«Комната Джованни» Джеймса Болдуина: противоядие от стыда

Американец за границей. Джеймс Болдуин в своём доме на юге Франции, 1979 год. Фото: Ральф Гатти/AFP/Getty
Текст: Гарт Гринвелл

Гарт Гринвелл впервые нашёл успокоение в книге Джеймса Болдуина «Комната Джованни», когда был подростком. Спустя шестьдесят лет после того, как она была опубликована, автор, удостоенный награды, признал свой долг перед классиком гей-литературы.

Не помню, сколько мне было лет, когда я впервые наткнулся на Комнату Джованни , знаю только, что я был подростком: мне было 14 или 15. Я вырос в Луисвилле, штат Кентукки. В городе был замечательный книжный магазин «Hawley-Cooke», в котором я – ребёнок, увлеченный литературой – проводил почти каждый пятничный вечер. В дальнем углу магазина находилась секция, посвященная квир-литературе. Каждый раз, когда я брал там книгу, меня бросало в жар. Я волновался до тех пор, пока не оказывался в другой части магазина, где мог сесть и почитать.

Сейчас я неоднозначно отношусь к секциям квир-литературы в книжных магазинах, но тогда, во времена, когда интернет ещё не был широко распространен, они были отличным источником информации. Когда я учился в государственных школах Кентукки – а это говорит о том, что у меня были весьма скудные познания в области литературы, – я не знал, на какие имена ориентироваться. Я выбирал книги наугад: по названию или обложке. Так я прочитал Эдмунда Уайта, Юкио Мисиму, Дженет Уинтерсон, Джеймса Болдуина. Значение этих книг трудно переоценить, ведь я рос на юге Америки. Я нашёл утешение в том, что в них была показана квир-жизнь, содержащая человеческое достоинство. И неважно, что часто это было достоинство трагедии. Тем не менее, это было своего рода противоядие от стыда.

Тема стыда – основная в «Комнате Джованни», опубликованной в 1956 году. История происходит в Париже. В книге описываются мучительные отношения между Дэвидом, рассказчиком-американцем, и Джованни, барменом из Италии. Но, по большому счёту, книга не об этом: роман представляет из себя своего рода анатомию стыда, исследует его истоки, мифы, которые его увековечивают, вред, который он может принести. Кроме того, роман о внезапности стыда. И это опровергает идею, согласно которой стыд может быть естественным спутником нетрадиционной сексуальности (именно это убеждение лежит в основе мучений Дэвида). Роман показывает, что Джованни не стыдно. Или, по крайней мере, он не испытывает того стыда, который испытывает Дэвид. То, что Джованни свободен от стыда, позволяет ему радоваться и любить Дэвида, считающего, что мужчины не должны состоять в отношениях. В книге говорится о том, что трагический финал не является неизбежным, не является результатом того, что это история однополых отношений. Причиной трагедии становится ограниченность Дэвида, глубоко несчастного человека. Когда я впервые прочитал книгу, эта мысль была бальзамом на душу.

Я перечитал «Комнату Джованни», когда учился в колледже. Потом прочел книгу еще раз через несколько лет, когда собирался задать читать «Комнату Джованни» своим ученикам в средней школе в Анн-Арбор, штат Мичиган. Недавно я перечитал её еще раз, потому что меня попросили рассказать о ней в связи с тем, что книга часто упоминается во время обсуждений моего собственного романа. Я знаю, что многим обязан этой книге. Однако, я не осознавал, сколь многому книга меня научила до того момента, когда я перечитал её как романист. Я никогда не изучал литературу, пока не написал свой первый роман. Я воспринял азы ремесла интуитивно, подражая тому, что мне нравилось в моих любимых книгах.

Конечно же, я знал, какие элементы повествования напоминают «Комнату Джованни»: американец-рассказчик, живущий за границей, борьба с двойственностью желаний. Но в этот раз меня поразила схожесть формальных и стилистических стратегий, с которыми, как мне кажется, я впервые столкнулся в книге. Когда я познакомился с «Комнатой Джованни», я ещё не читал Генри Джеймса. Поэтому я считаю, что тогда впервые обнаружил романиста, отслеживающего нюансы изменения чувств, что блестяще делает Болдуин на протяжении всей книги. В ней есть чудесный момент: незадолго до того, как главные герои познакомились, Дэвид шел сквозь толпу, возбужденную появлением нового бармена – «это напоминало движение в магнитном поле или приближение к небольшому раскалённому кругу».

Но больше всего в этой книге меня восхищает особенно лиричная концепция времени. Роман начинается и заканчивается в настоящем времени – вечером накануне казни Джованни. Это освобождает Болдуина от необходимости использовать какой-то из приёмов, иногда нелепых, позволяющих держать читателя в неизвестности. Мы узнаем про основные события в самом начале книги: Дэвид отказался от Джованни, Хелла, бывшая невеста Дэвида, вернулась в США, Джованни вынесли смертный приговор.

Такое обращение со временем, когда сюжетные повороты заранее озвучены, обеспечивает особый вид удовольствия и позволяет Болдуину свободно перемещаться по шкале времени действия. На первой странице Дэвид устремлён в будущее – он предвкушает, как будет ехать на автобусе в Париж; на второй он вспоминает то, как познакомился с Хеллой; сразу же после первой сцены читатель погружается в прошлое, в то время, когда Дэвид был ребёнком. Эта весьма необычная свобода по отношению ко времени позволяет Болдуину приостанавливать его и давать читателю отслеживать его ход. Особенно это касается той части, в которой описаны несколько счастливых недель, которые Дэвид провёл с Джованни. Этого эффекта автор достигает при помощи обобщающего повествования, обращаясь к «типичному дню» – утро, день, ночь – прерывающемуся сценами, в которых можно услышать мольбы всё более взволнованного и взбудораженного Джованни.

Я уже сказал, что эта книга дала мне, подростку из Кентукки, противоядие от стыда. Однако, верно и то, что в книге слышен ужасающий голос внутренней гомофобии Дэвида, заметно его отвращение к гомосексуальности. В самом начале есть чрезвычайно болезненный отрывок: как раз перед тем как Дэвид знакомится с Джованни, он встречает группу женоподобных геев. Он описывает их, сравнивая сразу с попугаями, а затем с павлинами, разгуливающими по скотному двору. Еще там есть сравнение, которое причиняет мне боль всякий раз, когда я перечитываю книгу. О молодом мужчине в женской одежде Дэвид говорит: «От его невероятной карикатурности мне становилось не по себе. Возможно, это похоже на то, как наблюдение за обезьянами, поедающими свои экскременты, вызывает у некоторых людей тошноту. Они могли бы не обращать на это внимание, если бы обезьяны не были настолько похожи на людей».

«Комната Джованни» – единственная, кроме одного небольшого рассказа, работа Болдуина, в которой все герои – белые. В интервью он сказал, что не мог одновременно продемонстрировать нетерпимость по отношению и к неграм, и к геям. Тем не менее, гомосексуальность в книге нередко изображается в расовых терминах. Джо, друг детства Дэвида, с которым он провёл одну страстную ночь, описывается с использованием слов «загорелый», «темноволосый». Сам Джованни описывается как «смуглый и по-львиному гибкий». Особенно явно подтекст продемонстрирован в первой сцене, в которой он стоит «на аукционном помосте». Раса представляет из себя условную категорию, содержание которой постоянно пересматривается. Стоит вспомнить, что незадолго до появления «Комнаты Джованни» итальянцы и другие южные европейцы рассматривались как «цветные».

Гарт Гринвелл. «Что толку от американца, который несчастлив?»
Фото: Мёрдо Маклауд специально для «The Guardian»

Америка в романе вызывает тревогу. И это тоже поразило меня, когда я перечитывал роман после того, как написал собственный. Возможно, правда в том, что все книги, написанные про американцев за границей – книги про Америку. Безусловно, это важная тема в творчестве Генри Джеймса. Особенно в его Послах , книге, которую так любил Болдуин. Мне кажется, что жизнь за границей – уникальный опыт, позволяющий человеку, возможно, в первый раз, понять, что такое дом. То, что такое быть дома, часто становится понятным тогда, когда вы его лишаетесь. «У тебя нет дома, пока ты не покинешь его. А когда ты покинешь его, то уже никогда больше не сможешь вернуться», – говорит Дэвиду Джованни.

Американская идентичность для Болдуина – а в своих эссе он ясно даёт понять, что речь идёт об идентичности белого американца – это сложный защитный конструкт, состоящий из мифов, необходимый для того, чтобы оградить человека от невыносимой реальности. Как сообщает Джованни Дэвиду во время их первого разговора, чтобы быть американцем, необходимо верить в то, что «при наличии достаточного времени, при всей устрашающей энергии и всех ваших достоинствах, всё будет устроено, разрешено и поставлено на своё место. И когда я говорю «всё», – добавил он мрачно, – я имею в виду такие серьёзные и страшные вещи, как боль, смерть и любовь, в которые вы, американцы, не верите». Этот первый разговор пронизан флиртом. Позже Джованни сформулирует это иначе, с подлинной горечью. «Ты ничего не знаешь про ужасные вещи», – скажет он. В итоге Дэвид с ним согласится, когда прочувствует горечь, потеряв то, о чём он говорит, как об «особой невинности и доверии, которое никогда не возникнет вновь».

Наиболее известное высказывание про Америку из книги принадлежит Хелле. В последней сцене, в которой появляется этот персонаж, она произносит: «Американцы никогда не должны приезжать в Европу, потому что потом они уже никогда не будут счастливы. Что толку от американца, который несчастлив? Счастье – всё, что у нас было». Она не уточняет, что именно следует подразумевать под счастьем, но мне кажется, что для того, чтобы понять, что это такое, нам следует вернуться к тому первому, игривому, разговору Джованни с Дэвидом. «Во что ты веришь?» – спрашивает Дэвид. И Джованни отвечает:

«Я не верю в эту чушь по поводу времени. Время у всех общее, как вода для рыб… А знаете ли вы, что происходит в этой воде, во времени? Большие рыбы поедают маленьких. Вот и всё. Большие рыбы жрут маленьких, а океану наплевать»
«– Бросьте, пожалуйста, – сказал я. – В это я не верю. Время не вода, мы не рыбы, и у вас есть выбор: быть съеденным или не есть самому. Не есть, – добавил я поспешно, немного покраснев от его довольной сардонической улыбки, – маленьких рыб, разумеется.
– Выбор! – возмутился Джованни, отвернув от меня лицо…
– Выбор! – он снова повернулся ко мне. – Да, вы настоящий американец».

Американское счастье – это и есть та особая невинность и вера в то, что ты можешь выбирать, ничем особо не жертвуя и ничего особо не тратя, и быть хорошим. Я имею в виду то, что ты ни в чем не будешь нуждаться и сможешь путешествовать по миру, не причиняя никому вреда. Именно этого лишается Дэвид и, возможно, то, что Болдуин начал книгу с финальной сцены, стало тем приёмом, который позволил акцентировать внимание на этой потере.

В конце концов, «Комната Джованни» – книга о развенчивании американских мифов и, прежде всего, мифа о возможности новых начинаний и старта с чистого листа. То есть речь о вере в то, что с нами не может произойти ничего необратимого. Но с Дэвидом случилось нечто такое, что уже никогда нельзя исправить, от чего он не может просто отмахнуться. И это оправдывает то, как Болдуин распоряжается временем в романе: теперь прошлое Дэвида навсегда станет его настоящим. «Возможно, дом – это не место, а просто неизменное состояние». Эта мысль Дэвида не оставляет равнодушным. Он думает о своей гомосексуальности. Эта мысль посещает его в тот момент, когда он понимает, что проходящий мимо моряк заметил его желание, хотя он сам до конца не осознавал его. Но чувство вины, которое он испытывает из-за того, как трагично сложилась судьба Джованни, заставляет Дэвида осознать неизменность случившегося и свою идентичность в большей степени, чем его сексуальное влечение. Он больше не может скрывать свой печальный и совершенно неамериканский дом.