Ужасы и прелести перевода «Улисса»

Автор статьи: Кери Уолш (Keri Walsh)

Поиск полилингвистических удовольствий в прозе Джойса во французском переводе

Блумсдэй – 16 июня 1904 года – это день, когда происходит действие романа Улисс Джеймса Джойса. Помимо обычных ежегодных мероприятий, посвященных этой дате в Дублине, Нью-Йорке, Триесте, Сиднее и других местах, Блумсдэй теперь также будет отмечаться в Париже – городе, где книга впервые увидела свет. Американская библиотека в Париже, организация, начавшая свою деятельность за два года до того, как в 1922 году был опубликован «Улисс», в 2016 году подготовила свой план праздничных мероприятий.

Франкоговорящие читатели могли познакомиться с главным произведением модернизма на своем родном языке после выхода его первого перевода в 1929 году. Французская версия «Улисса», названная «Ulysse», была подготовлена командой, состоявшей из Огюста Мореля (молодого писателя из кельтской провинции Бретани), Стюарта Гилберта, Валери Ларбо и владелицы книжного магазина и издателя Адриенны Монье, а также самого Джойса, который оказывал им кое-какую закулисную помощь.

Изучение их перевода «Улисса» на французский язык – это увлекательное упражнение в сравнении игры слов. Очень интересно видеть, как переводчики решали задачу адаптации книги на французском языке, и особенно то, как им удалось справиться с самыми известными его фрагментами. Возьмем, к примеру, высказывание Быка Маллигана о последствиях холодной морской воды для его гениталий. Маллиган описывает море как «седую нежную мать. Сопливо-зеленое море. Яйцещемящее море». Морель и его помощники превосходят сами себя, используя следующие предложения: «la grise et douce mere. La mer pituitaire. La mer contractilo-testiculaire». Подобранные французские эквиваленты слов здесь не только восхитительны и остроумны в той же мере, что и на английском, они также зарифмованы и вводят значимый омоним (пассаж о сравнении море и матери на французском выглядит даже более удачным, поскольку в этом языке «мать» – это «mere», а море – «mer»). Латинские фразы Джойса также легко обретают перевод: «Неотменимая модальность зримого» (Ineluctable modality of the visible) вряд ли нуждается в особом переводе, чтобы превратиться в «Inéluctable modalité du visible».

В других местах между английским и французским языками обнаруживается расхождение. Наибольшие трудности заметы в эпизоде «Быки Солнца». В нём Джойс приводит описание родов Мины Пьюрфой и попутно приглашает читателей на экскурсию по особенностям английского литературного стиля, начиная с англо-саксонской аллитерации и заканчивая его нынешним состоянием. Морель пытается подобрать эквивалент аллитерационному стилю Джойса, но вы можете ощутить, как он растягивает предложения, от чего меняется само впечатление от чтения.

Есть места, которые еще больше теряются в переводе. Возьмем, к примеру, эпизод «Навсикая»: «Думаешь, убежал и налетаешь на самого себя. Кружной путь домой самый короткий». Здесь переводчики вдруг выдают следующее: «Vous croyez vous echapper et c’est sur vous que vous tombez. Tous les chemins ramènent à Rome». Последнее предложение говорит о том, что «все пути ведут обратно в Рим». Это сделано для того, чтобы срифмовать фразу с английским предложением в оригинале, но поскольку Рим был имперским центром древнего мира, такой перевод ставит под угрозу саму идею книги об обретении чувства дома в некой колонизированной стране. Очень важно, что Леопольд и Стивен обретают свою полуночную дружбу в Дублине, и что потом Леопольд возвращается домой к Молли именно там, а не в Риме.

Некоторые моменты в переводе как будто специально переведены так, чтобы очаровать французскую публику. Когда Стивен вспоминает, как «Париж просыпается, поеживаясь, резкий свет солнца заливает его лимонные улицы», он приводит довольно тошнотворное описание утреннего дрожжевого запаха хлеба: «Moist pith of farls of bread, the froggreen wormwood» (в русском переводе «дух теплых хлебцев и лягушино-зеленого абсента», более дословный перевод: «дух влажной сердцевины хлеба, лягушино-зеленая горечь полыни» – прим. перев.). В руках переводчиков это описание становится намного более аппетитным: «La pulpe moite des croissants fumants, l’absinthe couleur de rainette» (перевод примерно соответствует русскоязычному, только в нём, помимо невесть откуда взявшегося абсента, присутствуют еще и круассаны – прим. перев.).

Париж упоминается в финале «Улисса» как последний из городов, где Джойс писал свою книгу (после Триеста и Цюриха). Мысли Леопольда Блума иногда обращаются к Франции, в основном к презервативам и французской обуви (женской). Молли Блум с неудовольствием вспоминает, как земельная лига пыталась заставить её разучить песню на французском языке «ради пущего шика», но зато с более теплыми чувствами хранит воспоминания о французском платье, присланном ей другом семьи. В «Быках Солнца» Париж ассоциируется с порнографией и тем, как герою прислали «в двойном конверте неприличную фотографию, из тех, что продают на парижских бульварах из-под полы, они оскорбительны для всякой дамы» (в оригинальной статье, по-видимому, ошибка, т.к. данный текст относится не к «Быкам Солнца», а к другому эпизоду книги, «Цирцея» – прим. перев.). Ксенофоб из «Циклопов» обзывает французскую нацию «компашкой учителей танцев». Все эти упоминания Франции выглядят шаловливыми, вычурными и подчас даже оскорбительными. И только Стивен Дедал привносит в «Улисс» собственную страсть к Парижу и свое восприятие этого города как некого священного места. Франкофилия является одним из самых привлекательных качеств Стивена. Когда он бродит по Дублину и чувствует себя потерянным, то часто возвращается к мыслям о Париже. Как и Джойс, он был еще студентом, когда его позвали вернуться домой к смертному одру матери. В открывающей роман сцене Стивен готов выпить черный кофе без молока, но Бык Маллиган выговаривает ему: «Да пошел ты со своими парижскими замашками!» (еще одна ошибка в оригинальной статье, в книге они собирались пить чай, а не кофе – прим. перев.). Когда Стивен преподает, то произнесенная учеником фраза Аристотеля вызывает в нём воспоминание о его учебе в Париже, перенеся его «в ученую тишину библиотеки Святой Женевьевы, где он читал, огражден от греховного Парижа, вечер за вечером».

Библиотека Святой Женевьевы, где занимается Стивен и где до него занимался Джойс, является одним из тех прекрасных зданий, что способны любого повергнуть в мистический трепет силой поработавшего над ними воображения (оно хорошо показано в фильме Скорсезе «Хранитель времени»). После того, как в 1850 году её достроили, библиотека пополнила свои запасы многими старыми книгами, включая собрание томов Парижского аббатства Святой Женевьевы (два миллиона книг из аббатства, которые прятались там во время Французской революции). Кстати, там занимался не только Джойс, но и Марсель Дюшан (французский и американский художник, теоретик искусства, стоявший у истоков дадаизма и сюрреализма, считается одной из самых влиятельных фигур в искусстве XX века – прим. перев.).

К тому времени, как Джойс закончил «Улисса», он вернулся в Париж, который был для него той же Меккой искусства, духа и греха, что и для Стивена. Именно там он завершил работу над текстом и подготовкой его к печати сначала на английском, а затем на французском языке, попеременно проводя время в разных своих квартирах и в книжных магазинах американки Сильвии Бич и француженки Адриенны Монье. Монье сделала для «Улисса» на французском то же, что Бич сделала для книги на английском языке.

Её книжный магазин «La Maison Des Amies де Livres» («Дом друзей книги») располагался через дорогу от «Shakespeare and Company» («Шекспир и компания»), книжной лавки Сильвии Бич в Париже. Сначала друг Монье Валери Ларбо уговорил её выпустить книгу под маркой своего магазина, поскольку ему очень понравилась эта «забавная» интерпретация истории об «Одиссее», которую он использовал в 1921 году при чтении одной из своих лекций. Потом когда автор оказался слишком занят, чтобы самому заниматься переводом, Ларбо согласился курировать этот вопрос вместо него. За дело взялся Морель, а когда англичанин Стюарт Гилберт заметил в тексте некоторые промахи, его тоже привлекли к работе, чтобы он проверял, насколько Морель понял и сумел передать все нюансы английской лексики Джойса.

Руководство процессом подготовки книги к публикации крайне вымотало Монье. Даже простое чтение этого текста испытывало её терпение. Впоследствии она призналась:

«Мы сами были похожи на путника, вернувшегося из долгого и изнурительного путешествия. Мы проделали огромный путь. Почти ничего не видели по дороге, устали до смерти, страдали от жажды, головокружения на больших высотах и от укусов насекомых. Но у нас были моменты, доставившие нам наслаждение. Перед нашими глазами развертывались сцены, столь же незабываемые, как посещение Лхасы, Запретного города» (Лхаса – бывшая столица независимого Тибетского государства, традиционная резиденция Далай-ламы, ранее закрытая для посещений – прим. перев.).

Будучи вовлеченной в проект не без воздействия на неё Бич, Монье не была страстной поклонницей книги. Дублинская эпопея Джойса вызывала у неё множество вопросов: например, может ли «энциклопедическая» ценность текста подменить собой художественную? Что нам дает использование техники «внутреннего монолога» (её определение «потока сознания»)? Зачем вообще заморачиваться на параллелях с Одиссеем? Она нелестно отзывалась о книге, сравнивая её с Войной и миром Толстого.

Джеймс Джойс и Сильвия Бич в её книжном магазине "Шекспир и компания" («Shakespeare and Company»), 1922 год

Монье называла себя первым французским читателем «Улисса», и если принимать во внимание тот факт, что всё свое послеобеденное время в начале 1920-х годов она проводила на улице Одеон с Джойсом и Бич, принимая непосредственное участие в ежедневном квесте по организации первой публикации «Улисса», она, скорее всего, права. Монье написала два эссе о своей работе с Джойсом. Одно из них, «Улисс» Джойса и французское общество», описывает её первые впечатления от чтения книги. Она вспоминает, что была очарована женщиной, которая принесла молоко Стивену и его друзьям в башню Мартелло, а также джойсовскими описаниями моря. Но со второго эпизода «он начинает набирать высоту». К третьему «мы совершенно потерялись». Когда в Эпизоде 4 на сцене появился Леопольд Блум, Монье одновременно испытала радость по случаю возможности отдохнуть от «самодовольного книжного червя» Стивен Дедала и разочарование по поводу того, что параллели с Гомером в этой книге обнаружить слишком сложно. Тем не менее, по мере дальнейшего чтения книги Монье удалось увлечься очаровательной барменшей, сюрреализмом, проблесками бурлеска, слэнгом Джойса, изменениями его стиля повествования, тремя девушками из «Навсикаи», включая Герти Макдауэлл, послужившую поводом для мастурбации Леопольда (Монье отмечает, что «эта глава гораздо больше понравилась мужской части читателей»), до тех пор пока её снова не выбила из колеи «ужасающая виртуозность» «Быков Солнца». У неё также возникли серьезные претензии к формату «вопрос-ответ», использованному в эпизоде «Итака», части, что повествует о совместных ночных прогулках Стивена и Леопольда. Наконец она добралась до монолога Молли, к которому подступалась с несколько принужденным чувством, поскольку любой, кто его читал, счел его главным достижением всего произведения: и даже в подготовленном состоянии ума она отметила, что «своеобразный стиль не смог преподнести нам сюрпризов».

Перевод романа на любой язык представляет собой эпическую задачу. Рассуждая об «ужасах и прелестях этого тяжкого испытания» датский переводчик книги Могенс Бойзен заметил, что после перевода книга «уже не та. Она улиссифицирована». Предмет его особой страсти составляли многочисленные «лейтмотивы» «Улисса». Он специально разработал сложную картотечную систему, чтобы иметь возможность следить за каждым мотивом и проверить, появится ли он спустя 700 страниц после того, как был упомянут в самом начале книги. Когда он закончил свою датскую версию романа, он взялся за правку лейтмотивов немецкого перевода и предложил сделать то же самое для французского и шведского.

Двадцать лет спустя Бойзена по-прежнему преследуют видения верстки отдельных страниц, и он постоянно отбивается от мыслей начать весь проект заново. Он произносит шутку, которую неизбежно вставляет в каждый разговор о своем переводе: «Я всегда думал, что эта книга первым делом должна была быть переведена на английский, ха-ха!» Схожие слова услышал от британского литературного агента Мохаммад Дарвиш, когда выяснилось, что он переводит книгу на арабский язык. Возможно, что эта шутка пошла от Флэнна О'Брайена. В своем эссе 1951 года под названием «Дж.Дж. и мы», после того как ему пришла в голову идея перевести книгу на ирландский язык, он написал: «Если они не будут читать его на английском, сказал я себе, черт с ними, но мы должны поставить их в ситуацию, когда они смогут похвастаться тем, что они не будут читать его также и на ирландском» (после того, как О'Брайен отказался от этой идеи, ирландского перевода публике пришлось ждать еще несколько десятилетий: роман в итоге был переведен и опубликован в серии брошюр, которые выходили в свет в период с 1987 по 1992 год).

Шутка о том, что «Улисс» требует перевода даже на английский язык оригинала, показывает, что за исключением разве что Поминок по Финнегану (которые и без того слишком мрачны, чтобы их читать), «Улисс» является одной из самых сложных задач для переводчика. Однако во время чтения французской версии «Улисса» меня не покидало удивительное ощущение, что Морелю и его команде как-то удалось заставить этот текст выглядеть легким. И по какой-то причине даже мне, с моим ущербным англо-канадским французским, было просто его читать, возможно, даже проще, чем в тот первый раз, когда я столкнулась с «Улиссом» на английском языке. Может быть, так произошло потому, что теперь я хорошо знаю роман, или, возможно, причиной тому стал тот факт, что отдельные фрагменты «Улисса» легко узнаются по их оформлению. Какова бы ни была истинная причина, я точно перемещалась по «Улиссу» с куда большей легкостью, чем ожидала. Возможно, настало время вернуть первый французский перевод Мореля аудитории и выпустить его по доступной цене факсимильного издания, что-то вроде приятного десятидолларового переиздания оригинального Шекспира от издательства «Dover»? Джойс был писателем, жившим и писавшим в тесном контакте с французами, который даже принимал личное участие в переводе собственного шедевра. Изучение французского «Улисса» способно подарить читателю чувство глубокого наслаждения полилингвистическими прелестями его прозы.

Перевод: Count_in_Law
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ