«Я всегда была политичной»: разговор Селесте Инг и Николь Чунг

Автор: Николь Чунг

О межрасовых усыновлениях, социальных медиа и новом романе «Little Fires Everywhere»

Пару лет назад я беседовала с небольшой группой азиатских американских женщин-писателей об авторах и книгах, которые вдохновили нас. Мы все представляли разные этнические группы и писали в разных жанрах, но мы все хотели быть писателями с юности, и мы все почти никогда не находили себя или наш опыт в книгах, которые мы любили. Мы разделяем сдержанный оптимизм, что времена меняются, однако прошло уже почти три десятка лет с написания Клуба радости и удачи и четыре с революционной «Воительницы» Максин Хонг Кингстон – каждая могла бы назвать не одно и не два, а множество имен азиатских американских писателей, чьи книги мы недавно полюбили, увлеклись ими, давали читать друзьям и близким. Я отчетливо помню, как спрашивала своих друзей, выделяется ли какое-то конкретное имя среди остальных; все на мгновение задумались и потом хором сказали: « Селесте Инг ».

Первая книга Селесте Инг Все, чего я не сказала стала бестселлером Нью-Йорк Таймс и книгой №1 на Амазоне. В ее втором романе Little Fires Everywhere возникает напряженность, когда мать-одиночка со своей дочерью приезжают и невольно нарушают статус-кво в идиллическом Шейкер-Хайтс, штат Огайо (родном городе Селесте Инг), которая усиливается оспариванием усыновления китайско-американского ребенка. Как усыновитель, который часто тянется к историям про усыновление, я привыкла, что эта процедура в художественной и научной литературе изображается с одной целью, в конечном итоге – счастливым концом для усыновителей и усыновленных детей. В романе Инг усыновление представляет собой начинание, средство освещения и изучения сложных вопросов чести и отчаяния, культуры и самобытности, горя и потери. В прошлом месяце Селесте любезно нашла время, чтобы поговорить со мной о «Little Fires Everywhere», процессе ее написания, и о том, как она пытается использовать свою собственную позицию на благо.

Николь Чунг: Мне категорически понравился «Little Fires Everywhere», я так благодарна вам за то, что вы это написали. Я прочитала его в один присест в поезде из Нью-Йорка в прошлом октябре, и это означает, что я ждала почти год, чтобы кричать об этом всем, кого я знаю. Как к вам пришла эта история?

Селесте Инг: Я помню, когда вы прочитали книгу и прислали мне письмо из поезда! Это много значило для меня. Книга началась с двух семей в ее сердце— Ричардсонов, которые до мозга костей жители Шейкер-Хайтса и воплощают его дух, и Миа Уоррен и ее дочери, которые являются приезжими, и нарушают спокойствие. И, конечно, есть сам Шейкер-Хайтс, который является моим родным городом и местом, которое я люблю и которое очаровывает меня — это тоже своего рода персонаж.

Так что я начала с героев, и по мере того, как они становились более переплетены между собой, напряжение нарастало, что-то должно было стать последней каплей. А потом я вспомнила, смутно, случай, когда белая семья захотела усыновить китайского американского ребенка. Я на самом деле не знала деталей дела и не помнила имена участвующих семей, но это расставило все по своим местам, я выстроила все вопросы класса, расы и привилегий, которые кипели в этом суровом испытании. Я никогда не намеревалась писать роман о межрасовом усыновлении, но это перекликалось со многими темами, которые я уже изучила, в том числе, кто забирает ребенка от матери, потому это вскоре стало связующей нитью.

НЧ: Пожалуйста, расскажите поподробней о Шейкер-Хайтс в штате Огайо, для тех, кто не знаком с ним. Каким он был, когда вы там росли? Какие проблемы присущи описанию своего родного города и его сообщества?

СИ: Шейкер-Хайтс находится в пригороде, в восточной части Кливлэнда – он известен как мультирасовый город (по крайней мере, с точки зрения белые/черные), прогрессивный и богатый.

Долгое время он был известен своими отличными государственными школами – они были одними из лучших в стране в 1990-е годы, что стало одной из причин, почему мои родители переехали туда.

Он также был одной из первых спланированных общин в стране, построен на земле, принадлежавшей ранее шейкерам, религиозной группе утопистов, и предназначался для создания своего рода пригородной утопии.

Это очень зеленая община, в прямом и переносном смысле: вдоль каждой улицы растут деревья, которые сажает город, и у каждого дома есть палисадник. Здесь много заботятся о внешнем виде города – я рассказываю в книге о том, что вы не можете выставить ваши мусорные баки на обочину в день уборки мусора, что гаражи должны быть в задней части по эстетическим причинам, что вы получаете штраф, если вы не косите газон.

Город проводит ежегодные проверки домов, внутри и снаружи, чтобы убедиться, что они соблюдают правила. Но это не совсем место вроде Степфорда: нам не разрешили использовать какие-либо предварительные планы, так что все дома выглядят немного разными.

Все это сделало его чудесным местом, чтобы расти, хотя сейчас, будучи взрослым человеком, который сам отвечает за вывоз мусора и выкашивание газона, я смотрю на это несколько иначе.

Насколько я слышала от друзей, которые все еще живут там, все эти вещи по большей степени остались как были раньше.

Когда я росла там — с 1990 по 1998 год, и когда я уехала в колледж, — там так же, безусловно, был особый дух общества. Шейкер был известен тем, что был лидирующим типом общины, и город действительно принимал это близко к сердцу. Может быть, лучший способ объяснить это таким образом: если бы Шейкер-Хайтс учился в средней школе, его целью было бы быть красавчиком, круглым отличником, висеть на доске почета, который также является королевой выпускного бала или вторым капитаном команды по хоккею на траве, всеми любимым, абсолютно здравомыслящим, и волонтерствовать в продовольственных фондах по выходным. Как бы то ни было, я думаю, что многие общины вокруг Шейкера смотрели (и, может быть, все еще смотрят) на это тоже так: вы восхищаетесь ими, и вы вроде хотите быть похожими на них, но, возможно, вы бы также тайно хотели бы видеть их ошибки и провалы, хотя бы однажды.

Это сложно, писать о вашем родном городе, так же, как сложно писать о вашей семье: иногда вы настолько близки, что вы не можете оценивать их адекватно. Также как трудно быть эмоционально честным. Я любила и люблю Шейкер-Хайтс, поэтому я хочу описать его с любовью. В то же время, у него есть свои недостатки, как и у любой общины, и я хотела попытаться быть объективной на этот счет. Я уверена, что я получу обратную связь от читателей о фактах, в которых я ошиблась, и вопросы по поводу моего описания портрета сообщества. Но я надеюсь, что люди скажут мне, что они думают, и я тоже пойму это правильно.

НЧ: Честно говоря, я не могу вспомнить, когда в последний раз читала роман, который бы занимал такой глубокий, непоколебимый взгляд на проблемы межрасового усыновления. Много ли вы знали о межрасовом усыновлении, прежде чем начали работу над этой книгой?

СИ: Немного, но это было то, о чем я думала немного, периодически. Первые межрасовые усыновления из Китая начали происходить, когда я училась в средней школе, и вид маленьких азиатских девочек (всегда девочек) в окружении белых семей вызывал у меня много сложных эмоций. Я пробовала смотреть на фото и видеть себя как единственное азиатское лицо в белой толпе, и интересовалась, каково это – чувствовать себя визуально другим, даже внутри вашей собственной семьи.

Когда я училась в аспирантуре, подруга переслала мне ссылку на сайт, который она нашла: местные ресурсы для родителей детей, усыновленных из Китая. Это было в начале 2000-х в округе Уоштено штата Мичиган, поэтому ресурсы были, скажем так, развивающимися. Там были перечислены китайские рестораны, места, где можно купить игрушки, сделанные в Китае, места, где можно купить бамбук и другие азиатские растения. В этом перечне я увидела так много хороших намерений, разбивавшихся о кирпичную стену прав, культурных различий и допущений. Этот список вдохновил меня на рассказ «Как быть китайцем», о межрасовых усыновленных детях, и я была рада изучить этот вопрос с другой стороны в романе.

НЧ: Думаю, вы затронули одну из самых больших проблем в усыновлении, исторически сложившуюся и продолжающуюся сегодня. Так, часто люди не продвигаются дальше добрых и благородных намерений, гораздо сложнее работа по получению прав, процессам и процедурам по запросам на усыновление. Это просто – хотеть «воспевать» культуру усыновления ребенка; гораздо труднее, чем говорить о расе и предрассудках, потерях (включая потерю культуры), что часто является частью усыновления. Что было наиболее сложным в описании некоторых из этих вопросов в книге? И какие исследования вы провели при подготовке к развитию этой сюжетной линии?

СИ: Я хотела быть очень осторожной в этом вопросе, не претендуя на написание «Опыта межрасового усыновленного», потому что: (1) нет такого понятия, этот опыт будет для каждого разным, и (2) я твердо уверена, что эти истории должны быть рассказаны самими приемными детьми, если они захотят ими поделиться. Но я хотела убедиться, что то, что я написала, было настолько эмоционально точно, насколько я могла сделать это, если это имеет какой-либо смысл: что я, по крайней мере, смотрю в правильном направлении на правильные вещи, даже несмотря на то, что любой другой человек может иметь отличное от меня видение. То, чего я больше всего хотела достичь, это просто описать сложность всей ситуации, сколько противоречивых чувств там часто возникает: вы любите свою семью, но вы также признаете случаи, когда, возможно, они потерпели неудачу или ошиблись, или что-то неправильно поняли. Это реальность для многих семей, но особенно обостряется вокруг случаев усыновления.

Я пыталась читать аккаунты о межрасовых усыновлениях, где могла их найти — там не много по времени, но ваша работа, Николь, была одной из лучших! Эссе Мэтта Сейлзсеса о его собственном опыте межрасового усыновления стало другой точкой соприкосновения. Особенно меня интересовали рассказы об азиатских девочках, удочеренных в белые семьи — и, по стечению обстоятельств, здесь наблюдался их наплыв в середине-конце 2000-х годов, как первого поколения китайских усыновленных, ставших взрослыми. Потом была статья в Нью-Йорк Таймс «Когда родители усыновляют ребенка и всю другую культуру», а также читательский отклик на нее. А потом там же был большой кусок про то, как усыновленные из Китая празднуют свою бар-мицву (*Бар/бат-мицва — день, в который отмечается совершеннолетие, момент перехода от детства к взрослой жизни — прим. перев.).

НЧ: Сколько времени потребовалось для написания этого романа — от озарения до исследования для завершения рукописи?

СИ: Этот особенный роман начал писаться, когда я оттачивала окончание Все, чего я не сказала , так что он вынашивался в течение длительного времени. Я начала писать его всерьез где-то в 2015 году, так что он пробыл в черновиках около двух лет. Но я размышляла об этом с 2009 года. Я считаю, что длительный процесс проработки сделал его написание более быстрым — много работы было сделано в моей голове, а не на бумаге, вот и все.

НЧ: Насколько часто это происходит — проработка материала в течение длительного времени в вашей голове, прежде чем начать писать? (Я всегда люблю слушать о том, как работают писатели. Например, когда и как вы настраиваетесь и организуете вашу писательскую жизнь, когда у вас есть роскошь выбора.)

СИ: Обычно у меня есть несколько идей, маринующихся – или томящихся? бродящих? – в дальних уголках мозга, в то время как я сосредотачиваюсь на описании одной из них. Позже, когда я стопорюсь на первой, я позволяю моему разуму поплутать по архивам. Обычно получается, что я возвращаюсь снова к первой идее. Это почти единственный случай, в котором, я думаю, жульничество на самом деле чему-то помогает.

Раньше я была ночным писателем — я делала свою лучшую работу между 10-ю вечера и 2-мя утра, наверно. И я писала не каждый день, писала длинными рывками, а потом брала неделю-другую, чтобы восстановиться. Сейчас, являясь мамой маленького ребенка, мое писательское время — когда он в школе, или его нет вообще. Так что я стала одним из тех писателей, которые урезаны несколькими часами в день. Я не помню, когда в последний раз писала ночью, но у меня часто бывает бессонница, поэтому, когда я просыпаюсь, я думаю о том, над чем я работала, в моей голове — дневные задумки, выработка сюжета и проблемы персонажей, и на следующее утро я пытаюсь это все записать.

Я пишу или дома в своем офисе, который находится в верхней части дома, где тихо, и где я могу смотреть вниз на улицу; или в Кембриджской публичной библиотеке, среди книг; или в моей любимой кофейне «Darwin’s», в окружении долгих разговоров, которые можно подслушать, и с самым эклектичным выбором музыки — иногда персонал спонтанно подпевает. Выбор места определяется моим настроением, либо тем, что я должна сделать в этот день. Я была воодушевлена тем, как писательство вписывается в повседневное течение жизни.

НЧ: Если говорить о вашем сыне, он вообще интересуется тем, что вы пишете? Вы много разговариваете об этом с ним? (Моя старшая дочь хочет быть писателем, когда вырастет, но только слабо интересуется моими произведениями за последний год или около того.)

СИ: Он знает, что я пишу книги, и радуется, когда мы видим их в книжном магазине, или когда иностранное издание приходит по почте, и он видит мое имя на нем. Но он не особенно заинтересован тем, что в них, больше он интересуется тем, что его отец делает в своем офисе весь день. Он любит писать и иллюстрировать свои собственные книги — хотя сейчас они сосредоточены в меньшей степени на повествовании, и в большей — на глобальном построении: какие комнаты в этом гигантском доме, кто живет в каждой из них, сколько томов он собирается сделать в серии.

НЧ: Мы обе проводим много времени в Твиттере — я бы никогда не сказала — слишком много; ваше присутствие в Твиттере — это восторг. Я думаю, что произошла некого рода перемена с момента выборов — не то, чтобы вы когда-либо были аполитичны или избегали откровенных обсуждений или жестких тем, но я думаю, что сейчас на большинстве писательских каналов мы точно наблюдаем гораздо больше политических разговоров, гораздо больше об оппозиции. Вы, например, начали делиться своими собственными #smallacts каждый вторник, призывая ваших подписчиков делать то же самое. Для тех, кто не в курсе, можете рассказать немного больше о #smallacts и почему вы начали этот хэштэг?

СИ: Как и многие люди, я чувствовала себя так беспомощно после выборов в ноябре — так что я стала пытаться делать небольшие вещи, чтобы противостоять и поддержать доброту и сопереживание. Я использовала хэштег, чтобы другие могли делиться своими идеями, и я призывала делать это каждый вторник, так как выборы были во вторник — своего рода еженедельный юбилей/минута молчания.

Мне пришлось прекратить призывы через хэштег #smallacts примерно через полгода, потому что я уже не успевала следить за ним. Это отнимало у меня очень много времени, чтобы предложить действия и ретвитнуть отклики других людей, и после долгих мучений я решила вложить эту энергию в то, чтобы делать свои собственные маленькие поступки вместо этого. Но я рада видеть, что хэштег и движение живут дальше — вот на что я надеялась все это время, что это наберет обороты и обретет свою собственную жизнь.

НЧ: Одна из многих вещей, которые восхищают меня в вас, это то, как вы решили использовать свой форум, чтобы оказывать содействие и связываться с другими, отстаивать справедливость, продвигать работы коллег-писателей и художников. Что вам нравится в том, что у вас есть такая общественная площадка, и как вы развивали и использовали ее?

СИ: Когда я присоединилась к социальным медиа, я не хотела быть одной из тех, кто говорит только о ее собственной работе. Мы все видели такие аккаунты, и постоянный самопиар часто раздражает — и откровенно говоря, это было бы неудобно для меня. Вместо этого я решила, в конечном счете, тратить 90% моего времени, говоря о работе других людей: выкладываю книги, которые я прочитала, и они восхитили меня, делюсь эссе и статьями по вопросам, которые были важны для меня, но повлияли на многих других людей тоже. Это был гораздо более удобный способ использования социальных медиа для меня, и я чувствовала, что это было более полезно и для других тоже.

Я начала вести твиттер о социальных вопросах, которые были мне близки: азиатско-американском представительстве, правах ЛГБТ и милосердии, поскольку я стала становиться более известной. Мне казалось, что если люди слушают, то я обязана попытаться рассказать другим о чем-то, что имеет значение, и обратить внимание на вещи, которые упускаются из виду. Вы можете сказать, что я стала гораздо более политичной с проведением выборов 2016 года, когда ставки стали гораздо выше для меня, как женщины, женщины с цветной кожей, и дочерью иммигрантов. Но на самом деле я всегда была политичной, потому что, когда ты в какой-то изолированной группе, твое существование политизировано за тебя, нравится тебе это или нет.

Со временем, я также в конечном итоге стала вести твиттер больше о себе и моей собственной жизни, особенно о моем ребенке — мир просто такое странное и необычное место, и я люблю моменты признания и соединения, которые приходят от разделения чего-то с другими. Это принесло мне много радости, и для меня это — лучшее в социальных медиа. Знаете, когда происходит что-то дурацкое, и ты перехватываешь чей-то взгляд, и вы оба взрываетесь от смеха? Это то же самое.

НЧ: Да, это абсолютно так! Я знала, что есть причина, по которой я еще не забросила Твиттер. Над чем вы сейчас работаете? Или, если вы еще не начали новую книгу — вполне обоснованно, на мой взгляд — каковы ваши планы?

СИ: Сейчас у меня есть две идеи, толкающиеся друг с другом локтями за место в моей голове. Ни одна из них пока полностью не сформирована, поэтому я не хочу говорить о них слишком много! Но обе они — романы, обе сосредоточены вокруг отношений «родитель-ребенок», кажется, это то, к чему я продолжаю возвращаться.

Я также пытаюсь закончить несколько рассказов. Я работала над романами так долго, что сейчас я соскучилась по короткой форме. Некоторые из них — старые идеи, которые терпеливо ждали меня. Но я недавно прочитала несколько действительно великолепно подобранных сборников рассказов («Болото» Дейзи Джонсон; «Царь любви и техно» Энтони Марра; «Время смеется последним» Дженнифер Иган ) и хотела бы попробовать написать связанные произведения, но не знаю, есть ли у меня способности для этого. Посмотрим!

Перевод: lusinda_lusinda
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ