и более точных схем. Имеющиеся в книге достаточно условны.

А вообще, пока читаешь, страшно хочется схватить лопату и мчаться откапывать какой-нибудь ход! Ну или хотя бы внимательно осмотреть места, о которых идет речь. С удовольствием бы побывала на такой экскурсии. Наверное, это надо у диггеров смотреть (вот, что нашлось, например: подвалы Никольской, кстати с этим приятным диггером мы несколько лет назад ходили в коллектор в районе Ленинского проспекта — впечатлений масса).

Очень жаль, что до сих пор археологические работы, касающиеся подземной Москвы (если они вообще ведутся), не привели ни к какому заметному для широкой публики результату. Как было бы интересно пройти по старинному слуху или тайному выходу к реке! Да хотя бы иметь возможность посмотреть на огромные двухуровневые подвалы Никольской или Солянки.

https://zapret-no.livejournal.com/108219.html — у автора целая фото-экскурсия по подвалам Солянки

Не говоря уже о том, чтобы использовать эти пространства – ну хоть под кафе или магазинчики, а не засыпать мусором и не заливать цементом.

P.S. У меня издание 1997 года, но книга была переиздана в 2009, и в новое издание добавилась информация по другим городам.

Столкнулась я под конец года с необходимостью расчистить немного завалы семейной библиотеки, тем более что надо искать места для новых поступлений. Книги прятались от переселения в самых немыслимых местах вплоть до коробок на антресолях, дачных посудных шкафах. Я их доставала, успокаивала, гладила по переплётам, бегло вникала в истории, что они наперебой спешили поведать мне. И среди прочих я раскопала блёкло-пыльный синий том с пожелтевшей бумагой. С удивлением я обнаружила, что стоимость этой невзрачной книги на всех книготорговых ресурсах достаточно высока. Хм.Интересно. Про автора я ничего раньше не слышала...
А книга-то оказалась прелюбопытная.
Две рыжеволосые сестры из многодетной любящей семьи — где одни невесты, и ни одного пацана,- повыскакивали замуж в течение недели и тем самым породнили милиционера и преступника. Повествование ведется от лица парнишки, влюбленного по очереди почти во всех сестёр этой семьи. От него читатель узнает подробности этого скрытого, осложненного родством противостояния. По разному сложилась фронтовая судьба зятьёв, по-разному и судьба мирная. В книге почти нет долгот и скучных мест. Узнаем мы и о судьбе самого рассказчика — подростка, рвущегося приносить пользу родной стране в сложное время. Имеются экскурсы в историю московских районов в частности Преображенского, где и происходит действие книги, хороши лирические отступления, рассуждения. Книга, как я люблю, не коммерческая, а из тех, которые рождаются в глубинах души и требует выхода на бумагу, мучит автора, пока не разместится на белых страничках исписанных текстом. Написана хорошим выразительным языком.

просто здесь ты родился, здесь небо впервые распахнулось над твоей головой, и с этим теперь уже ничего не поделаешь, этого теперь уже изменить нельзя.
Дорога в страну нашего детства лежит через долину воспоминаний. Наверное, воспоминания — самый искренний вид литературы, потому что вспоминается всегда только то, что было на самом деле. С высоты прожитых лет, с каменистых вершин содеянного и совершённого (на пользу или во вред людям, или то же самое для самих себя) мы медленно спускаемся тропинкой воспоминаний в зелёную долину нашей юности, в тенистый сад начала нашей человеческой жизни. Когда-то каждого из нас здесь со всех сторон окружало ожидание будущего. Теперь то будущее стало настоящим. Мы поднялись на вершины зрелости (или забыли о них? остановились на полпути?). Пора оглянуться назад. В зелёную долину юности. Пора сравнить высотное здание нашей зрелости с полузабытым в хаосе бытия, полупотерянным для нас навсегда ветхим домиком нашей одноэтажной юности…

Многое, как ни странно, очень созвучно современному моменту - когда опять "высшие расы" ведут свой расчет на то что славяне взаимо-уничтожив друг друга освободят, наконец, намеченные для колонизации хорошие территории. Как страшно и внезапно врывается война в мир детства и один-единственный эпизод проводит черту между детством и насильственным повзрослением, после которого в глазах поселяется тоска и пустота. Хорошо, если не надолго.
За три дня, пока я читала книгу, мне приходилось и плакать и радоваться и сопереживать героям. Книгу можно смело назвать одним из главных открытий моего книжного года, и она же завершает его. (Вряд ли я успею прочитать ещё что-нибудь новое за оставшееся до января время)

Теперь книга есть у меня в трёх видах :
• аудио (не могла я оторваться от неё, даже когда надо было делать всякие дела - ужасно завывающе-монотонное медленное чтение Саши Жуковой, становящееся терпимым на 200% скорости);
• пыльно-бумажный томик 1980го года,
• и полный электронный текст (для вылавливания цитат)

Рекомендую от всей души.

Время довоенных репрессий, когда люди тихо и незаметно исчезали, стирались, вычеркивались из жизни страны. Тихо для других, со стороны, пока это не касалось тебя. Думали, что если арестовали, значит, что-то все таки было, оступился человек, несмотря на прошлые заслуги. Чем больше революционных заслуг, тем больше шансов исчезнуть. Новые времена, фашизм, Испания, враг распространяет во всем мире своих шпионов. Ну а тем более в нашей советской стране всё кишит этими шпионами. Страна гордо жила своими достижениями, парадами, лозунгами. Ну может не страна, по крайней мере Москва.

Говорят Трифонов, это городская проза. Сложно было переходить от деревенской советской прозы к городской, московской. Городская жизнь кажется жизнью бездельников, глупой, бессмысленной, все косятся друг на друга, чему-то радуются, веселятся, развлекаются, спорят, доказывают, в ходу конспирологическое общение, еще с дореволюционного опыта. Сейчас опять пригодилось, прямо и открыто своё мнение не выскажешь, есть «линия партия». Это недоговоренность, размытость, неясность происходящего, пронизывает произведение.

Описание довоенного городского детства. Глупость, эгоизм, обиды, соперничество, тайные общества, конкурсы, пещеры, иногда учеба. В общем – счастливое детство. Взрослые, глазами детей: ругаются, спорят, шепчутся, кормят, водят на праздники, провоцируют, вдохновляют, наказывают, формируют мировоззрение, мешают жить… Началась война: эвакуация, работа, голод. Проблемы родителей становятся проблемами детей, особенно если родители репрессированы. Если родители «шпионы», то ребенок сразу скатывается на обочину социальной жизни. Автор показал как это происходит. Сначала были друзья, постепенно всё удаляется, никуда не зовут, не приглашают и даже общие праздники вроде как и не твои.

Эпизоды в книге часто перемещаются во времени. Книга разбита на фрагменты, осколки, не только по времени, но и с разными главными персонажами. Это показывает общую картину, но иногда утомляет, остается много подвисших, незаконченных тем. Видно автор хотел показать общую картину и ощущения исчезающего из жизни человека. Ощущения человека того времени, верящего в правду, в справедливость, в идею общего дела и в то же время ждущего, что скоро «придут за ним».

При чтении, было ощущение недосказанности, что автор или до сих пор боится, или не смеет себе позволить, или жизненная травма настолько глубока, что он не может выйти из своих болевых ощущений, терзаясь на одном уровне и не видя выхода. Всё это сказывается на читателе, напрягает и утомляет без выхода. В данное время хочется более ясного или глубокого, хоть какого-то поиска причин, четкого авторского мнения, авторского исследования, оригинальности, что ли. Правда необходимо учесть, что книга не дописана, в таких произведениях, общее впечатление зависит от финальных событий, да и в ходе произведения много незавершенности.

Когда загорится свет, закончится война.. .

Эта строчка имеет двоякий смысл. Если починится электростанция, то загорится свет... И весь город охватит радость от того, что наконец-то закончилась война и что люди будут жить с электричеством... У всех начнётся светлая полоса в жизни...

Также эту строчку можно отнести и к семейной жизни инженера Алексея и биолога Людмилы... В их семье наступила чёрная полоса. Эта чёрная полоса превратилась в длинный тоннель, в конце которого должен быть свет. И проходя через этот жизненный период времени, супруги должны восстановить отношения и относиться друг к другу как и до войны. Внутри постепенно разгораются и утихают конфликты и получается, что внутри семьи тоже идёт своя война, только она построена на ненависти и душевном отдалении друг от друга.

У Алексея и Людмилы есть дочь Ася. Эта милая девочка, можно сказать, держит брак родителей, хотя дело уже доходило и до развода. Алексей всё время думал, что у Людмилы кто-то появился, хотя сам был не совсем ей верен.

Помимо семейной пары в романе можно найти и второстепенных персонажей: соседей по дому, убийц, отца и мать Алексея и их нелёгкая судьба в это непростое время.

В книге очень много упоминается о тяготах войны, о людях, которые проливали кровь на фронте, о разрушенном городе и о том, в каком голоде и нищете жил простой народ.

Также хочется отдельно упомянуть о главной работе Алексея - он работал инженером на разрушенной электростанции и восстанавливал её для города, чтобы наконец-то загорелся свет. Алексей выполнял работу бережно, с большим рвением и энтузиазмом. Это был на тот момент смысл его жизни. И сколько же нервов надо было потратить, со сколькими неприятными людьми нужно было поговорить, чтобы электростанция заработала.

Да будет свет, да закончится война,

Радоваться жизни будет вся страна.

В истории прекрасной от начала до конца,

История о жизни милого юнца.

Как он жил и в детстве

Уроки всё учил...

И как на работу

В юном возрасте ходил.

Смерть отца и матери,

Отдалённость от сестры,

Влюблённость так прекрасна,

Среди девчонок череды.

Пришёл с войны к Людмиле,

Людмила так чужда...

Работать начал много,

И прошла война...

С женою помирился,

Мир уж начался.

В квартиру переехали,

Брак их удался...

Свет везде не гаснет,

Не гаснет и любовь,

Роман вы почитайте

Проживите его вновь...

Дополнительно хочу сказать, что с автором познакомилась впервые. Она пишет о военном времени и так чётко психологически выстраивает повествование, что читать одно удовольствие. Ванда детально вырисовывает каждый портрет героя и подробно описывает эти портреты в романе.

Мне понравился роман, несмотря на то, что военную тематику я тоже не люблю, а читать надо))) И запомнится мне эта книга надолго))) Ещё и посоветую её прочитать всем, потому что она очень интересная)))

И ничего страшного в этой книге нет, хотя я и боялась, что начнутся описания с места, где происходит война, что везде будут лужи крови и оторванные конечности. Этого там нет, но кровушка упоминается)))

А так всё хорошо и хорошо кончается.)))

Книга прочитана в рамках игры #события и #книжныепомощники.

Багрицкий Э.Г. Стихотворения и поэмы. — М.: Московский рабочий, 1984. — 304 с. — Тираж 100.000 экз.

В 1970-х гг., когда я учился в советской школе, поэма Багрицкого «Смерть пионерки» входила в школьную программу по литературе. Я ещё тогда прочитал, за компанию, вторую его поэму — «Дума про Опанаса», и обе произвели на меня сильное впечатление. Я понял две вещи: 1. Багрицкий — поэт сильный; 2. Его творчество исключительно «правильное»: в том самом духе, в каком воспитывает нас, советских пионеров, вся наша советская литература. Багрицкий в моём сознании стал чем-то вроде «Гайдара от поэзии». Именно это и остановило в самой начальной фазе знакомство с его творчеством: мы, пионеры 1970-х гг., пионерской тематикой были перекормлены, от неё уже тошнило. После школы, на протяжении многих-многих лет, возвращение к Багрицкому по разным причинам откладывалось. Но всё к лучшему в этом лучшем из миров: вряд ли в молодости я увидел бы то, что вижу сейчас.

А хорошего вижу мало (см. заголовок рецензии).

Безграмотность

Эдуард Багрицкий, он же Давид Дзюбан, родился и вырос в Одессе. Там, как известно, русский язык своеобразный. Носителю этой версии перейти на литературную речь непросто. В целом Багрицкому-Дзюбану это удалось, но отдельные языковые ошибки у него проскакивают. Видно, что он попросту не знает смысла многих слов (кто не верит — подробности под спойлером).

И ещё много чего Багрицкий не знает.

Стихотворение «Москва» (1922): «Стенькины ушкуйники». Ушкуйников Иван III всех повывел ещё за полтора века до рождения Стеньки.

«Театр» (1922): «... как ослеплённый Лир». У Шекспира ослепляют не Лира, а Глостера.

«Можайское шоссе» (1928): Наполеон едет завоёвывать Москву «в старом тарантасе» (!) Если бы поэт знал, что тарантас — чисто русская четырёхколёсная повозка без рессор, он не стал бы усаживать в столь экзотичное транспортное средство императора Франции.

Весьма досадная черта поэзии Багрицкого — злоупотребление инверсией ударений. В стихотворении «Охота на чаек» (1924) читаем:

«Мартыны́ летят за скумбриёй...»

(«мартын» — крупная чайка).

В другом стихотворении того же года, незатейливо названном «Скумбрия», есть рифмы «скумбрия́ — чешуя́» и «струя́ — скумбрия́»; есть и варианты: скумбри́я; творительный падеж — скумбри́ями. Наконец, в третьем стихотворении того же года, «Лето», есть рифмы: «колея́ — скумбрия́» и «скумбрия́ — бытия́». Кажется, эта «скумбрия́» была так мила поэту по той простой причине, что он легко находил к ней рифмы:)

Ещё у Багрицкого встречаются ударения: «в бурьяна́х», «юпитера́», «инстру́мент», «автобу́с». А в раннем стихотворении «Фронт» (1923) есть даже «циркуля́»:

... Циркулярами и циркуля́ми
Шта́бы переполнены в края.

Но здесь уже скорее безвкусица, чем безграмотность. Безвкусицы тоже много.

Безвкусица

«Рассыпанной цепью» (1920). Здесь аллегорически изображается победа в гражданской войне. Финал такой:

А зверь идёт... И сумрачный рабочий
Стоит в снегу и нож в руке сжимает,
И шею вытянул, и осторожно
Глядит в звериные глаза! Друзья,
Облава близится к концу! Ударит
Рука рабочья в сердце роковое,
И захрипит, и упадет тяжёлый
Свирепый мир — в промёрзшие кусты.

А мы, поэты, что во время боя
Стояли молча, мы сбежимся дружно,
И над огромным и косматым трупом
Мы славу победителю споём!

Что это, если не дурной вкус? Нет нужды комментировать, двигаемся дальше.

«Тиль Уленшпигель. Монолог» (1922)

Я слишком слаб, чтоб латы боевые
Иль медный шлем надеть...

Ну почему, почему шлем XVI века медный? Всё просто: здесь Багрицкому Пушкин припомнился. Строки из «Руслана и Людмилы»:

На брови медный шлем надвинув,
Из мощных рук узду покинув...

Пушкину, значит, можно? А почему тогда Багрицкому нельзя? ))

«Москва» (1922)

... Недаром же ключами Калиты
Ты ситцевый передник обвязала.

Что за ключи были у Калиты, и как можно обвязать ключами передник? Нет ответа.

«АМССР» (1924)

Здесь укрывалась дрофами степными
Офицерия до роковой поры.

Что за «офицерия», легко домыслить, но вот как эта самая офицерия укрывалась дрофами??

Впрочем, хвост у степной дрофы широкий, а если она ещё и крылья растопырит — пожалуй, в самом деле за эту дрофу вся офицерия спрячется:)

Дважды встречается у Багрицкого образ морской воды как«рассола». В стихотворении «Арбуз» (1924, 1928) он особого протеста у читателя не вызывает: «Пустынное солнце садится в рассол...». А вот второй пример, на мой вкус, выразительнее («Взывает в рупор режиссёр...», 1925):

Суда уходят в океан,
В простор ночей и льда.
Их будет омывать рассол,
Им будет петь вода...

Рассол будет омывать суда! Вот и славно, сгодится матросамна случай похмелья после крепкой пьянки: ведёрко закинул за борт, зачерпнул рассольчику — и похмеляйся...

Вот ещё один нетривиальный образ («Стихи о соловье и поэте», 1925):

Зелёною смушкой покрылся кустарник...

Здесь надо знать, что такое смушка, чтобы в полной мере оценить силу поэтического воображения:)

А теперь перейдём на новый уровень: от вещей и явлений – к историческим лицам, которые не давали поэту покоя (или, скорее, он им).

Стихотворение «Пушкин» (1923):

... Свершается победа трудовая...
Взгляните: от песчаных берегов
К ним тень идёт, крылаткой колыхая,
Приветствовать приход большевиков.

Она идёт с подъятой головою
Туда, где свист шрапнелей и гранат,
Одна рука на сердце, а другою
Она стихов отмеривает лад.

Поизгалявшись над беззащитной тенью Пушкина, Багрицкий не остановился на достигнутом. В следующем году он накатал весьма эффектный стишок про дуэль поэта («О Пушкине», 1924). Вот лучшее место:

Случайный ветер не разгонит скуку,
В пустынной хвое замирает край...
...Наёмника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай!

Он здесь, жандарм! Он из-за хвои леса
Следит упорно, взведены ль курки,
Глядят на узкий пистолет Дантеса
Его тупые скользкие зрачки.

Этот обличительный стишок написан не когда-нибудь, а в эпоху расцвета научной пушкинистики: в частности, «Дуэль и смерть Пушкина» Щёголева двумя изданиями успела выйти (1916, 1917; в 1928-м переиздадут). Но Багрицкий читал явно не Щёголева, а какую-то трудно вообразимую хрень. Или вообще ничего не читал, а попросту фантазировал духе пролетарского мироощущения. Даром что сам был типичным деклассированным элементом, выходцем из мелкобуржуазной среды («сын продавца», как обращается к нему в одном из стихотворений Романтика).

Тень Пушкина, приветствующая большевиков, и наблюдающий за дуэлью поэта жандарм, подосланный царём Николаем — фантазии болезненные, но для психики поэта сравнительно безобидные. Хуже, когда декабристы начинают мерещиться, как в стихотворении «Папиросный коробок» (1927):тут за поэта прямо страшно. Багрицкий, несмотря на астму, продолжал купить; и курил, видимо, что-то забористое.

Как-то раз попался ему папиросный коробок, где на этикетке была не реклама, а портрет Рылеева. И понеслось...

... Столетняя палка застыла в углу,
Столетний цилиндр вверх дном на полу,
Вихры над веснушками взреяли, —

Из гроба, с обложки ли от папирос —
Он в кресла влетел и к пружинам прирос,
Перчатку терзая, — Рылеев...

Дальше поэта ещё сильнее глючит:

... Из пруда, прижатого к иве,
Из круглой смородины лезет в окно
Промокший Каховского кивер...

Как хотите, а здесь крайняя степень безвкусицы (да и нелепицы).

Пугающие видения прямо преследуют поэта: в стихотворении «Бессоница» (1927) его дом сдувает ветром. Выразительно описывается, как дом куда-то «пролетает тропой недоброй», но поэт всё-таки силой мысли его останавливает (после чего обнаруживается, что всё пригрезилось). Это интереснейшее стихотворение я причислил бы к числу удачных, если бы не разговор с собакой в финале.

... Прочно уставлена косая хвоя,
Врыт частокол, и собака стала.
- Милая! Где же мы?
- Дома, под Москвою;
Десять минут ходьбы от вокзала.

Мне скажут, наверно, что я передёргиваю, что «милая» — вовсе не собака, а жена поэта; но жена выше не упоминалась. А собака упоминалась:)

Стихотворение «Можайское шоссе» (1928). Две части: впервой поэт вспоминает о событиях 1812 года, о Наполеоне («По этому шоссе на восток он шёл»); во второй — поэт вполне буднично едет на автобусе в Москву (но его спутники, «люди из весёлых предместий», представляются ему покорителями столицы). Можайское шоссе вообще-то построено в 1868—1888 гг., но самое смешное не в этом, а в склонности поэта сопоставлять несопоставимое. Именно к этому стихотворению относится шпилька Мандельштама в адрес Багрицкого: «Выйдет на Можайское шоссе, так непременно увидит Наполеона». Не в бровь, а в глаз! Да и ко всей поэзии Багрицкого вполне приложимо.

Впрочем, безграмотность и безвкусица — это всё пустяки. Багрицкий ведь работал для очень невзыскательного читателя; об этом даже и стишок у него есть — «Стихи о себе. 2. Читатель в моём представлении» (1929). Финал такой:

... Сдвинет картуз
И зевнёт слегка,
Книжку мою
Возьмёт из мешка;

Прочтёт стишок,
Оторвёт листок,
Скинет пояс —
И под кусток.

Самокритично, правда? И с юморком! Кстати, больше юмора у Багрицкого нигде нет; во всех остальных случаях он дьявольски серьёзен.

Переходим к самой неприятной черте творчества Багрицкого.

Некрофилия

Сдвиг в сторону некрофилии в сознании Багрицкого произошёл не сразу. Начиналось всё у него сравнительно безобидно: пригрезились восставшие из могил строители Петербурга («Ленинград», 1922).

... Но воля в мертвецах жила,
Сухое сердце в рёбрах билось,
И кровь, что по земле текла,
В тайник подземный просочилась.

Вошла в глазницы черепов,
Их напоив живой водою,
Сухие кости позвонков
Стянула бечевой тугою,

И финская разверзлась гать,
И дрогнула земля от гула,
Когда мужичья встала рать
И прах болотный отряхнула...

Здесь поэт останавливается, ибо не знает, что ему с этой ратью мертвецов дальше делать. Пока мы имеем дело всего лишь с поэтической фантазией. В более поздних стихах будет интереснее. Как-то физиологичнее... и даже, я бы сказал, патолого-анатомичнее.

Вот «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» (1927). Поэту «тридцатый год», его собеседнику неполных двадцать. Говорят они о будущей войне (гитлеровской Германии ещё нет, и воевать собираются с Польшей). Поэт объясняет комсомольцу, как хорошо умереть в бою, а потом романтично истлевать где-нибудь в чистом поле:

... Не дождались гроба мы,
Кончили поход...
На казённой обуви
Ромашка цветёт...

Пресловутый ворон
Подлетит в упор,
Каркнет «nevermore» он
По Эдгару По...

«Повернитесь, встаньте-ка,
Затрубите в рог...»
(Старая романтика,
Чёрное перо!)

<...>

Лежим, истлевающие
От глотки до ног...
Не выцвела трава ещё
В солдатское сукно;

Ещё бежит из тела
Болотная ржавь,
А сумка истлела,
Распалась, рассеклась,
И книги лежат...

<...>

А над нами ветры
Ночью говорят:
— Коля, братец, где ты?
Истлеваю, брат!

Да в дорожной яме,
В дряни, в лоскутах
Буквы муравьями
Тлеют на листах...

Спросите, к чему вся эта некрофильская романтика? К тому, что жизнь индивидуума никакой ценности не имеет. В советской стране все люди взаимозаменяемы, и на смену погибшим немедленно придут другие, точь-в-точь такие же:

Пусть покрыты плесенью
Наши костяки,
То, о чём мы думали,
Ведёт штыки...

С нашими замашками
Едут пред полком —
С новым военспецом
Новый военком...

Ну, и так далее.

А высшее развитие некрофилии всё-таки не здесь. Высшее — в знаменитой поэме «Смерть пионерки» (центральный фрагмент).

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.

Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.

Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.

Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.

Стихи гениальные, конечно; недаром их бесконечно цитировали при советской власти. И я помню, что в детстве читалось это без внутреннего протеста (слегка коробило только «содружество ворона с бойцом»). Сейчас, перешагнув порог старости, я воспринимаю всё это принципиально иначе: некрофильский мотив слишком очевиден. Но дерзновенная поэтическая одержимость Багрицкого, достойная какого-нибудь древнего жреца оргиастического культа, делает накал некрофилии, выраженный здесь в крайней степени, вполне органичным. Какая выразительность, какая сила эмоционального воздействия! У других поэтов-лоялистов, славивших советский режим, ничего даже близко похожего нет.

Итак, мы естественным образом переходим от некрофилии к гениальности. Маленькая поэма «Смерть пионерки», на мой взгляд, гениальна от первой строки до последней; но проблески гениальности встречаются у Багрицкого и в других произведениях. Здесь прежде всего надо указать стихотворение «ТВС» (1929) и поэму «Февраль» (1933—1934).

Латинское буквосочетание «TBC» («тэ-бэ-ка») используется врачами для обозначения туберкулёза. Багрицкий был болен бронхиальной астмой, которая в конце концов и свела его в могилу, но для своего лирического героя он выбрал более романтичную болезнь. Фабула стихотворения — очередное видение. Больному поэту, теряющему мужество, является тень умершего три года назад Дзержинского, и начинает его наставлять. Вот центральный фрагмент монолога «железного Феликса»:

... А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди — и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься — а вокруг враги;
Руки протянешь — и нет друзей;
Но если он скажет: "Солги", — солги.
Но если он скажет: "Убей", — убей.

Заметьте: написано это в 1929-м году (вошедшем висторию как «год великого перелома»). Свешались грандиозные перемены, ломались все традиции, любое сопротивление режиму жесточайше подавлялось; состоялся уже и первый показательный процесс («Ша́хтинское дело»). Но всё-таки это ещё не 1937-й год, не 1938-й. А поэт уже насквозь проникнут духом наступающей эпохи! Таких людей и воспитывать не надо: они сами других воспитывают. Своим творчеством. Причём именно так, как вышнее начальство считает нужным. И ведь это не подлаживание: это совершенно искренне, по зову сердца...

Как же дошёл Багрицкий до этой стадии нравственной деградации? Ключ здесь — предсмертная поэма «Февраль».

Рассказ там ведётся от первого лица, но лирический герой не тождествен автору: как говорится, все совпадения случайны. Обозначим героя как Г. Действие начинается летом 1916 года в Одессе.

Вот я снова на этой земле.
Я снова
Прохожу под платанами молодыми,
Снова дети бегают у скамеек,
Снова море лежит в пароходном дыме...

Вольноопределяющийся, в погонах,
Обтянутых разноцветным шнуром, -
Это я — вояка, герой Стохода,
Богатырь Мазурских болот, понуро
Ковыляющий в сапогах корявых,
В налезающей на затылок шапке...

Он приехал в отпуск, этот солдат-иудей, «ротный ловчило» («герой Стохода» и «богатырь Мазурских болот» — конечно, самоирония героя). На фронт он уже не вернётся. Его захватывает влечение к недоступной русской девушке-гимназистке:

... Самое главное совершится
Ровно в четыре.
Из-за киоска
Появится девушка в пелеринке, -
Раскачивая полосатый ранец,
Вся будто распахнутая дыханью
Прохладного моря, лучам и птицам,
В зелёном платье из невесомой
Шерсти, она вплывает, как в танец,
В круженье листьев и в колыханье
Цветов и бабочек над газоном.

Домой из гимназии
Вместе с нею
Откуда-то, из позабытого мира,
Кружась, летят звонки перемены,
Шёпот подруг, ангелок с тетради
И топот учителя в коридоре.

Пред ней платаны поют, а сзади
Её, хрипя, провожает море...

Я никогда не любил как надо...
Маленький иудейский мальчик,
<...>

Поведение влюблённого подробно описывается в прекрасных стихах... и почему-то дьявольски напоминает поведение сексуального маньяка, выслеживающего жертву. Но в городе — закон и порядок: при первой же попытке нашего Г. пристать к девушке на улице она попросту указывает ему на городового, который маячит на перекрёстке. И забывшийся поклонник испаряется.

Но вот приходит 1917 год, а с ним — Февральскаяреволюция. Наш Г. преображается: теперь он служит в революционной милиции. К весне он уже помощник комиссара, и чувствует себя хозяином жизни:

... Я вламывался в воровские квартиры,
Воняющие пережаренной рыбой.
Я появлялся, как ангел смерти,
С фонарём и револьвером, окружённый
Четырьмя матросами с броненосца...
(Ещё юными. Ещё розовыми от счастья.
Часок не доспавшими после ночи.
Набекрень — бескозырки.
Бушлаты — настежь.
Карабины под мышкой. И ветер — в очи.)

Моя иудейская гордость пела,
Как струна, натянутая до отказа...
Я много дал бы, чтобы мой пращур
В длиннополом халате и лисьей шапке,
Из-под которой седой спиралью
Спадают пейсы и перхоть тучей
Взлетает над бородой квадратной...
Чтоб этот пращур признал потомка
В детине, стоящем подобно башне
Над летящими фарами и штыками
Грузовика, потрясшего полночь...

Мыслящий и направляющий события персонаж — только Г.; сопровождающие его революционные матросы описываются как физически мощные, но умственно недоразвитые:

В караулке ребята с броненосца
Пили чай и резались в шашки.
Их полосатые фуфайки
Морщились на мускулатуре...
Розовые розоватостью детства,
Большерукие, с голубыми глазами,
Они передвигали пешки
Восторженно с места на место,
Моргали, шевелили губами,
Задумчиво, без малейшей усмешки
Подпевали, притопывая каблуками...

Однажды ночью, во главе всё тех же четырёх юных дебилов с броненосца, наш Г. устраивает облаву в притоне. Как водится, там есть и девочки. И в одной из них Г. узнаёт объект своего давнего вожделения...

Здесь, конечно, у Багрицкого грубый анахронизм: за несколько месяцев после февральской революции девушка из приличной семьи не могла так опуститься, чтобы пойти в проститутки. Для такого исхода нужны несколько лет гражданской войны. Но у Багрицкого – не «критический реализм», а поэма в духе революционной романтики. Да к тому же ещё и с символизмом: два главных персонажа, оставаясь вполне реалистичными, в финальной сцене вырастут до масштабных аллегорических фигур.

... Итак, «в третьей комнате» притона Г. обнаруживает бывшую гимназистку и её клиента, какого-то приблатнёного парня (при нём браунинг, но он не оказывает сопротивления, и его арестовывают).

«Уходите! - я сказал матросам.
Кончен обыск! Заберите парня!
Я останусь с девушкой!»
Громоздко
Постучав прикладами, ребята
Вытеснились в двери.
Я остался.
В душной полутьме, в горячей дрёме
С девушкой, сидящей на кровати...
«Узнаёте?» — но она молчала,
Прикрывая лёгкими руками
Бледное лицо.
«Ну что, узнали?»
Тишина.
Тогда со зла я брякнул:
«Сколько дать вам за сеанс?»
И тихо,
Не раздвинув губ, она сказала:
«Пожалей меня! Не надо денег...»

Я швырнул ей деньги.
Я ввалился,
Не стянув сапог, не сняв кобуры,
Не расстёгивая гимнастёрки,
Прямо в омут пуха, в одеяло,
Под которым бились и вздыхали
Все мои предшественники, - в тёмный,
Неразборчивый поток видений,
Выкриков, развязанных движений,
Мрака и неистового света...

Я беру тебя за то, что робок
Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков,
За случайной птицы щебетанье!

Я беру тебя, как мщенье миру,
Из которого не мог я выйти!

Думаете, наверно, что здесь просто сексуальная фантазия закомплексованного и болезненного поэта, никогда не имевшего успеха у женщин? Нет, здесь совсем другое. Продолжение-то вполне прозрачное, даром что аллегория:

Принимай меня в пустые недра,
Где трава не может завязаться, -
Может быть, моё ночное семя
Оплодотворит твою пустыню.

На этом месте поэмы у меня был сильный всплеск эмоций, которые я словами выразить затрудняюсь.

Посмотрим, однако, на это место холодным взглядом. Удалось ли революционному еврейству оплодотворить изнасилованную Россию — вопрос спорный, и обсуждать его здесь не место. Отграничившись от болезненных исторических воспоминаний, мы увидим, что поэма гениальная: и по замыслу, и по исполнению. Багрицкий всё сказал, что хотел, и был предельно откровенен. Умри, Денис Давид,лучше не напишешь...

Под текстом стоят даты: 1933-1934. Вторая из них — год смерти поэта.

Третий роман из трилогии о следователе Люсине называется "Александрийская гемма", а вот сокращённый вариант- "Мальтийский жезл". Я читала без сокращений и, возможно, "Мальтийский жезл" более динамичный, не знаю. Сама я сначала думала, что это два разных романа, потом уж разобралась.

Буду писать об "Александрийской гемме", хотя Лайвлиб  почему-то глючит и подсовывает вариант книги с "Мальтийским жезлом".

Снова была понравившаяся мне "фишка" с параллельными сюжетами: в современном мире и в далёком прошлом. Только именно в этом романе можно было легко обойтись без современных событий. Они были тусклыми, неинтересными, поиск преступника вяло тянулся до самого конца романа. Было чувство, что писать хотелось об истории, а надо про милицию. Мучился автор, мучаются читатели и ради чего?

Интересна была только вся историческая подоплёка, все главы про тайные сообщества, монашеские ордена, царей, королей, сокровища и интриги.

В общем, от книги я немного устала, она показалась мне затянутой и при этом недоработанной. Будто автор хотел писать одно, а вынужден был писать другое. Начинал писать о герое, потом не поймёшь, куда он делся. Преступник же, толком не появляясь весь роман, выскакивает в конце романа как чёрт из табакерки- такое себе расследование. Иногда проскальзывала мысль бросить роман и не дочитывать. Но, хотя не нравилось исполнение, увлекала сама идея связи времён, людей и вещей, да и хотелось дочитать всю трилогию.

Кстати, могу предупредить, что  вчитаться в роман не получалось сразу. Глав 6 было тягомотно и при этом дежавю с преступлением: похожее было в одном из предыдущих романов. И зачем? Люсин остался для меня неинтересным персонажем, симпатичнее был его друг- писатель. Но в целом на всех героев было плевать. Редкий случай, когда хороший писатель с замечательной идеей почему-то губит собственное произведение.

В общем, осталось от последнего романа трилогии недоумение. Самым интересным для меня оказался всё-таки "Ларец Марии Медичи". Только благодаря ему, увлекательной идее трилогии, "Александрийской гемме" я поставила 4 балла из 5. Как отдельному произведению этому роману больше б досталось на орехи.

Прежде чем я оставлю свой отзыв об этом сборнике, хочу сказать, что с автором познакомилась впервые. Прочитав первый, второй и третий рассказы, я решила, что этот советский автор меня не интересует, так как пишет он скучно и неинтересно (по крайней мере для меня).

Я не стала поспешно закрывать этот сборник и решила дочитать его до конца. В рассказах описывается жизнь простого народа, а именно рабочего класса: инженеры, врачи и т.д. В каждом из них отлично раскрываются специфика работы, долг и ответственность перед окружающими, преданность своему делу. Некоторые из рассказов мне показались нудными и скучными, некоторые неинтересными, некоторые - слишком объёмными, но их всех объединяет одно - работа во благо жизни и зима периодически)))

Несмотря на это, я рекомендую прочитать книгу, потому что многим она может и понравится  Может кто-то найдёт для себя что-то интересное, увлекательное, полезное. Может на кого-то эти рассказы произведут впечатление, но мне они не понравились.

Сборник прочитан в рамках игр #волшебныйфонарь, #события и #книжныепомощники.

Аннотация заинтересовала, но чтение совершенно не принесло удовольствия. Всё высосано из пальца и притянуто за уши.
Есть главный герой, положительный молодой человек Игорь. Работает в такси, живёт с бабушкой. Однажды женился. Если честно то на этом моменте я серьёзно споткнулась, пытаясь понять мысли автора. Игорь женился вроде бы как по любви, но жена такая легкомысленная, что любить её ему тяжело. Получается, что если он положительный герой по задумке, то надо всем под него подстраиваться. Жена забеременела и он ей сказал типа ты это специально сделала, чтобы не работать и не учиться. Что?? Автор, у тебя же Игорь положительный персонаж. Но этой фразой он сразу перечеркнул всё положительное. Жена сделала аборт, ему снова не понравилось. В итоге с женой развёлся. И опять- не он в этом виноват, а потому что она такая плохая.
Затем бабушка умирает, а Игорь решает уехать из Москвы разыскивать могилу погибшего на войне деда. В квартире разрешил жить бывшей жене. Это преподносилось как благородный поступок, но я увидела в этом желание чтобы кто-то за квартирой ухаживал и платил.
Игорь едет в поезде, спасает от хулиганов девушку, которая с этими хулиганами сидит в вагоне-ресторане. Они её отчего-то пытались изнасиловать и им ничего за это не было. Игорь им набил морду и они сразу испарились.
На новом месте Игорь устраивается работать водителем у директора завода. Ну и постоянно куда-то лезет, что-то пытается узнать, до всего ему есть дело. И выводы он делает скоропалительные, хорошо, что автор помогает ему, подбрасывает удобные ситуации.
В конце книги Игорь случайно оказывается на месте убийства с разводным ключом. Мне даже смешно было)) С разводным ключом! Для чего взял с собой этот ключ? Чтобы убийство совершить?)) Его забирают в милицию. Но потом отпускают. Знаете почему? Не потому что находят какие-то улики или свидетелей. Нет. Просто люди считают, что Игорь очень хороший парень и он не мог совершить убийство. Следователь сразу верит всем на слово , отпускает Игоря и приглашает его к себе в отделение на работу))
Есть книги, изданные в СССР, которые в чём-то наивны и устарели, но хорошо и интересно написаны. Но вот эта книга нечто странное. Я предполагаю, что и раньше эту книгу не очень читали)
Автор не смог показать своего героя положительным. Я не поняла его мотивацию, его характер. Какой-то закомплексованный тип. Сомневаюсь, что в реальности у таких есть девушки. А вот в книге автор показал, что без Игоря невозможно жить, если с ним пересечёшься. Бывшая жена так и не смогла его забыть, приехала из Москвы признаваться в любви, а вот про аборт забыла. Лина первая призналась ему в любви, а с чего это вдруг? Почему не он ей признался? Там была такая сцена: бывшая жена жила у Игоря в комнате, само собой там всё прилично. Но вот в какой-то момент решила раздеться до купальника и крутиться перед зеркалом. И в этот момент в комнату вошла Лина. Обиделась и ушла. Вопросы повисли в воздухе: зачем приходила? Почему именно в этот момент? Почему не осталась раз уж пришла? Ответов не будет, потому что главный герой - неповторимый мужчина, от него все без ума))
В общем странно, непонятно и из головы надо это всё выбросить, потому что не стоит того))