Аня Ширли стала для филиппинского мальчика-гея самым лучшим другом, о котором он только мог мечтать

Следующее эссе основано на мемуарах Криса Гатчалиана (C.E. Gatchalian) «Двойная меланхолия: искусство, красота и воспитание темнокожего гомосексуального мужчины»

Был полдень в школьной библиотеке, где я обычно прятался во время обеденного перерыва, когда я – маленький темнокожий филиппинский мальчик, который как раз начал ощущать первые смутные волнения, вызываемые гомосексуальным влечением – нашёл «Аню из Зелёных Мезонинов» Люси Мод Монтгомери. Я помню, что книги в библиотеке были расставлены по алфавиту, так что «Аня» была, вероятно, среди первых трёх-четырёх книг в разделе художественной литературы.

Мне сразу запала в душу нарисованная на обложке Аня, между нами возникла связь: это было знаменитое издание 1942 г. с юной главной героиней, сидящей на куче деревянных досок. Она окружена вытянутой рамкой, которую окружали ряды белых и зелёных абстракций, которые умело и логично намекали на зелёные крыши. Меня привлекли печальный вид Ани и глаза, в которых отражалась меланхолия многое повидавшей души. Я помню, как её причиняющее боль одиночество, подкреплённое неожиданной, невероятной миловидностью, чрезвычайно тронуло меня.

"Аня из Зелёных мезонинов", обложка 1942 г.

Тот факт, что я был мальчиком, читающим «книгу для девочек», не слишком сильно меня беспокоил – по крайней мере, беспокоил недостаточно, чтобы это помешало мне взять её в библиотеке. Возможно, у меня было смутное представление о связи между интересом к «девчачьим» вещам и женоподобной «изнеженностью»: я помню, что осторожно читал «Аню» только дома и старался, чтобы меня не видели читающим или держащим книгу в школе. Однако у меня было достаточно нахальства, чтобы быть честным с самим собой – я совершенно не интересовался солдатиками серии G.I. Joe или даже классической литературой «для мальчиков» вроде «Гекльберри Финна» .

Есть очевидные причины, почему маленький темнокожий мальчик-гей мог влюбиться в Аню Ширли. Аня – сирота, и, следовательно, как и практически всякий мальчик-гей, она оказывается аутсайдером в каждой семье, где она оказывалась. Из-за её рыжих волос и веснушек она, в некотором смысле, оказывается принадлежащей к расовому меньшинству, учитывая до сих пор существующую стигматизацию рыжих в обществе белых. Она девочка в мире, который предпочитает мальчиков, девочка, случайно отправленная в семью, которая хочет и ждёт мальчика. Перед лицом подобных вызовов она, подобно Геркулесу, стремится к чистой поэзии, красоте, чему-то более высокому. Она достигает этого с помощью своей самой сильной черты – воображения, посредством которого она создаёт прекрасный мир, противопоставленный колониальному и консервативному острову Принца Эдуарда в начале XX в.

Но даже и в реальном мире, как сухо говорит её опекунша Марилла, Аня хорошо справляется. Она превращает свой гнев по отношению к миру в железную трудовую дисциплину, которая позволяет ей достичь впечатляющих академических и художественных высот. Она даёт отпор задирам, которые унижают её из-за того, что она сирота и что её волосы рыжего цвета, и смог бы кто-либо не одобрить тот героический отпор, который она оказала деревенской сплетнице Рейчел Линд? Она – феминистка, которая противостоит мальчикам, но и проводит с ними время; её ответ Гилберту Блайту особенно замечателен. Вместо того, чтобы «раскрошиться» подобно испанскому песочному печенью перед его симпатичной наружностью, она отказывается простить его за нанесённую обиду – он назвал её «морковкой» – и свирепо отвергает его ухаживания на протяжении большей части книги. И, что главное, она волшебным образом превращает свою слабость в силу, приспосабливая обидные ярлыки «сирота» и «рыжая» для формирования собственной индивидуальности.

И, конечно, в книге есть персонажи и отношения, которым присущи оттенки квира. Опекуны Ани – пожилые, не состоящие в браке брат и сестра Мэттью и Марилла – в начале книги получают от Рейчел Линд характеристику «чуточку странные». Неприветливая, чопорная, серьёзная Марилла испытывает дискомфорт и потому эмоционально отгораживается от физических привязанностей (её беспокоят «непривычность и сладость» спонтанной нежности Ани). Робкий и молчаливый Мэттью утомительно застенчив, особенно рядом с женщинами, которых он боится из-за «неприятного впечатления, что эти таинственные существа втайне смеются над ним». И Анина «задушевная» дружба с Дианой описываются словами однозначной и безусловной преданности и страстности. Когда Диана случайно «напивается» по вине Ани и её мать запрещает им дружить, Аня обращается к языку, достойному Теннисона: «Прощай, мой милый друг. Отныне мы должны быть подобно незнакомцам, хотя и живём бок о бок. Но моё сердце всегда будет верно тебе».

Аня Ширли – личность неистовой решимости. Она борется за свои права с такой неукротимостью, что это граничит с грехом. Она отчаянно стремится быть «лучшей», и, в конце концов, становится. В итоге, после долгой борьбы, она получает такое уверенное признание от господствующей культуры, что на протяжении шести книг мы едва ли вспоминаем о то, что она – рыжая сиротка. Жемчужина в её короне: возможный брак, сексуальная наполненность и воспитание детей с симпатичным Гилбертом, прекрасным принцем, о котором мечтают девочки по всему миру.

Почему, в таком случае, мог бы показаться удивительным тот факт, что темнокожий филиппинский мальчик с растущими гомосексуальными стремлениями и глубоким желанием стать белым смог найти вдохновение в триумфальной истории Ани?

Пока я, ребёнок иммигрантов с Филиппин, рос в Ванкувере, я был неестественно замкнут и тревожен, обладал обсессивно-компульсивным расстройством. Я мало интересовался спортом и был склонен к искусству и книгам. Я боялся внешнего мира и проводил большую часть своего времени в своей комнате, потребляя любые произведения искусства – высокого и низкого, – которые попадали в мои руки: книги, музыку, фильмы, сериалы. Я понимаю сейчас, что отчаянно делал это ради осмысления самого себя, ради поиска твёрдого, материального доказательства того, что я существую и что я имею значение. Но, конечно, не было никаких репрезентаций темнокожего маленького филиппинца-гея, так что я мог потреблять только то, к чему у меня был доступ: произведения искусства, созданные о и для белых, в основном гетеросексуальных людей. Скрытое послание, переданное мне посредством доступности и полного преобладания белых историй, заключалось в том, что только белые истории имеют значение и, как следствие, что имеют значение только белые жизни. И несмотря на то, что я являюсь профессиональным писателем более 20 лет, лишь в последние несколько лет я стал открыто писать о том, что такое быть темнокожим и быть филиппинцем. Это является доказательством того, как долго я держался за убеждение, что истории и жизни темнокожих филиппинских ребят не имеют значения. А как я мог думать иначе? В период моего взросления наши жизни никогда не получали «подтверждения», которое становится возможным посредством культурных репрезентаций.

Но мне было нужно что-то, что расширит мои возможности, что-то, что поможет мне выжить; и Аня Ширли появилась как раз вовремя. Она подарила утешение и надежду. Она показала выход. Возможно, посредством ума и тяжёлой работы я мог бы и сам выкроить для себя место в этом мире. И, возможно, я, несмотря на мои жёсткие чёрные волосы и тёмную кожу, мог бы добиться того, чтобы какой-либо (белый) прекрасный Принц в меня влюбился.

Вероятно, для моей любви к этой книге была и более фундаментальная причина, хотя я не думаю, что в то время осознавал её. Я полагаю, что я перенёс потрясение. Их было два – потрясение от того, что я принадлежал к филиппинцам, народу, который последовательно подвергался унижениям, порабощению и насилию, и потрясение, которое я только-только начал переживать, будучи темнокожим мальчиком, которого избегают, которому дают клички, над которым издеваются. И вполне понятно, что Аня из Зелёных мезонинов – с её приятным повествованием и цветистой прозой – стала бальзамом для моей легко возбудимой и травмированной сущности.

Известная телевизионная экранизация Ани 1985-го года вышла вскоре после того, как я закончил читать книгу. Я был недоволен тем, как в мини-сериале в ином порядке расположили ряд сцен романа, и был расстроен, что никто из актёров не говорил с британским или по крайней мере со среднеатлантическим акцентом (разве все канадцы в то время не должны были звучать несколько по-британски?). В целом, впрочем, я был очарован. Мы записали фильм в течение двух вечеров, когда его показывали, что позволило мне смотреть его каждый день весь следующий год. Я без умолку говорил о нём с теми несколькими друзьями, которые у меня были в школе, и искал возможности упомянуть его во всяком письменном задании. (Как бы ни клеймили мальчика, который любит подобный фильм, моя одержимость легко преодолевала это.) И я во всеуслышание заявил, что влюбился в Меган Фоллоуз, которая сыграла Аню. Это была не совсем ложь (скорее желание быть ею, а не желание её), не выражение страсти, а скорее ответный удар на направленные против меня обвинения.

Потому что была ещё одна сторона фильма, чья своеобразная энергия в наибольшей степени захватывала меня. В момент, когда на экране впервые появился Джонатан Кромби в роли Гилберта, настроение фильма изменилось. До этого момента мир Ани был уютно знакомым, полным женщин и красок, структур и укладов, характерных для матриархата. Внезапный приток мужской молодой энергии – столь чужой и необычной для 11-летнего меня, созданной для чего-то более тёмного, более угрожающего, более волнующего, и волнующего настолько, что, иногда, без ведома моей работающей матери (но с ведома моей неработавшей Лолы, которой не было до этого дела; она ничего не говорила и писала мне записки о том, что я болен, чтобы я взял их на следующее утро в школу), я прогуливал уроки и оставался дома просто для того, чтобы снова и снова смотреть этот фильм.

Однажды, примерно в это время, отец повёз меня и маму на обед. Уже после, в его машине, моя мама сидела на переднем сидении, я на заднем, и она сказала отцу, что слышала, как я во сне кричал имя «Гилберт». Это, в целом, не считалось нормальным для мальчика в предпубертатном возрасте. Мой отец остановил машину, резко обернулся и сильно ударил меня по лицу.

Я поставил на этот случай блок в своей памяти сразу же, как это произошло, и никогда больше на нём не останавливался.

Я никогда не спрашивал маму, почему она решила поделиться этой информацией. Я знаю, что это было сделано из-за подлинной, хоть и ошибочной, заботы. А что касается жестокости моего отца – даже это я очень долго оправдывал: он продукт своего времени, мачо, консервативный филиппинец. Кто мог бы упрекнуть его за то, что он искренне верил в возможность выбить из своего сына всю гомосексуальность? Тогда так думало большинство отцов. И многие до сих пор так думают.

Несмотря на все мои прегрешения, хранение обиды не является одним из них. Мои друзья постоянно говорят мне, что я чрезвычайно великодушен.

Аня спасла мою жизнь. Она появилась в моей жизни именно тогда, когда я в ней нуждался. Её сила зажгла огонь в той части меня, которая оставалась нетронутой, даже когда одержимость и беспокойство стали завладевать моим юным существом. Я нашёл надежду в её решимости и достижении успеха.

Тридцать лет спустя, вскоре после преждевременной смерти Джонатана Кромби от кровоизлияния в мозг, я прочитал, что он тоже был квиром, и что он не совершал каминг-аут до своих сорока. В этот момент я вспомнил свою большую влюблённость в него, и благоговейная дрожь пробежала по моему существу. Как, в самом деле, влияние Ани могло распространиться даже сюда, в самые личные мысли и фантазии темнокожего мальчика-квира, родившегося ровно сто лет спустя после рождения её создательницы?

Но, возможно, в этом и заключается преимущество, магия меланхолии. Меланхолики, отделённые от своего непосредственного окружения, могут общаться, утешать и говорить друг с другом сквозь огромные расстояния пространства и времени, максимально нежно и откровенно.

Крис Гатчалиан – автор, обосновавшийся на неприступных прибрежных землях салишей (салиши – группа индейских народов – прим. пер.), Черепашьем острове (Ванкувер, Канада). Он трижды стал финалистом литературной премии «Лямбда» (премия за прозведения в жанре научной фантастики, фэнтези и ужасов, которые затрагивают тему ЛГБТ – прим. пер.). Его мемуары «Двойная меланхолия» были недавно опубликованы в Arsenal Pulp Press).

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ