Будучи небольшим любителем драматургии, не считая Теннесси Уильямса, творчеством Пристли я все же прониклась раз и навсегда, когда несколько лет назад прочла с небольшим перерывом три его пьесы: «Опасный поворот», «Время и семья Конвей» и «Скандальное происшествие с мистером Кэттлом и миссис Мун». Сейчас, когда дочитан двухтомник его избранных пьес, остаюсь при мнении, что «Время и семья Конвей» лучшее его произведение. По большому счету это житейская история об утраченных иллюзиях и несбывшихся ожиданиях. Для меня она выделяется в очень субъективном смысле тем, что вызывает такое щемящее чувство привязанности к героям, отожествления себя с ними, какого у меня получается достичь с прозой, но очень редко с пьесой.
В плане жанра можно охарактеризовать эту историю как семейную драму, разворачивающуюся в двух временных точках: 1919 и 1937 годы в день рождения одной из героинь. Перед нами семья Конвеев: вдовая мать семейства и шестеро ее детей, младшей из которых сравнялось 16 лет. Едва закончилась война, и все герои полны надежд. Матери хочется, чтобы все отпрыски собрались наконец в отчем доме и все стало «как раньше». А детям мечтается каждому о своем в зависимости от духовных запросов: уехать в большой город и встретить принца, писать по-настоящему значимые книги, забыть о военной службе и сколотить выгодный бизнес, заняться реализацией программы социальной справедливости… В шумной и теплой атмосфере большой семьи чувствуешь себя как дома и, конечно, хочется верить, что все эти проекты в той или иной степени воплотятся в жизнь. Конвеи несут в себе заряд молодости, жизни, оптимизма, которому трудно сопротивляться и который привлекает не только читателя, но и человека извне – начинающего дельца, у которого чутье на прибыль и слабость к самой красивой девушке из семейства Конвеев, абсолютно, впрочем, невзаимная.
Особая прелесть драмы в ее композиции:
автор разрывает повествование, чтобы во втором акте показать нам тех же героев в том же доме, но почти двадцать лет спустя. Кому-то такое выпадении из временной линии может показаться странным и ненужным, тем более что в третьем акте мы возвращаемся назад в 1919 и не сказать чтобы узнаем нечто принципиально новое. Однако у Пристли были на то свои причины, причем не художественные, а скорее философские. Автора волнует проблема времени, ведь пьеса писалась в тот период, когда вопрос об относительности времени бурно волновал всех. Пристли устами созерцателя Алана раскрывает идею о том, что каждый человек существует во времени цельным и законченным, и время лишь ведет нас, позволяя заглядывать то в одно, то в другое окно. Под конец жизни человек может обозреть всю свою временную линию и при этом существовать одновременно в каждой ее точке, никуда не исчезая ни из прошлого, ни из будущего. Таким образом Кей, слушая Алана, садится у окна и в прямом и переносном смысле заглядывает в него, так что по мысли автора мы видим не тех же героев 19 лет спустя, а лишь видение, явившееся Кей. Когда Пристли вместе с профессиональным физиком пытался объяснить свою концепцию труппе после одного из представлений, актеры, говорят, мало что поняли и только порадовались, что в этом произведении художник взял верх над философом.
Я не фанатка физики, так что и мне ближе традиционная интерпретация: мы действительно видим, что будет потом и задаемся вопросом о том, как же лучезарные и юные герои дошли до жизни такой. Все они так или иначе пошли на компромиссы с жизнью: ни у одного не получилось достичь того, к чему он стремился, а достигнутое вызывает лишь горечь разочарования. Виноваты в этом герои или время? Пристли был очень озабочен проблемами социального равенства и развращающего влияния власти и капитала, так что определенно не одни лишь герои повинны в случившемся. Вероятно время сыграло свою злую роль не как непрерывно движущийся поток, а как эпоха. Идеалисты оказываются в проигрыше, а побеждают практичные дельцы. Я не склонна считать всех Конвеев белыми и пушистыми, а прагматичного богатея Биверса низким и недостойным. Он ассоциируется у меня с Сомсом Форсайтом, хотя масштаб личности, конечно, не тот, но справедливости ради - объем произведения тоже. И на его долю пришлось разочарование: приобретя волнующую красоту, к которой он так стремился, он в итоге не получил удовлетворения. Во всей этой ситуации мне чудятся уши «Вишневого сада»: легкомысленная Раевская со своим семейством и практичный, но приземленный Лопахин. Такое сопоставление имеет место быть, ведь Пристли любил Чехова. Хотя быть драматургом и любить Чехова это, кажется, уже общее место, так что могу только предполагать.
Вновь возвращаясь в 1919 год, уже трудно воспринимать радостное оживление героев с прежней легкостью и открытостью. Невольно съеживаешься и теряешься перед будущим, которое наваливается на героев и на читателя, и убегать бессмысленно. Наверное, только Алан, который верит в единство человека во времени, смог более или менее почувствовать себя счастливым или по меньшей мере спокойным. Но, кажется, больше он не смог вообще ничего, что для Пристли как человека общественно ориентированного практически провал.
Многие ли оглядываются назад с чувством разочарования? Думаю, да, даже если жизнь складывается или уже сложилась благополучно. Чем больше пройденный путь, тем больше осталось того, о чем можно сожалеть. И это чувство особенно остро, когда читаешь третий акт. Оно сопоставимо с тем, что чувствуешь, глядя на свои детские фотографии, когда еще все было на душе по-другому и вокруг была семья, которая теперь выглядит совсем иначе. А у Пристли это не просто фото: читатель/зритель снова ныряет в свет и тепло, но в углах уже подмечает тени, наползающие на героев. И трудно заглушить внутренний голос, который отзывается на каждую реплику: нет, все будет совсем не так, бедные вы мои.
