«Домик в прерии» и искусство скрывать свои чувства

Автор: Emily Anderson

Лора Инглз Уайлдер и ее книги приветствуют эмоциональную сдержанность – качество, которое вызывает у меня и восторг, и сомнение.

Домик в прерии , наполовину автобиографический цикл Лоры Инглз Уайлдер, – это история девочки из семьи американских первопроходцев. Место действия – Дикий Запад, время действия – конец 19 столетия. Книги о семействе Инглз увидели свет во время Великой депрессии, и их критиковали (причем критика была справедливой) за то, как автор изображала жизнь индейцев. Однако это никак не повлияло на их популярность (их в равной степени обожают и писательница-феминистка Роксана Гей, и бывший губернатор Аляски Сара Пэйлин). Сегодня книга меня немного раздражает и одновременно с этим кажется очень трогательной, но когда я была ребенком мне страстно хотелось, чтобы кто-нибудь придумал, как можно отпечатать «Домик в прерии» на внутренней стороне моих век – тогда, что бы я ни делала, я могла бы всегда быть рядом с Лорой, кататься на пони по прерии и делать карамельки из кленового сиропа в Больших лесах.

Я зачитывалась книгами Уайлдер с 6 до 10 лет. Я играла в «Домик в прерии» – днем я носила капор, как героини книги, а на ночь надевала чепчик. Не уверена, что хорошо понимаю, где кончается книга и начинается читатель, но в детстве я делала все, что могла, чтобы стереть черту, разделяющую читателя и книжного героя. «Домик» помог мне прожить часть жизни в 80-х годах 19 века (или, по крайней мере, в тех 80-х, какими они помнились в 1930 году). Возможно, в этом и кроется причина того, почему в 2016 я иногда чувствую себя так, будто живу не в своем времени и даже не на своем месте. Я уверена, что «Домик в прерии» помешал мне превратиться в ту женщину, образ которой сейчас так популярен: женщина, которая не боится самоутверждаться и живет по своим собственным законам.

Вместо того, чтобы следовать примеру Опры Уинфри или Шерил Сэндберг (американская предпринимательница, первая женщина в совете директоров Facebook– прим. перев.), я придерживалась стоической мудрости Уайлдер, которая писала: «Ни голосом, ни манерой поведения взрослые не должны выказывать свои чувства». Другими словами, психолог сказал бы, что мне свойственно пассивно-агрессивное поведение, я в тайне придерживаюсь своих собственных планов и – наибольший из грехов, с точки зрения пособий «помоги себе сам», – я прячу свои чувства. Поведение звезд реалити-шоу (таких как «Холостяк», например) ставит меня в тупик: мне кажется странным не столько их желание внимания общественности, сколько их эмоциональная открытость. За ужином при свечах участники рассказывают о своей любви и психологических травмах, словно для того, чтобы доказать, что они готовы открыться и не боятся быть уязвимыми. И «Домик в прерии», и «Холостяк» – вымысел, замешанный на реальности, и автобиографическая проза вроде «Домика» обычно ассоциируется с рассказом о собственном Я. Однако во всех 8 томах (а это несколько сотен страниц) Уайлдер и ее персонажи постоянно предостерегают читателя от соблазна выплеснуть эмоции. С течением лет, пытаясь лучше понять ту историческую и культурную ценность, которую эта философия имела для семьи Инглз и других американских первопроходцев, я научилась принимать такой взгляд на вещи.

Уайлдер ожидает, что не только ее герои, но и читатели поймут, что явное выражение эмоций – недопустимо. В «Домике в прерии», когда девочки прощаются со своим другом мистером Эдвардсом, 6-летняя Лора нарушает протокол и взволнованно восклицает: «Ах, мистер Эдвардс, оставайтесь с нами». Но позже, когда в книге Долгая зима ее младшая сестра Кэрри осмеливается выразить надежду на то, что Альманзо, жених Лоры, не погибнет во время снежной бури в прерии, сама Лора остается спокойной, так как «от разговоров нет прока». Она понимает, что частью взросления является умение держать себя в руках.

Это убеждение Лора пронесет вплоть до последней книги цикла «Эти счастливые золотые года» (These Happy Golden Years). Кульминацией ее эмоциональной сдержанности и зрелости становится ее помолвка с Альманзо, которая была заключена без обсуждения каких-либо чувств. Альманзо спрашивает у Лоры, хочется ли ей иметь обручальное кольцо. Она отвечает: «Зависит от того, кто мне его подарит». Он уточняет, не хочется ли ей, чтобы он подарил ей обручальное кольцо. Она лукаво отвечает, что это зависит от кольца. Когда Альманзо возвращается с кольцом, Лора принимает его, сказав только «Думаю.., оно мне нравится».

Сентиментальные чувства выражены в эллиптических конструкциях, которыми пользуется Лора. Звезда «Холостячки» (спин-офф реалити-шоу «Холостяк» – прим. перев.) Эшли Хеберт назвала такой способ выражения эмоций «многоточия», после того, как один из покидающих шоу участников намекнул на возможность будущих отношений с ней, сказав загадочно «кто знает….» Любое умалчивание об эмоциях, любое неясное выражение чувств сразу же изгоняется из мира «Холостячки». В особняке холостяка не приветствуется эмоциональная сдержанность в стиле суровых поселенцев, живущих в бревенчатых хижинах. Продюсеры с легкостью организуют какой-нибудь конфликт, который может вылиться в любовное признание или поток слез. На худой конец, участники шоу могут снизить накал эмоций, приняв ванну. Конечно же, в «Домике» нет никаких бурных любовных сцен – как и ванн с горячей водой.

Я выросла в 45 милях от места рождения Лоры Уайлдер (Пепин, штат Висконсин). Это была часть того мира, где люди всю жизнь проводят в ситуациях «многоточия». Мы пытаемся не тревожить других выражениями своих чувств, мы много оставляем невысказанным. Приведу один яркий пример (возможно, даже слишком яркий). Друг нашей семьи, пожилая женщина, проснулась в 3 часа ночи от боли в груди. Она хотела позвонить в службу спасения, но потом передумала: машина скорой помощи могла бы сиреной разбудить соседей. Она собиралась позвонить детям, но ей не хотелось их беспокоить. Поэтому она села за руль машины и сама приехала в больницу. Она не стала парковаться поближе к входу, так как это парковочное место могло бы понадобиться кому-то другому. Многие из нас, живущих в мире Лоры Инглз Уайлдер, считают, что помощь в критических ситуациях требуется не нам, а другим людям.

Это упрямое нежелание беспокоить своими проблемами других людей является выражением самодостаточности, еще одной характерной чертой американских первопроходцев, в защиту которой выступала Уайлдер. Она всегда критически относилась к Франклину Делано Рузвельту и его «Новому курсу» (название экономической политики, проводимой администрацией президента Рузвельта с целью выхода из Великой депрессии – прим. перев.). В 1937 году Уайлдер выступила с речью, в которой вспоминала как «ни ее семья, ни их друзья никогда не просили о помощи. Они зарабатывали на жизнь, не завися ни от кого, даже правительства… сегодня нам нужны мужество, умение полагаться на себя и порядочность». Она считала, что чувство юмора и жизнерадостность подпитывали их мужество. Именно таким образом семьи, подобные семье Иглз, укрепляли свой дух и сумели не поддаться отчаянию (в отличие от миссис Брустер, которая однажды зимним вечером хватает нож для разделки мяса и кричит мужу, что убьет себя, если он не отвезет ее обратно на Восточное побережье) (миссис Брустер – героиня одной из книг Уайлдер – прим. перев.)

В «Этих счастливых золотых годах» Уайлдер рисует контраст между Лорой, понимающей ценность отказа от демонстративного выражения своих эмоций, и угрюмой миссис Брустер, в фартуке, заляпанном мясной подливой (Лора жила у Брустеров в ту зиму, когда преподавала в школе). Сначала Лора обижается, когда миссис Брустер ничего не говорит в ответ на ее «Доброе утро». Но потом она понимает нечто важное: именно обмен жизнерадостными приветствиями делает утро семьи Инглз по-настоящему добрым. Скрывая чувства и улыбаясь, они сумели противостоять трудностям.

Спустя годы после того, как я прочла эти книги, я переехала в Мадрид, чтобы преподавать в школе (совсем как Лора). Я осознала, что, живя далеко от дома, ты можешь взглянуть на эмоциональную сдержанность совсем по-иному. Мне казалось, что в Мадриде у меня ничего не получается. Я говорила по-испански, но никто не понимал меня, и я никогда не получала то, чего хотела. Дело было в том, что даже на испанском я говорила «многоточиями» – я пыталась не высказывать явно мои желания, а формулировала просьбы так, как делала бы это, говоря по-английски. Я не могла получить желаемое, потому что я не осмеливалась просить.

Убеждение, что просьба о помощи означает проявление слабости, не всегда помогало мне, особенно в другой культурной среде. Когда я возвращалась в Штаты, я не сразу смогла купить обратный билет. Работники службы безопасности аэропорта в течение нескольких дней наблюдали за моими вежливыми попытками обеспечить себе место в самолете. В конце концов, они отвели меня в сторонку и объяснили, что мне надо подойти к стойке авиакомпании «Иберия», вцепиться в нее и начать вопить и плакать – пока мне не продадут билет. Я была шокирована. Они отрядили двух других пассажиров поддерживать меня на то время, пока я исполняла роль миссис Брустер (минус нож). Через несколько часов я была дома. Я все еще благодарна этим незнакомым мне людям, которые показали мне, что не только жизнерадостность, но и выражение негодования может укрепить мой боевой дух.

У философии Уайлдер есть и другие недостатки. «Домик в прерии» критикуют, находя параллели между подавлением эмоций и политическим подавлением. Критики указывают на то, что выражение эмоций всегда обходилось дороже людям с иным, чем белый, цветом кожи, и что культура «соблюдения приличий» только усугубляет эту проблему. Более того, людям сложно защитить самих себя, если они не могут прямо заявить о том, чего хотят. Сложно привлечь внимание к истинному горю, когда ты не можешь открыто проявить негативные чувства. И в самом деле, как мы можем сделать мир лучше, если не будем жаловаться?

В то же самое время мне не хочется забывать «Домик в прерии». Я все еще считаю, что «эмоциональный социализм» Уайлдер, когда каждый жертвует своими чувствами ради чего-то большего, имеет определенную ценность для современной культуры. Я вернулась в Висконсин в прошлом году, прожив 10 лет вдали от Среднего Запада. Сейчас я замечаю, что на публике я чувствую себя расслаблено. Я не боюсь, что кто-то начнет сигналить мне, когда я перехожу улицу, или что кассир в супермаркете нетерпеливо рявкнет «следующий». Я улыбаюсь – и мне улыбаются в ответ, и мне неважно, искренне или нет. Я знаю, что людям действительно хочется нравиться, в этом, вероятно, и кроется причина, почему здесь никто не голосовал за Дональда Трампа (кандидат в президенты США от республиканской партии – прим. перев.) в праймериз. Взрослея, мы понимаем, что те, кому наплевать, любят их или нет, которые равнодушны к чувствам других людей, не заслуживают внимания.

Предполагаемый кандидат республиканцев – это естественный побочный продукт экономики, в которой индивиды должны оптимизировать свой потенциал с помощью своей виртуальной самопрезентации, основанной на сочетании вымысла и реальности (так же, как Папа Инглз «оптимизировал» урожай пшеницы с помощью автоматической молотилки). В эпоху господства социальных медиа афоризм Лоры Уайлдер, возможно, следует немного изменить: «Взрослые должны использовать свои чувства для продвижения себя как бренда». Сейчас эмоциональная сдержанность выглядит странной, даже по-детски глупой.

В детстве, когда я читала «Домик в прерии», я мечтала, что придет день, и я вырасту из своих чувств, затяну завязки эмоционального корсета и никогда не огорчу тех, кого я люблю, своим дурным настроением. Но особенность моей работы состоит в том, что изо дня в день я раскрываю свои чувства. Я все ещё сомневаюсь, как писать о своих чувствах, поскольку иногда я не уверена, являются ли они моими собственными чувствами или чувствами Лоры, имеют ли они отношение ко мне и моему воспитанию, или же это влияние историй, которые мне нравились в детстве. Я не уверена, стала ли я той одной из тех «взрослых», о которых говорила Уайлдер. Я очень надеюсь, что в этой статье мне удалось подобрать верные слова, а с другой стороны, я рада, что сомневаюсь, что их стоило написать.

Перевод: two_cats
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ