Джейн Остин не шутила по поводу домашнего обучения

Автор: Сара Эллисон (Sarah Allison)

Этой осенью белая Америка находится в муках (еще одного, но, надеюсь, более широкого) осознания своей собственной истории и настоящего с его насилием белого превосходства. Мои белые дети сейчас дома и мне необходимо заниматься их образованием или, по крайней мере, натаскать их к экзаменам, пока их учителя проводят занятия онлайн.

По моему мнению, как преподавателя литературы XIX века, сейчас самое время перечитать Мэнсфилд-парк .

«Мэнсфилд-парк» — религиозный, проповеднический, консервативный и наименее забавный из романов Остин. Но он дает ясное представление о том, как рабство в Британской империи часто изображается в художественной литературе XIX века — молчанием. Поэтому «Мэнсфилд-парк» может показаться единственным актуальным романом на семинаре о творчестве Остин, что компенсирует все те его качества, из-за которых он не столь популярен. Я имею в виду, что то, как эти две особенности сочетаются друг с другом – неприятный акцент романа на индивидуальном нравственном и религиозном воспитании и просматривающаяся то здесь, то там готовность автора связать богатство английской сельской элиты с трансатлантическим рабством — делает его невероятно подходящим для настоящего времени.

Эдвард Саид, корифей постколониальной теории и критик западной расы и расизма, выдвинул основополагающие аргументы в пользу актуальности «Мэнсфилд-парка» в наше время. Саид фокусируется примерно на четырех предложениях из «Мэнсфилд-парка» в своей книге Культура и империализм (1993), чтобы показать, как романы, подобные «Мэнсфилд-парку», «содержат в себе, даже когда пытаются ее скрыть, богатую и сложную историю» империалистического насилия.

Что вам нужно знать о «Мэнсфилд-парке», так это то, что семья, владеющая поместьем, название которого совпадает с названием романа, получает доход от своей сахарной плантации в Антигуа — точнее, от труда людей, которых они там превращают в рабов. Самый значительный момент для Саида — это короткий отрывок, когда Фанни Прайс, главная героиня романа, и ее кузен обсуждают тот единственный раз, когда она спросила своего дядю, сэра Томаса, о работорговле, на что ответом ей была «такая мертвая тишина!»

Эта сцена, описанная только в разговоре на следующий день, ближе всего в романе касается непосредственно материальных вложений семьи в рабство. На моих занятиях эта небольшая отсрочка оживляет дискуссию. Остин увековечивает здесь молчание о расистской эксплуатации или привлекает к ней внимание? Автор полагается на то, что читатель заполнит пробелы знакомыми образами и аргументами против работорговли, или намеренно избегает их? Эти вопросы превращают разговор о приключениях дюжины вымышленных белых людей из самого богатого слоя английского общества XIX века в разговор о том, как выглядит идеология превосходства белых в литературе, когда она явно не заявляет о себе. Это один из тех моментов, когда текст из чужого прошлого (который может быть о шляпках и двухколесных экипажах) начинает внезапно и неотвратимо взывать к настоящему.

«Мэнсфилд-парк» становится книгой размышлений сопричастных милых белых людей, которая явственнее, чем другие романы Остин, предназначена для того, чтобы сделать самих читателей лучшими людьми. В романе Фанни, как человек, лучше, чем ее кузины, потому что она получает лучшее нравственное воспитание. Она служит образцом в своей саморефлексивности и заботе о других. Но, читая книгу сейчас, мы видим, что Фанни также является свидетельством ограниченности белого благочестия.

В романе никто в семье, кроме Фанни, и близко не хочет видеть зависимости благосостояния семьи от рабства. Бедная родственница, воспитанная своими богатыми дядей и тетей, Фанни испытывает на себе плохое обращение со стороны злой тети Норрис и пренебрежение почти всеми остальными. Исключение составляет ее старший кузен и истинная любовь (в исходном тексте), Эдмунд, который проводит годы, близко общаясь с ней во время целевого чтения. Хотя такое частное обучение в действии менее горячо и приятно (как для нас, так и для нее), чем, скажем, стычки и споры между Элизабет и Дарси из Гордости и предубеждения , ее вдумчивое чтение и разговоры о прочитанном ею также рождают способность Фанни задавать вопросы о положении дел в работорговле. В сцене, где Фанни описывает «мертвую тишину», Эдмунд отчитывает ее за то, что она не продолжила задавать новые вопросы о рабстве. Фанни отличается от других героинь Остин, искренне участвуя в наставляющих обсуждениях, касающихся вопросов веры, со своей старшей кузиной, а идеи романа сильно ударяют по важности трудоемкого индивидуального образования, которое формирует ее личность. Спешу заметить, я не говорю, что Фанни – это образец отзывчивости, я просто говорю, что она более отзывчива, чем ее кузины.

Причина, по которой Фанни оставляет эту тему, заключается в том, что «ведь кузины были тут же и не произнесли ни слова, и, похоже, им это было совсем неинтересно, и мне стало неприятно… Я подумала, может показаться, будто я хочу перещеголять их, выказывая интерес к его рассказу и удовольствие, какие он бы, наверно, хотел найти в своих дочерях». Обратите внимание: причина, по которой семейный круг не принимает во внимание рабство, заключается не в нежелании главы семьи обсуждать этот вопрос, а в том, что его дочери не хотят говорить об этом. Но, как говорит Остин, вы хотите знать, кто не справился с их нравственным воспитанием? Глава семьи, сэр Томас.

Для современного читателя характер сэра Томаса неотделим от жестокого насилия поработителя. Однако сделать сэра Томаса плохим парнем – значит забыть о причастности остальных членов его семьи, осудить его, не признав, что в этой истории нет никого, кто не был бы связан с рабством. В этом романе хорошие парни и плохие парни – одни и те же люди. Вот одна из причин, по которым именно сейчас стоит прочитать этот роман.

«Мэнсфилд-парк» рассказывает историю семьи, которая извлекает выгоду из жестокого общества сторонников превосходства белых. Так же и моя семья извлекает выгоду из жестокого общества сторонников превосходства белых. Поэтому я замечаю, что сэр Томас несет полную ответственность в романе за то, что он не смог дать образование своим дочерям, хотя у них есть и другие учителя. Его девочки становятся такими взрослыми, которые предпочитают игнорировать как политические дебаты об отмене работорговли, так и ее материальную связь с их собственным положением.

Как нам известно, этот роман не касается расистского насилия. «Мэнсфилд-парк», известный тем, что преуменьшает масштабы инвестиций в рабство, все же их замечает и использует невинность как сигнал нравственного провала. Явный пример того, как сэр Томас не может воспитать своих дочерей, «позор, который никогда не будет стерт», который постигает семью Бертрамов в романе, – это не сахарная плантация, а скорее публичный позор Марии, старшей дочери. Этот, казалось бы, несвязанный, назидательный элемент сюжета заслуживает повторного рассмотрения, потому что именно так роман связывает незначительные последствия неудачного воспитания девочек с основными последствиями.

«Мэнсфилд-парк» – это роман о нравах, который также является трактатом о правилах хорошего тона как этике, потому что то, как вы относитесь к другим людям, является первым признаком внедрения религиозных принципов в повседневную практику. Это означает, что вы можете действовать именно так, как того требует вежливость, и все равно потерпеть неудачу, например, когда младшую сестру Джулию бросают молодые люди и она «вынуждена держаться рядом с миссис Рашуот (будущей свекровью своей сестры) и приноравливать свой нетерпеливый шаг к ее медленной поступи».

Учтивость, воспитанная в ней как безусловная ее обязанность, не позволяла ей сбежать; а недостаток того истинного самообладания, того необходимого внимания к другим, того знания собственного сердца, того принципа справедливости, которые отнюдь не составляли основу ее воспитания, делали ее несчастною.

Джулии необходимо взять себя в руки и признать, что есть какая-то несправедливость в том, чтобы испытывать нетерпение по отношению к миссис Рашуот. Тогда она могла бы стремиться немного выше, возможно, даже променять эгоистичное страдание на участливое терпение. Один мой друг, который обсуждает этот роман со своими студентами чаще, чем я, отметил: «Каждый раз, когда я читаю это предложение в «Мэнсфилд-парке», я клянусь перевоспитать себя, пока это больше не будет обо мне. Я имею в виду, что это не всегда я! Но это настолько знакомо». Знакомо, потому что Джулия делает именно то, что должна делать – то, что подсказывает ей «правильное чувство», но после этого не чувствует себя «правильно». Учтивость здесь – это не поведение, а принцип правильного внимания к другим, привычка представлять себе, чем другие люди похожи на вас и чем отличаются от вас. Теперь, читая «Мэнсфилд-парк», я пытаюсь связать важность вежливости в стиле «Мисс Хорошие манеры», основанной на учете прав и чувств других людей, с более широкими социальными обязательствами.

Если бы я составила список персонажей, с которыми хотела бы отождествить себя, перечитывая роман в начале лета, сэр Томас был бы последним. В самом деле, последним. Но, перечитывая роман в то время, как я пыталась срочно обучить своих детей на дому, а затем немедля измерить то, чему я сумела научить их до тех пор, я действительно почувствовала долгую, рефлексивную встречу с беспокойным, нерефлексивным отцом, который прилагает свои усилия не совсем там, где нужно – что я тоже родитель, который не смог научить своих детей лучше всего самым важным вещам.

Главная ошибка сэра Томаса состоит в том, что он поручает воспитание своих дочерей другим людям. Он проводит много времени в парламенте в Лондоне, но видит, что его дочери «наружностию, поведением и достоинствами делались такими, какими ему и хотелось их видеть». Конечно, он должен был бы беспокоиться об их душе и стремиться к чему-то большему, а не просто к тому, чтобы они добавили «новую благодать» к имени Бертрам и в один прекрасный день «расширили свои достойные уважения связи».

Его холодные манеры сдерживают открытое развитие духовного начала его дочерей. Он понятия не имеет, что они собой представляют. Его опасная поездка с целью заставить свое поместье на Антигуа приносить больший доход означает, что он решает «препоручить дочерей в столь решающем для их развития возрасте руководству других». Он считает, что с ними все будет в порядке. Те из нас, кто прочитал этот роман, знают дочерей лучше, потому что они часто пренебрегают своей кузиной Фанни, и эти незначительные проступки приведут к публичному разоблачению. Внешние приличия эффектно рушатся, и обе сестры позорят семью. Сэр Томас размышляет:

[Им] недоставало нравственного начала, деятельного нравственного начала, никогда их должным образом не учили подчинять свои склонности и побуждения единственно необходимому, важнейшему чувству — чувству долга. Их религиозное воспитание было умозрительным, и никогда с них не спрашивали, чтоб они воплощали его в своей повседневной жизни. Удостоиться похвалы за изящество и всевозможные таланты — вот к чему они стремились со всеобщего одобрения, но это никак не способствовало их нравственному совершенствованию, не влияло на душу. Он хотел, чтоб они выросли хорошими, но пекся о разуме и умении себя вести, а не о натуре; и, пожалуй, никогда ни от кого не слышали они о необходимости самоотречения и смирения, что послужило бы к их благу.

Этот отрывок поразил меня тем, что люди в XIX веке называли «пилюлей в джеме» – моралью истории.

Он хотел, чтобы они были хорошими.

Как и сэр Томас, я неправильно расставила свои приоритеты. Сэр Томас очень заботится о том, чтобы у его дочерей все было хорошо, и ничего не делает, чтобы это произошло. Все это время он должен был следить за тем, чтобы их уроки были усвоены, следить за ежедневной практикой религии и учить своих детей, сам лично, самоотречению и смирению. Как будто Джейн Остин вызвала меня на дуэль, но не за то, что я не научила своих детей смирению, а за то, что они не смогли рассказать о том, чему их учили.

Во время ускоренного курса домашнего обучения в середине марта я поняла то, о чем знала раньше: многие семьи выбирают домашнее обучение, чтобы их дети получали такое религиозное образование, которое они сами для них хотят. Многие более-менее разумные расписания домашнего обучения, которые я нашла в интернете, определяли его как целевое чтение, важное для формирования правильной личности.

Когда домашнее обучение выбрало меня, я сохранила разумные, казалось бы, части расписания и сократила изучение Библии. Я никогда не собиралась тратить первый час дня на изучение Евангелий на греческом языке, но когда я сократила этот важный час, я должна была подумать о том, что я хотела, чтобы наши дети практиковали каждый день вместо этого. Дети не рождаются со способностью интерпретировать расистские структуры, которые они видят вокруг себя, и еще меньше – видеть свое место в этом мире. Да, мир сейчас полон антирасистских списков чтения, но я учитель, и я знаю, что, если вы собираетесь чему-то научиться, вы должны применить то, что вы прочитали, к тому, что вы знали раньше.

Мне часто предоставляется удобный случай поговорить о расистских структурах с моими детьми здесь, в Новом Орлеане, где они ходят в школу, названную в честь конфедеративного чиновника, который боролся за бесплатное государственное образование для белых детей во имя будущего «превосходства белой расы». И все же можно отвлекаться на математику и приличные манеры, как будто эти вещи хороши или важны сами по себе. Если то, что я должна делать, когда я работаю со своими детьми (которые, давайте проясним сразу, проходят большую часть обучения онлайн у своих превосходных учителей) снова и снова – это помогать им видеть себя по отношению к другим (даже видеть математику и манеры по отношению к другим) тогда моя работа состоит в том, чтобы осознание своего места в истории так же укоренилось в их мозгу, как слово «спасибо», и стало такой же важной привычкой как чистка зубов.

«Мэнсфилд-парк» – это одновременно демонстрация соучастия белых в расистском насилии и требование признать его. Фанни Прайс получает щедрое вознаграждение за то, что она человек, который вроде как понимает в чем дело. Победа Фанни, замкнутой, недостаточно спортивной и часто молчаливой героини (за исключением редких вспышек энтузиазма по поводу природы), доставляет иное удовлетворение, чем образ Элизабет Беннет.

В эпизоде романа, когда все играют в карты, красавчик и повеса Генри Крофорд не дает Фанни сжульничать, чтобы позволить ее брату выиграть: «Вы выиграете, – продолжал он снова поворотясь к Фанни, – без сомненья, выиграете». Так оно и есть: ее победа непоколебима. Строгое благочестие, которое позволяет ей бросить вызов своему дяде и признать, пусть и неявно, свое место на неправильной стороне истории, наводит на мысль – назидательно и безжалостно – что мои коллеги должны ежедневно думать о том, как претворить важные принципы в жизнь.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ