Как противостоять капитализму поздней стадии и другие уроки из «Паутины Шарлотты»

Эрин Висти о классике исконного благородства Элвина Уайта

Автор: Эрин Висти

«Паутина Шарлотты» — одна из тех детских книг, что отлично выявляют ностальгические настроения у взрослых. Ее неподвластность времени, конечно же, связана с репутацией литературного теста Роршаха. В своей первой рецензии 1952 года в «Нью-Йорк Таймс» Юдора Уэлти утверждала, что книга о «дружбе на земле, любви и защите, приключениях и чудесах, жизни и смерти, доверии и предательстве, удовольствиях и страданиях и об уходящем времени». Спектр тем гораздо шире, чем ожидаешь от небольшого произведения детской литературы, конечно, но Элвин Уайт действительно его охватывает. Ферма Цукермана — это настолько всеобъемлющий микрокосм человеческого опыта, что сквозь этот знакомый сюжет можно рассмотреть многие взрослые темы: смерть наставника, разрыв отношений, осознание своей смертности, страх старости и немощности.

В различные моменты жизни книга значила для меня все эти вещи, однако в 2017 году, в разгар безработицы, она приобрела новый неожиданный смысл. Долгими днями я оставалась наедине с собственными мыслями, времени хватало оплакать и свои несуществующие таланты, и так и не приобретенные умения. Я часто задавалась вопросом, имею ли я какую-то практическую ценность, страшась того, что будет со мной, если я так и не найду своей ниши на рынке труда. Когда я интуитивно сняла «Паутину Шарлотты» с полки и перечитала ее, она невероятно успокоила меня. Уилбур не имел никакой поддающейся измерению ценности. Он был настолько бесполезен, что отец Ферн без колебаний зарубил бы его топором. Тем не менее, Шарлотта помогла ему. Ему не нужно было доказывать свою ценность, ведь он был ее другом. И это само по себе потрясающе.

Этот всплеск ностальгии стал таким необходимым мне напоминанием о неотъемлемой ценности простого, открытого благородства. Именно тогда «Паутина Шарлотты» стала моим личным антикапиталистическим манифестом, боевым кличем, совершенно не связанным с тем, делаю ли я что-нибудь для американского рабочего класса.

* * *

Расцвет ностальгии наблюдается в нынешних СМИ, для аудитории XXI века переиздаются ситкомы 90-х и классические настольные игры. Признаюсь, я немного устаю от ремейков, но они все еще кажутся мне привлекательными. Ностальгия — это анклав полной безопасности, межисторическая передышка, навеянная восторженными, отфильтровывающими все отрицательное воспоминаниями о детстве. Разве не естественно стремиться к порождаемому радужными воспоминаниями рефлекторному спокойствию в периоды сильного стресса? Жизнь с постоянным мучительным чувством неудовлетворенности — обычный для поколения миллениалов недуг, и я остро ощутила его, перечитывая паутину Шарлотты.

Я уволилась с работы в сентябре 2017 года, хотя называть это работой неправильно. Я никогда не была сотрудницей. Это была внештатная должность с нулевой выгодой, приносившая мне 13 долларов в час, и это с моей-то степенью магистра. Я написала бесчисленное множество статей с практическими рекомендациями, противоречащими здравому смыслу. Среди тем были: как привить собаку от бешенства без ветеринара, как пользоваться бензопилой без профессиональной подготовки, как игнорировать симптомы депрессии. Все рухнуло, когда я отправила своему руководителю статью о человеке, которого парализовало после того, как он сам размял себе спину, чтобы продемонстрировать безответственность публикации «Как размять спину». Она все равно сказала мне писать статью. И тогда я ушла.

Подобная мнимая занятость не редка для миллениалов. Энн Хелен Петерсен рассказала об этом в статье на BuzzFeed «Как миллениалы стали поколением выгорания», в 7000 словах разоблачающей непрочные отношения моего поколения с работой. Эта статья вызвала большой резонанс, за которым последовали такие статьи, как «На что похоже выгорание у черных» Тианы Кларк, в которой была экстраполирована информация о том, как выгорание влияет на отдельные группы населения США. В своем широком охвате темы Петерсен, как и следовало ожидать, указала пальцем на два крупных экономических краха, произошедших в период взросления миллениалов: крах интернет-компаний начала 2000-х годов и жилищный кризис 2008 года. Это сформировало рынок рабочей силы, на котором мы вынуждены были бороться за должности с недавно уволенными соискателями, чей многолетний опыт затмевал все наши летние стажировки. В результате чего большинство из нас вынуждено было хвататься за любую работу с частичной занятостью, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Я не исключение. После окончания аспирантуры и уяснения недосягаемости для меня стабильной работы в ВУЗе я изо всех сил старалась найти работу за пределами академических кругов. В течение многих лет я соглашалась на низкооплачиваемые унизительные работенки, которыми довольствовалось большинство миллениалов на мели.

Однако проблемы, с которыми пришлось в юности столкнуться моему поколению, только усугубляются. Немудрено, что уровень детской тревожности и депрессии стремительно растет с рекордной скоростью. Я не удивилась, когда термин «поздняя стадия капитализма» вышел из сети, оторвавшись от своих теоретических корней, чтобы стать расхожим выражением для обозначения абсурдности системы. В новостях появляются истории о парах, паркующихся возле отделения скорой помощи, когда их ребенок наелся стирального порошка, предпочитая следить за симптомами и не подвергать себя непосильным финансовым расходам, если можно будет обойтись без помощи медиков. До вас доходят слухи о фармацевте с раком мочевого пузыря 4-й стадии, ушедшем на больничный только тогда, когда его уволили после проверки начальства, а поводом для увольнения послужило крошечное нарушение: он опирался на шкафчик с лекарствами. А экзистенциальный ужас глобального потепления, вызываемого корпорациями, производящими 71% выбросов отходов ископаемого топлива. Это утомляет, деморализует и откровенно ужасает.

Раньше задачей ребенка было только взросление. То есть развитие чувства собственного достоинства, выработка личной этики и обучение построению полноценных отношений. Это уроки, которые я извлекла из «Паутины Шарлотты» и выучила еще раз уже будучи безработной взрослой. Хотя моя работа была унизительной, это была все-таки работа, и я утешалась тем, что сама себя содержу. Не имея успехов, которыми могла бы гордиться, я не понимала, кто я есть. А Шарлотта и Уилбур напомнили мне, что под всеми нашими достижениями сокрыта бесценная личность. В детстве книга стимулировала развитие моих лучших качеств: доброты, сострадания, чувства юмора, радости и благодарности. И все это до сих пор при мне. Книга позволила мне посмотреть на себя сочувствующими глазами Шарлотты, а не компьютерными глазами Цукермана.

В первых словах о Уилбуре, которые Шарлотта выплетает из паутины, есть тонкий скрытый смысл: «какой-то поросенок». Эта фраза пренебрежительна и торжественна одновременно. Обратите внимание на разницу между «Ух ты, какой поросенок!» и «О, да это всего лишь какой-то поросенок». Уилбур — второе. Он — добрый, великодушный, непосредственно выражающий радость и безграничную благодарность своим близким, но у него нет каких-то явно полезных навыков. Тем не менее, мы принимаем участие в его судьбе так же, как Ферн и Шарлотта. Незадолго до смерти Шарлотты Уилбур спрашивает, почему она спасла ему жизнь, хотя он ничего для нее не сделал.

«Ты стал моим другом, — сказала Шарлотта, — а это великолепно само по себе. Ведь что такое жизнь, в конце концов? Мы рождаемся, живем какое-то время и умираем. И, помогая тебе, я хотела придать своей жизни хоть какой-то смысл».

Это кажется кардинально несоответствующим системе, где основные права зависят от занятости. Мой друг раньше работал в приюте для бездомных и говорил, что пренебрежение к обездоленным в нашем обществе настолько сильно, что американцы без определенного места жительства уже не считаются гражданами. Мир «Паутины Шарлотты», полный безусловного милосердия, считает желательным, отрадным напоминание о том, что каждое живое существо имеет внутреннюю ценность. Мы возвышаем друг друга, проливаем свет на то, что иначе было бы мрачной экзистенцией рождения, жизни и смерти. И это само по себе бесценно. И поскольку я больше не желала мириться с системой, этот месседж от книги был невероятно мощным.

* * *

Не вся ностальгия коренится в таких милых и приятных вещах. Профессор сравнительной литературы в Гарварде Светлана Бойм писала о ностальгии в «Атласе Трансформации». Она объяснила, как ностальгия может колебаться между прогрессивным и регрессивным направлениями, и выделила два типа: тонизирующий и рефлексивный.

Бойм предупреждает, что первый может порождать монстров. Фантазия об ушедшей эпохе ошибочно принимается за реальность, в результате чего возникает желание восстановить время и место, которых никогда не было. Бойм пишет, что в этом случае ностальгия не воспринимается как таковая, а считается истиной и традицией. Вкус подобной ностальгии привел нас в эпоху Трампа, поддерживающего страхи значительной демографической группы пожилых американцев, опасающихся угрозы их благополучию, исходящей от меняющегося мира. Некоторый страх перемен в зрелом возрасте вполне понятен: кому же хочется добровольно погружаться в прощальную пору старости? Но кампания команды Трампа использовала зловещую сторону ностальгии, убеждая огромную часть населения обвинить в предполагаемой деградации страны различных воображаемых бабаек: иммигрантов, феминисток, интеллектуалов, ученых.

Зато рефлексивная ностальгия гораздо менее опасна. Это тип ностальгии, который осознает себя, но не всегда воспринимает себя всерьез. Она может быть ироничной, смехотворной и презрительной. Она понимает, что аффективные воспоминания не могут и не должны препятствовать критическому мышлению. Рефлексивная ностальгия не противится прогрессу. На самом деле она даже поддерживает его, поскольку является эффективным инструментом для оценки настоящего. Фантазии прошлого дают представление о том, чего нам не хватает в настоящем, и могут, в свою очередь, формировать будущее, считает Бойм.

Ностальгия моего поколения не всегда серьезна. Когда сериалу «Друзья» исполнилось 25 лет, бесчисленное количество людей отметило, что он совсем не устарел. Однако, не вся наша ностальгия коренится в таких вещах, как «Друзья». Есть более серьезная, искренняя и, в конце концов, более важная сторона расположенности миллениалов к тоске по прошлому. Это моя любовь к «Паутине Шарлотты», и любовь многих к «Гарри Поттеру» , «Маленькому принцу» или «Щедрому дереву» . Эта любовь сделала многократное перерождение героев комиксов на большом экране бесконечно прибыльным делом.

На литературных семинарах на первом курсе колледжа мы читали все классические эпосы: «Илиада» , «Одиссея» , «Эпос о Гильгамеше» . Профессор предупреждал нас, что мир находится на грани хаоса, приводя в качестве аргументов глобальное потепление, нарастающий экономический кризис и назревающие гражданские волнения. По его словам, для нас было особенно важно прочесть эти произведения, поскольку эпос помогает понять значение героизма в трудные времена.

Мое поколение вспоминает своих героев, однако не тех, которых можно встретить в древних текстах. Мы возвращаемся к более современным кумирам, которые говорят с нами. Американский Гильгамеш — это Человек-Паук. Он научил нас тому, что великая сила означает большую ответственность — неоценимый урок для тех, кто взрослеет во все более олигархической мировой державе. Подобно тому, как утешительные слова «Паутины Шарлотты» показались мне политическими в 2017 году, популярные сюжеты, прошедшие сквозь юность миллениалов, приобретают своевременное звучание каждый раз, как мы возвращаемся к ним в ожидании грядущего апокалипсиса.

Эти истории необходимы нам для поддержания духа. Есть общее ощущение, что мы взрослеем в конце чего-то, в момент непоправимой потери американской стабильности, ведь все мы видим, как страна продолжает погружаться в радикализм, насилие и вопиющее неравенство. Мы ищем пищу для размышлений в своих прошлых привязанностях, чтобы выбрать свой путь в будущее. Я считаю, что получаемый нами месседж в конечном итоге позитивен. Наша ностальгия может победить нигилизм, объединив нас с милосердными героями, а не с теми, кто будет радоваться сожжению Рима. Она вежливо напоминает нам о неотъемлемой ценности жизни, защищая все то, что еще стоит беречь в нашем бурлящем мире.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ