Ложные размышления об истории Уильяма Стайрона

В одном эссе Александра Стайрон (дочь Уильяма Стайрона — прим. пер.) ответила на текущие литературные дебаты относительно культурной апроприации (особенно те, которые касаются романа Джанин Камминс «Американская грязь» ), вспоминая споры вокруг книги 1967 года ее отца «Признания Ната Тернера» . Говоря о скором скандале вокруг «Американской грязи», «Признания» Стайрона после публикации получили восторженные отзывы. Критик Шон О’Коннел назвал его «невероятно красивым воплощением благородного человека, в гнилом времени и месте, который делал все возможное, дабы спасти себя и изменить мир».

Никто не был более восхищен, чем литературный критик Филип Раф из Нью-йоркского обзора книг: по Рафу, Стайрон превзошел Уильяма Фолкнера в «способности сопереживать своим чернокожим персонажам». Его книга была «кардинальным уходом от того, что раньше писали о чернокожих». Она реализовала стремление автора «понять чернокожего».

Афроамериканские критики, с другой стороны, были потрясены попыткой белого автора представить свою книгу как автобиографическое произведение. Злополучное снисхождение со стороны таких критиков, как Раф, помогает объяснить их главное недовольство, которое сводится в названии эссе Винсента Хардинга: «Вы взяли моего Ната и ушли» (Нат Тернер — американский чернокожий раб, возглавлявший восстание рабов в штате Вирджиния 21 августа 1831 г. — прим. пер.).

В своем эссе Александра Стайрон защищает отца, но все же прибегает и к критике. Каков ее совет? Пока вы основываете свое повествование на правде и проверяете факты, вы не должны бояться наделять эту неизведанную территорию воображением и своими убеждениями.

Я не знаком с Александрой, хотя у меня есть причина быть ей благодарным за небольшую, но значимую помощь, которую она мне предложила год назад, когда я завершал свою собственную книгу о Нате Тернере. Недавно опубликованная, эта книга – «Что касается Ната Тернера: теоретическая история» – начинается с собственной оценки стайроновских «Признаний». Теперь нет сомнений, что Уильям Стайрон на самом деле «присвоил» Ната Тернера, и также он, не стесняясь, говорил об этом. «Я дал ему обоснование, наделил его сомнениями и отчаянием, проблемами, переживаниями». Его цель не была постыдной – Стайрон хотел сделать человека и его мотивы понятными. Но он не последовал совету своей дочери строить свой нарратив на правде или проверять факты, и в результате его книга увязла в полемике.

Уильям Стайрон не имел реального желания понять Тернера с какой-либо точки зрения, кроме как со своей. Стайрон хотел переписать историческую фигуру Тернера, который появляется в памфлете 1831 г. «Признания Ната Тернера», написанном местным адвокатом Томасом Раффином Греем. Этот Тернер, по уверению Стайрона, был «жестоким и возможно психотическим фанатиком, религиозным фанатиком», и с кем бы он не хотел иметь ничего общего. «Я не хотел писать о психопатичном монстре», говорил Стайрон.

Таким образом, утверждая «писательскую прерогативу трансформировать Ната Тернера в тот тип создания, в который я хотел его превратить», Стайрон придумал своего собственного Ната, вдохновленный «более мягкими мотивами» чем те, которые, как он думал, выступали на поверхность исторической хроники. Мотивами, которые, как он думал, сделают возможным для человека «быть более понятым». Он потом обнаружит, что ошибался.

Существует неминуемая напряженность между историческим исследованием и творческим воображением для любого, кто пишет на историческую тему. Стайрон также это признавал. «В процессе повествования я редко откланялся от известных фактов о Нате Тернере и восстании, лидером которого он был. Как бы то ни было, в тех областях, где мало известно о самом Нате, его ранней жизни, предпосылках к восстанию (и именно этих знаний не достает больше всего), я позволил себе полную свободу в восстановлении событий, все же оставаясь в рамках тех скудных сведений, которые дала нам история об институте рабства». В то же время, Стайрон ссылался на свое восприятие философии истории, которое, в действительности, преодолело напряженность между фактами и воображением. «Относительность времени позволяет нам быть гибкими в использовании определений: 1831 год был одновременно очень давно и только вчера. Возможно, читатель захочет извлечь мораль из этого повествования, но это было лишь мое намерение воссоздать человека и его эпоху и создать произведение, которое является не столько «историческим романом» в привычном понимании, сколько размышлением об истории».

Желание Стайрона избежать обычной моралистической истории и «исторического романа» в пользу повествования, которое играет с «относительностью времени», очевидно. К сожалению для него, он обнаружит невозможным точно объяснить, что он имеет в виду под «размышлениями об истории», или как это помогло ему преодолеть отношения факт/воображение, или как это дало ему точку зрения – более серьезную, более достойную уважения и более достоверную – отличную от того, что несет в себе исторический роман.

В результате Стайрон застрял в проведении все более раздражающей обороны. Когда критики ставили под сомнение его творческое изображение Тернера и рабства, Стайрон ссылался на свое исследование, этот показатель владения фактами и источниками. Когда они ставили под сомнение его владение фактами и источниками, Стайрон ссылался на свое творческое воображение.

Стайрон боролся на протяжении следующих 25 лет, чтобы объяснить, что означают его «размышления об истории», потому что не будучи ни философом, ни историком, он на самом деле понятия не имел, что это значит. И таким образом он обратился к мнению сколько-нибудь авторитетного и явно поддерживающего голоса, с которым ему довелось встретиться – историков, ученых литературы, симпатизирующих критиков. И хотя он упорно настаивал на целостности своего описания, к 1992 году Стайрон, кажется, сдался и пришел к заключению, что «настоящий» Тернер никогда не смог бы выйти ни из-под его пера, ни из-под кого-либо другого. Тернер «полностью уклонялся от логического изображения». Он был «настоящим хамелеоном».

Как Уильям Стайрон, моя собственная книга «Что касается Ната Тернера» также пытается размышлять об истории. Но, в отличие от Стайрона, я историк. Это означает, я верю, что путь к реально существующему Нату Тернеру лежит через следы, которые каждый должен попытаться разобрать. К Тернеру, с которым возможно общаться, если каждый слушает его со всем усердием, которое он может привлечь.

Этот Нат Тернер – что-то другое, нежели игрушка авторского воображения. Это фантом, который когда-то жил и продолжает жить, след, который может быть узнан. Придерживаясь принципа Александры, я подошел к изображению Ната Тернера с воображением и своими убеждениями, веря, что мои факты установлены и что мое повествование основывается на правде.

Мое повествование о Нате Тернере берет ошибки Уильяма Стайрона в качестве точек отправления. Эти ошибки были типичными. Они были ошибками романиста, который требовал творческого права завладеть своим субъектом и поступить с ним так, как то диктовала его фантазия художника. То, во что это вышло, было безответственно, но Уильям Стайрон едва ли первый белый человек, заявляющий, что Нат Тернер его собственность. В конце концов, даже в его собственной короткой жизни он имел четыре законных владельца и целых семь настоящих «хозяев».

Тем не менее, амбиции Стайрона были огромны, и прямо перпендикулярны его требованию предоставить ему лицензию беллетриста. Они заключались в избегании вымышленного мира романа в пользу серьезной попытки воссоздать прошлое, в отстаивании этого воссоздания как философски обоснованного упражнения, в предположении, что такое упражнение имело нравственное значение в собственном настоящем Стайрона.

«В глубине души я надеялся, что если моя работа пролила свет на темницу американского рабства, на его влияние на тело и дух, то и таким же образом она может пролить свет и на наше современное положение». Это был знак, что Стайрон на самом деле хотел взять ответственность за то, что он сделал, потому что он верил в то, что он сделал. Я думаю, он потерпел неудачу, но я принимаю его попытку всерьез.

Я также верю в то, что сделал я. Мое «реалистичное изображение» Ната Тернера включает и неизбежное (нет смысла говорить о жестокости той резни, которую он устроил), и непредвиденное (но почему это случилось?). Вместо того, чтобы сторониться «религиозного фанатика», как его окрестил Уильям Стайрон, я покорен им – вера, на мой взгляд, вот ключ к его побуждениям.

Однако, я хочу согласиться с мыслью Стайрона, что размышлять об относительности времени – существенно для любого, будь то писатель или историк, кто стремится писать о прошлом. Почему? Потому что Фолкнер понимал это правильно. Прошлое не прошло. Оно тянет нас за локоть, оно ищет нашего внимания. Как однажды писал Вальтер Беньямин (немецкий философ – прим. пер.), прошлое это «видение, вспыхивающее лишь на мгновение, когда оно оказывается познанным». Но мы должны быть внимательны, ибо прошлое уязвимо к нашему легкомыслию. «Любой образ прошлого оказывается под угрозой исчезновения с появлением современности, не сумевшей угадать себя в этом образе». Вот почему история имеет значение. И это то, что Уильям Стайрон понял правильно.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ