Рецензии на книги издательства «Издательство Санкт-Петербургского университета»

Основная цель написания этой книги — попытка развенчать мифы об особой избранности Блаватской и четы Рерихов, высмеять их наивные концепции о мифическом гималайском братстве, которое тайно направляет жизнь общества. При этом Александр Андреев сам не проводил никаких серьёзных исследований, а просто прочитал несколько книг, в том числе никогда не издававшихся у нас в стране, где эту тему за него уже исследовали другие. Сам он от себя ничего по этому поводу сказать не может, но делает вид, что занимается исследованием на основе личной переписки, трудов зарубежных писателей. И получается в целом довольно бредово.

Конечно, с точки зрения перечисления неких фактов, эта книга может быть полезной. Но сами по себе факты, особенно в случае с такими сложными и неоднозначными личностями, как Елена Блаватская или Елена и Николай Рерихи — мало чем могут послужить. Справедливо здесь только одно: все эти личности, в отличие от современных сектантов, были действительно намного ближе к рычагам управления как минимум основными движениями в социальной сфере, а возможно и политики, как в конце 19 века на Западе, так и в начале 20 века на Востоке. Хотим мы этого или нет, но эти люди оказали очень сильное влияние на весь ход развития человечества в это время.

Я лично никогда не сомневался, что многое Елена Блаватская как совершенно справедливо здесь подмечено — выдумывала. Но её фантазии имеют отличие и весьма существенное от бреда сумасшедших шизофреников.

Блаватская прекрасно понимала насколько глупыми по своей сути являются люди, хорошо знала их слабости, а потому сознательно или бессознательно использовала удачные методы для манипулирования общественным сознанием людей. Но у этой манипуляции была высокая цель, ведь Блаватская никогда не прибегала к подобным методам, чтобы получить лично для себя больше денег, материальных благ, паразитировать на доверчивости и наивности обывателей исключительно в личных и корыстных интересах. Её основная цель заключалась в том, чтобы таким образом привлечь людей к самостоятельным исследованиям восточной философии, создать притягательный, манящий и загадочный образ как духовного мира Востока, так и тех стран, которые долгое время воспринимались на Западе как варварские и на протяжении многих лет всячески унижались и высмеивались. Блаватская использовала механизмы социальной манипуляции, чтобы восстановить справедливость в деле исторической роли и значимости Востока. Результаты её фантазий мы можем увидеть на протяжении всего бурного 20 века, и даже в конце его, и даже сейчас, когда истинная роль таких стран как Индия и Тибет была восстановлена и многие искатели духовности самостоятельно обратили свой взор к её богатому наследию. Была ли в этом отношении её ложь и фантазия оправданной? Мне думается вполне.

А еще стоит отметить, что Елена Блаватская действительно была связана в своей жизни с очень многими важными и влиятельными людьми, хотя и остающимися в тени. Так или иначе эти люди направляли её, помогали создавать те или иные мифы, помогали работать в области социальной инженерии. И в отличие от супружеской четы Рерихов, на мой взгляд лидеры и духовные учителя Блаватской действительно обладали очень высоким уровнем развития. При рассмотрении деятельности Елены и Николая Рерихов складывается иное впечатление, что они сами не столько создавали мифы, сколько стали их жертвой. По сути они даже не могли предложить миру ничего кардинально нового, просто пытаясь переработать и в вдохнуть жизнь в наследие теософского общества конца 19 века.

Книга не понравилась мне опять же по причине того, что я не увидел в авторе настоящего исследователя. Он выступает в роли компилятора различных материалов, и на протяжении чтения книги постоянно не покидает ощущение, что уж кому, но только не ему судить о таких сложных вопросах как жизнь и духовные поиски Блаватской или реальность существования Гималайского братства.

Довольно старая книга с черно-белыми фотографиями и большим количеством схем и графиков.
Рассказывает о жизни обитателей леса разных регионов зимой: грызуны, птицы, более крупные млекопитающие, такие как лось, лиса, кабан, олень, кабарга, росомаха и т.д.
Книга начинается с влияния снежного покрова на образ жизни животных в целом, как изменяются условия жизни зимой, в чем снег облегчает животным жизнь, в чем усложняет, как они приспосабливаются. Далее рассказ идет о поиске корма, перемещении животных, зимних убежищах, следах на снегу и что по ним можно определить.
Читается интересно, содержит любопытные схемы, такие как зарисовки суточных передвижений определенного вида с норами, лежками, дневками, жировкой и охотой, а также графики того, как различные животные давят своей массой на снег и насколько им это мешает передвигаться, как по-разному животные передвигаются в зависимости от количества снега, как различается температура на поверхности снега и на разной глубине, какая температура поддерживается в различных убежищах, к примеру, в норе мыши или в тетеревиной лунке и многое другое.
Можно узнать необычные факты. К примеру, ополовники спускаются вдоль стволов ивы под снег и могут прятаться там в рыхлом снегу несколько часов в мороз. Желна в северных регионах делает убежища в снегу, подобно тетеревам. И т.д.
Автор приводит примеры из разных регионов, к примеру, из Ленинградской области, с территории Лапландского и Печоро-Илычского заповедников, с Дальнего Востока.
Это не первая книга из серии "Жизнь наших зверей и птиц", которую я прочитала. В целом способ подачи материала похож во всей серии. Я довольна книгой, мне было интересно.

Татьяна Толстая «Кысь»

это самая необычная книга в моей жизни!! там странно буквально всё, но это захватывает. когда мы привыкли, что (чаще!) в книгах идеально грамматически построены предложения, слова без орфографических ошибок, то тут автор как будто бросает вызов и делает по-своему

события развовачиваются спустя несколько сотен лет после «Взрыва». Взрыв очень изменил людей, внешне и, можно сказать, духовно они обнулились. всех людей можно разделить на «прежних» - тех, кто пережил взрыв, и тех, кто родился после взрыва. их в свою очередь тоже делят в зависимости от социального положения. мутация прежних - бесконечная жизнь, они могут умереть только от отравления или болезни, но не от старости. а вот мутации «голубчиков», «мурз» то есть тех, кто родился после взрыва, это отдельная тема! каких удивительных изменений у них только нет: тело в гребешках, много конечностей, ноги из того же места, что и руки, а тела нет, кому-то недостает глаза и многое-многое другое! тут фантазия автора не имеет границ

• главный герой романа - Бенедикт. он родился после Взрыва, поэтому ценности и важности книг, памятников, добрых чувств ему не понять. интересно, что его мутация - хвостик и большую часть жизни он даже не догадывался, что у всех его нет. половина книги - описание нескольких дней жизни Бенедикта, тем самым автор знакомит нас с миром и бытом. 

• во второй половине книги Бенедикт женится, а дальше такое… лучше читайте сами

Эта монография обобщает труды и взгляды автора на тему палеобалканских языков и их влияния на древнегреческий язык. Гипотеза автора состоит в том, что греческий язык образовывал единую группу с палеобалканскими языками - фригийским, карийским, македонский, фракийским, а также с армянским. Носители фригийского, фракийского и карийского из области на северо-востоке Балкан двинулись ни юг и на юго-восток, в Малую Азию. На Балканском полуострове они восприняли от автохтонного неиндоевропейского населения некоторые элементы культуры и позаимствовали связанную с ними лексику и впоследствии именно через эти палеобалканские языки этот неиндоевропейский пласт попал в древнегреческий. Греки последовали за носителями палеобалканских языков и длительное время население Балканского полуострова существовало в условиях двуязычия, что способствовало языковому обмену. От палеобалканских языков - фригийского, фракийского, карийского, македонского - остались немногочисленные следы, в основном, в виде топонимов, имён богов и людей, поэтому автору для доказательства своей гипотезы приходится сформулировать основные принципы своего системного подхода, основанного на анализе словообразовательной модели. Автор доказывает свою гипотезу о гетерогенном характере догреческого субстрата, представленного палеобалканскими языками, на основе лингвистического анализа, но приводит также свидетельства, основанные на данных археологии и античной исторической традиции.
Перед изложением собственной гипотезы автор приводит критический разбор исторических и современных ему теорий относительно догреческого субстрата. Отдельная глава посвящена крито-микенским надписям и проблемам дешифровки линейного письма Б. Автор высказывает гипотезу о том, что языком крито-микенских надписей является не греческий, а греческо-палеобалканское койне, приводя многочисленные примеры. Также в книге представлен подход автора к дешифровке карийского письма, от которого дошло всего около 150 надписей.
Безусловно, книга прежде всего предназначена для специалистов - лингвистов, но даже для неспециалиста, интересующегося античностью, крито-микенской цивилизацией и индоевропеистикой она может дать довольно много интересной информации, правда, порог вхождения для понимания текста довольно высок, так как автор приводит цитаты зарубежных и античных авторов в основном без перевода.

Книга выпала по игре. Чистить, чистить надо списки.
Оказалось, что 90% произведений из сборника мне знакомы. Что писать в рецензии ума не приложу.
Погорельского с его "Черной курицей" я сразу закрыла. С детства помню эту тяжелейшую атмосферу. "Маковница" кажется просто детской сказкой (там даже не поймешь сразу было зло или нет). Бестужев-Марлинский попроще, но не менее кровав и жесток (героиню живьем не каждый писатель закапывал). Сомов для меня самый нежный цветочек. Одоевский биже к Погорельскому. Его "Косморама" в свое время нещадно порезала мне душу неизбывным отчаянием и фатумом. С удовольствием окунулась под конец в любимого Лермонтова (спасибо составителям). Из сборника неизвестным был только Аксаков с "Облаком", но теперь ничто не может меня переубедить, что в паре Аксаков-Диккенс кто-то кем то не вдохновлялся)

Жан Бодрийяр - вероятно, один из самых известных, читаемых и по достоинству оцененных философов второй половины двадцатого века. Вопреки расхожему мнению, что своей головокружительной славой он обязан фильму "Матрица" (в котором его идеи получают своеобразную, противоположную авторской идее, интерпретацию), после изучения его биографии становится понятно, что он заработал признание много задолго до голливудского блокбастера.

Почему можно сказать, что именно Бодрийяр является, по сути, главным и основополагающим мыслителем современности, даже не смотря на то, что такое заявление может быть прозвучит слишком смело. Для начала следует сразу оговориться - да, действительно, стиль мышления Бодрийяра во многом синтетичен, то есть, иными словами, он активно использует и, можно сказать, эксплуатирует все идеи, открытия и философские нововведения, совершенные до него, создавая некоторым образом, идеалистический конструктор из разных фрагментов. Но эта претензия носит исключительно иллюзорный характер, так как самим нашим обществом и той точкой исторического развития, в которой мы сейчас находимся просто-напросто не предусмотрено ничего нового, ведь это эпоха постмодернизма, которая развивается по своим правилам и законам жанра. Да, действительно Бодрийара абсурдно сравнивать с Ницше, Фомой Аквинским или даже Мартином Хайдеггером, но тем не менее, именно в разрезе дискурса постмодерна, его можно воспринимать как самого радикального, могучего и бескомпромиссного мыслителя наших дней.

Можно проследить линию развития его мысли и творчества, дабы понять насколько он всегда шел в ногу со временем. Период его деятельности охватывает более чем четыре десятилетия - с шестидесятых годов вплоть до начала двухтысячных, в которых пиком его философского провиденциального дара стало трагическое событие атаки террористов на здание торгового центра.

Первая же его крупная философская идея сразу обрисовала всю концепцию творчества на десятилетия вперед. Им стала своеобразная дилогия "Система вещей" и "Общество потребления". Окидывая ретроспективным взором оба сочинения, остается только удивляться глубине проникновения философского взгляда Бодрийяра за ширму богатого и роскошного мира изобилия. Эта книга является даже не столько философским, сколько политическим и социологическим исследованием, проводившимся на основании неоспоримых экономических выкладок. Многими до сих пор не сознается - что представляет из себя современное капиталистическое общество, откуда оно возникло и куда движется. Бодрийяр рисует крайне невеселую картину мира, которая стала проявляться после конца второй мировой войны. Тотальная разруха, нищета и радикальная экономическая стагнация в Европе и Америке к началу пятидесятых годов стала постепенно ослабевать. Даже такие впавшие в затяжной кризис страны как Италия медленно, но верно принялись вливаться в общую стратегию экономического развития капиталистического процветания.

Спустя пару десятилетий во всех развитых странах мира установилось безраздельное господство одной общей идеологии так называемого благосостояния и улучшения уровня жизни. Бодрийяр приводит подробные и многочисленные таблицы, в которых в чисто количественном отношении показано насколько резко стала вырастать кривая потребления - невозможно описать с какой галактической скоростью капитализм создал целый универсум вещей, которые в конечном счете, естественно, подменили собой самое человеческое бытие. Уже одно это исследование, базирующееся исключительно на сухих отчетах, достойно того, чтобы увековечить имя философа. Однако в нем он пытается предпринять также и анализ изменений произошедших в человеческом мировоззрении. Пока что очень осторожно он пытается сформулировать идеологию потребления и то, как она связана в современности со всем нашим экзистенциальным существованием. Более глубокое и максимально детальное исследование в этой области он предпринял в своей самой безупречной, со всех точек зрения, книге "Символический обмен и смерть".

Эта книга, вышедшая в 1976 году, не только не утратила своей актуальности, но кратно ее увеличила за прошедшие полвека. Собственного говоря, ее можно воспринимать как само "Писание" современности. В ней нашли отражение все идеи Бодрийяра, которые имели место как до, так и после ее написания. Сказать про нее можно многое, но тот, кто ее по-настоящему понял, гарантированно никогда не сможет полностью вернуться в так называемый реальный мир. Позиция, с которой Бодрийяр рассматривает сегодняшнюю действительность в высшей степени пессимистическая и, можно даже сказать трагическая. В "Символическом обмене" он, пожалуй, достиг той самой точки абсолютного отрицания постмодерна, за которой начинается уже чистое ничто. Нельзя описать двумя словами весь переоткрытый им мир - однако если обозначить его в общих чертах, то ситуация такова - мы оказались в ловушке абсолютного господства капитала и тотального перепроизводства, которое сумело переформатировать под себя не только всю мировую экономическую систему, но и людей, их образ жизни, мышления и ценности. Сегодня мы воочию наблюдаем как сбываются все пророчества Бодрийаря - понятия пола утратили свое символическое значение и стали "скользящими", подчиняясь все тому же господствующему принципу желания/наслаждения, семья как нуклеарная социальная ячейка просто перестала существовать, теперь это просто конструктор, который может собираться как угодно, но с прицелом на продуктивное потребление, тело "развоплотилось" из магического объекта в продаваемый в тех или иных сферах образ, волшебство сексуальности переплавилось в почти биологическую стерильность порнографии (сегодня она избегает даже номинального подобия нарратива), а сама цель жизни, вне всякого сомнения, просто-напросто уперлась в идею максимального накопления идей, денег, вещей - без всякой задней мысли о том, зачем и для чего все это делается априори. Помимо вышеизложенного на страницах "Символического обмена" есть еще десятки сбывшихся пророчеств, которые показывают всю трагичность современного впадения в бездну. Есть ли против этого рецепт?

Единственная позитивная мысль автора в то же время является самой слабой и утопической, возможно во всего его сочинениях. По его логике все еще остается путь возврата назад - к тем символическим формам, которые позволяли видеть свое бытие не в системе пустых знаков, но как полноценную символическую систему, в которой любой процесс, поступок и даже движение духа отзывался вечным эхом во вселенной. Но, естественно, надежды на хотя бы попытку возвращения к такой идеологии тщетны - компьютеризация показала, что мы окончательно окопались в этом хаосе нолей и единиц.

Можно еще долго обсуждать политические взгляды Бодрийяра, который старался сохранить позицию радикального критического антагонизма ко всем партиям и иронически усмехнуться над любыми лозунгами. Но напоследок лучше сказать о его стиле и манере письма. Наверное, он один из всего нескольких мыслителей двадцатого века, чьи сочинения написаны максимально доступно. Их можно читать в любом порядке и с любой подготовкой - все равно, волей-неволей читатель зацепится за излагаемые тезисы, потому что они повествуют о том, что происходит здесь и сейчас. Что же касается изложения философии мыслителя в редакции Александра Дьякова, то она фактически безупречна - условно, коэффициент ее полезного действия близок к ста процентам. В объем трехсот страниц он сумел уместить максимум возможного - для читателей, знакомых с философией Бодрийяра , это поистине елей для души и ума.

Беря в руки книгу, изданную тиражом четыреста экземпляров и с незнакомым словом "мимесис" в названии, я ожидал трудно усваиваемый научный текст, перегруженный терминологией, но к моему удивлению книга написана прекрасным языком, а в увлекательности, на мой взгляд, не уступает "Истории искусства" Эрнста Гомбриха.

Понятие "мимесиса" раскрывается в первой главе и далее анализируются произведения западноевропейского изобразительного искусства с точки зрения передачи ими реальной действительности. В качестве примеров автор выбирает многие шедевры Эрмитажа. Никогда я не взгляну как прежде на рубенсовского Вакха и многие другие произведения заиграли для меня новыми красками. Наличие некоторых не столь известных картин в эрмитажной коллекции стало для меня открытием. Рассказ о произведениях автор совмещает с размышлениями самих художников и окружавших их мыслителей о сущности искусства в рамках исследуемой темы. Знакомясь с господствующими концепциями филосовско-искусствоведческой мысли, яснее понимаешь как трансформировался мимесис изобразительного искусства.

Огорчало отсутствие качественных цветных иллюстраций, кои приходилось искать в Интернете, нарушая непрерывность чтения. Но с точки зрения учебника, коим названа эта книга, это, наверное, неплохо. Залезаешь в Интернет взглянуть на описываемую картину и обнаруживает что уже час сидишь, погружённый в описания этой картины в сети другими авторами, или смотришь другие картины художника. Таким образом, расширяемый гипертекстом, учебник читается довольно медленно.

Среди индонезийцев распространён мультилингвизм в строгом смысле слова, т. е. владение несколькими языками как родными. Один из таких языков — собственно индонезийский, государственный язык страны. Он возник в ХХ веке на базе малайского: на архипелаге тот издавна служил лингва франка.

На роль государственного в своё время претендовали и местные языки (сейчас они используются в быту с ним наряду). Наиболее очевидным кандидатом был яванский — язык самой крупной индонезийской народности, а заодно и самой крупной субнациональной литературы. Ей и посвящена книга Виллема ван дер Молена.

«Двенадцать веков яванской литературы» охватывают период с середины IX века, когда древнеяванский вытеснил санскрит в сфере письменной словесности, до 1995 года. Для рассказа о поворотных моментах в истории яванской литературы — её он рассматривает именно как литературу на яванском языке, — профессор отобрал 21 произведение. Из лекций о них среди прочего можно узнать:
— как Ява попала под культурное влияние Индии;
— как приспособить метрическую систему стихосложения к языку, где нет деления звуков на долгие и краткие (привет Гнедичу и Жуковскому);
— как на Яве происходил переход от индо-буддизма к исламу;
— как создать произведение, которое не утратит формального и смыслового единства даже с подачи бесчисленных переписчиков;
— какую роль в сохранении яванского культурного наследия сыграл Бали;
— когда интерес к яванской культуре проснулся у колонизаторов-голландцев;
— при каких обстоятельствах яванцы отказались от рукописей в пользу печатного слова;
— как травелог может протоптать дорожку роману (привет Радищеву и Карамзину?);
— когда в яванскую литературу оказались допущены проза и современность (спойлер: если не считать нескольких исключений, то в ХIX веке).

Мне кажется, материал изложен понятно даже с учётом того, что для «обыкновенного читателя» он весь может стать новым. Хоть население Индонезии яванцами не исчерпывается, если у кого-то есть желание вникнуть в литературную жизнь страны, то этот сборник — хорошее начало.

В литературную жизнь страны — и/или в историю её политического центра: ни одна лекция не обошлась без введения в исторический контекст — с одной стороны, достаточно краткого, чтобы не запутаться в перипетиях яванской истории (а там есть в чём запутаться, государств на Яве существовало много), с другой — в целом достаточно подробного, чтобы увидеть преемственность рассматриваемых ван дер Моленом явлений.

Огорчает лишь то, что на русский из отобранных им произведений полностью переведены только индонезийская «Рамаяна» («Сказание о Сери Раме»), поэма «Негаракертагама» (опубликована же она не полностью) и некоторые стихотворения (прямо на страницах «Двенадцати веков…»). Но что-то можно найти в переводе на другие языки — например, тот самый травелог, «The Javanese Travels of Purwalelana: A Nobleman’s Account of His Journeys Across the Island of Java 1860–1875». Его теперь хочется добыть сильнее всего.