Рецензии на книги издательства «Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет»

Для начала, как всегда, несколько слов об авторе и главном герое. Митрополит Питирим (Константин Владимирович Нечаев) — это один из известнейших иерархов РПЦ советского времени, в течение многих лет возглавлявший Издательский отдел Патриархии. Кроме этого, он успел побывать иподиаконом патриарха Алексия I (Симанского), преподавателем и инспектором Московской духовной академии и, собственно, епископом Волоколамским и Юрьевским. Участвовал в диалоге РПЦ с другими христианскими конфессиями в рамках Всемирного совета церквей, в общественной деятельности в России и в мире — по поддержке ветеранов Афганистана, по продвижению экологических инициатив. Живя такой жизнью, Питирим общался со многими интересными людьми своего времени — впрочем, он и сам был интересным человеком.

Родился он в 1926 году, хотя в документах советского времени стояли совершенно разные даты. Свою родословную он уверенно прослеживал до 1685 года — и да, большинство его предков были священниками. Младший брат его отца до революции был инспектором Тамбовской семинарии. Есть мнение, что епископ Питирим Тамбовский, живший в XVII веке и причисленный к лику святых в 1914 году, тоже был его родственником. Осенью 1941-го московский школьник Костя Нечаев строил укрепления на подступах к Москве, где повредил позвоночник и обморозил руки и ноги. После этого он учился в МИИТе и параллельно — в Богословском институте, который во время его учёбы преобразовали в Московскую духовную семинарию и академию.

Теперь о самой книге. Это не воспоминания в буквальном смысле слова, по форме — но по сути это они и есть. Питирим не писал этот текст сам — он оформился из записей его бесед с двумя женщинами, Т. Л. Александровой и Т. В. Суздальцевой, работавшими с ним в последние годы его жизни. Они и стали составителями этой книги. Название для сборника, судя по всему, они позаимствовали у известной неоконченной картины Павла Корина — Питирим рассказывал, как он ходил на выставку Корина в 1954 году, где произошёл забавный случай. Название, нужно признать, весьма удачное — застав в живых людей, выросших в дореволюционную эпоху, сам Питирим дожил до постсоветской и, таким образом, словно соединил эти две эпохи своей собственной фигурой. В годы Перестройки и новой постсоветской России он продолжал хранить традиции дореволюционной религиозности.

Из-за этой специфики его появления текст выглядит очень отрывистым — буквально, потому что в каждом абзаце может быть заключён отдельный небольшой сюжет, какая-нибудь история из жизни. Истории эти очень тёплые, светлые и радостные — можно было бы сказать «ламповые», но тогда уж скорее «лампадные» — но при этом ничуть не елейные. По стилю рассказы Питирима больше всего похожи (из известных широкой публике книг) на «Несвятые святые» Тихона Шевкунова — с той очевидной разницей, что это именно воспоминания и размышления архиерея, а не рассказы о монахах и монастырской жизни. Но для неподготовленного читателя, не погружённого в церковную специфику, сходство будет очень явным. В «Несвятых святых», кстати, сам Питирим появляется как эпизодический персонаж, потому что Шевкунов в молодости внештатно сотрудничал с Издательским отделом и с его главой был неплохо знаком.

На самом деле, в рассказах переплетены стиль традиционных воспоминаний дореволюционного типа, написанных хорошим литературным языком, и современность — ушедший в мир иной в 2005 году Питирим запросто сочетает в своём лексиконе как старинное словечко «люмпен», так и абсолютно современное «бомж». Читается этот текст очень легко, несмотря даже на то, что он насыщен деталями вроде «троюродная сестра моего деда, N, вышла замуж за племянника известного митрополита А» — естественно, постороннему читателю, да и просто человеку, который не занимается историей Церкви, имя этого митрополита ни о чём не скажет. А ещё Питирим очень любит пересказывать легенды и предания, откуда-то дошедшие до него. В результате его рассказ оказывается чем-то вроде историко-художественного среза эпохи. Из-за этого (и из-за нескольких приложений) книга получилось довольно объёмной, больше шестисот страниц — но это же и делает её ценным историческим источником.

Питирим Нечаев на страницах этих его не собственных мемуаров и воспоминаний его сотрудниц — это, прежде всего, глубоко верующий интеллектуал. Это человек высокой культуры — и это можно сказать как о его знании искусства, так и об этике в обращении с другими людьми. Это человек очень книжный — он не только постоянно читал всё своё свободное время (которого у него, как высокопоставленного церковного иерарха, было немного), но и имел богатейшую библиотеку, в которой, среди прочего, было множество разных изданий Библии и рукописей. В своих проповедях, в которых он свободно цитировал Тютчева, он тоже напоминал о ценности книг — источника не только знаний, но и утверждения в православии. Когда Питирим, тогда ещё Константин Нечаев, учился в семинарии в Загорске (то есть в Сергиевом Посаде), он использовал свой статус патриаршего иподиакона и связанные с ним частые поездки в Москву… нет, не для того, чтобы брать взятки с церковного народа за решение разных вопросов, а для того, чтобы подольше посидеть в Ленинке. Даже когда его освободили от руководства Издательским отделом (что, вообще-то, для него было большой трагедией), одной из его реакций была радость, что теперь у него будет больше свободного времени и он сможет больше читать.

Как и для большинства людей, заставших войну, для Питирима очень много значил подвиг советских солдат, победивших нацизм. Став епископом Волоколамским, он первым делом поехал на Волоколамский рубеж, служить панихиду по погибшим бойцам Панфиловской дивизии, державшей там оборону осенью 1941-го.

Об Издательском отделе РПЦ, который Питирим возглавлял около тридцати лет и с которым он чаще всего ассоциируется, в книге не так уж много. Питирим рассказывает о тотальной запрещённости Библии в СССР и о том, как сложно было её издавать и распространять, когда лимитированные выпуски всё же разрешались. Скажем, для того, чтобы купить шесть экземпляров Библии для нужд исторического факультета МГУ, нужно было разрешение Комитета по делам религий. Для нас это, конечно, странно — в наше время Библии на полках магазинов достаточно, вот только читать её никто не хочет, потому что лень.

Кроме Библии и «Журнала Московской патриархии», Питирим издавал богослужебные книги — и вот в этом есть интересная особенность. В начале ХХ века в РПЦ работала комиссия митрополита Сергия Страгородского (в 1943 году он стал патриархом), которая занималась исправлением богослужебных текстов, заменяла в них наиболее устаревшие слова и выражения, чтобы сделать церковнославянский текст более понятным. И вот, что удивительно, Питирим взял за основу своих изданий не исправленную редакцию этой комиссии, а старые образцы синодального (то есть дореволюционного) периода. Почему он принял такое решение — не совсем понятно. Сам он пишет, что церковная практика не поддержала эти исправления. Однако… как богослужебная практика в отношении исправленных текстов могла вообще сформироваться, если в 1920-1930-е годы священников постоянно расстреливали и ссылали? Служили по тем книгам, что были в доступе, то есть по старым. Может быть, Питирим не захотел давать повод для разногласий и конфликтов, неизбежных при изменении устоявшейся традиции? Ведь русские церковные люди часто бывают очень консервативными. Чем обернулась массовая церковная справа в XVII веке при патриархе Никоне, Питирим прекрасно знал. Да и обновленческая смута закончилась совсем недавно. И всё же, он и сам немного правил тексты, по чуть-чуть.

Одной из первых задач Питирима на посту главного редактора «Журнала Московской патриархии» стала критическая статья с разбором какого-то утверждения Александра Меня. Нужно сказать, что вообще к Меню Питирим относился несколько настороженно: ничего особенно вредного в книгах известного миссионера он не видел, но удивлялся, как эти книги издавались за границей огромными тиражами и ввозились в СССР, когда даже Библию ввезти было практически невозможно.

Ещё из интересного — Питирим говорит, что членство РПЦ во Всемирном совете церквей (в который Московский патриархат вступил не сразу), помимо самой возможности диалога с другими христианскими конфессиями, давало ей дополнительную гарантию от полного уничтожения государством. Церковь, которая активно ведёт международную работу, не получится ликвидировать и избежать при этом неудобных вопросов от международной общественности. Сам Питирим работал в ВСЦ вице-президентом по коммуникациям — как он пишет, на эту должность его выдвинули из-за его издательской деятельности. Положительно оценивая саму возможность диалога с другими конфессиями, он отмечает, что в последние годы его жизни это становилось всё сложнее, в первую очередь по причине внутреннего упадка западного христианства и разложения нравственности — в результате, руководство РПЦ, продолжавшее эти контакты, сталкивалось с критикой со стороны собственных верующих.

Конечно, есть у Питирима и рассуждения о русской культуре — прямо скажем, было бы странно, если бы он эту тему не затронул, с учётом его воспитания и его деятельности. Само собой, оценивает он эту культуру очень высоко (и с этим трудно спорить — в конце концов, именно наш народ дал человечеству Достоевского), хотя к теперешнему времени очень многое из этой культуры мы утратили. Как он считает, русская культура отличается прирождённой веротерпимостью, а интегральное самосознание считает русскими всех носителей этой культуры, вне зависимости от собственно этнического происхождения этих людей. Эта веротерпимость свойственна и самому Питириму — он совершенно спокойно и очень доброжелательно относится к лютеранам, англиканам, католикам (напоминая, правда, о традиционном коварстве папства) и в особенности — к христианам Древневосточных церквей (то есть к коптам и армянам, в первую очередь).

Вот и задачей русской эмиграции он называет передачу этой культуры западному миру — и эту задачу, как он считает, эмиграция и русские мыслители успешно выполнили. В идеях II Ватиканского собора он видит влияние парижской школы русского эмигрантского богословия. Под влиянием русского богословия, как он считает, сформировались и взгляды Тейяра де Шардена — в книге это место не очень чётко сформулировано, но похоже, что Питирим имеет в виду антропологические труды В. И. Несмелова, профессора Казанской духовной академии, о которых он говорит на той же странице. (Замечу в скобках, что С. И. Фудель в своей «У стен Церкви» оценивает Тейяра скорее отрицательно).

Вы помните знаменитое «Мир спасёт красота» Достоевского? А вот что говорит Питирим:

Гармония формы и внутреннего содержания и является той красотой, которая способна спасти мир. Именно этой красотой создаётся христианская цивилизация, охватившая ареал от Эфиопии на юге до Исландии на севере.

Заканчивая разговор о литературных темах — любопытно, что Питирим, этот выросший на классической литературе и музыке московский юноша, говорит о своём критичном отношении к Толстому.

Вообще, книга очень московская. Коренному москвичу, выросшему где-то в границах Садового кольца, она понравится особенно — именно упоминанием знакомых ему с детства улиц и переулков и рассказами о том, что происходило там 80-90 лет назад и какие люди там жили.

Часто говорят, что раньше люди были другими, более культурными и хорошо воспитанными, чем сейчас. Я всегда в этом сомневался — по понятным причинам, поскольку каждое предыдущее поколение обычно недовольно последующим. Но Питирим пишет, что во времена его молодости в Москве за брошенный окурок или высказанное матерное слово платили штраф. И если круг общения самого Константина Нечаева был церковным и интеллигентским, то в трамваях-то и метро он ездил вместе с самым разным народом. Нужно понимать ещё и то, что большое количество людей, для которых мат не был нормальным языком общения (и которые могли передать эти взгляды своим детям и внукам), в 1917-1938 (и не только) были попросту расстреляны. Или эмигрировали.

Я говорил, что Питирим очень любил пересказывать истории, устойчиво ходившие среди русских православных, хотя и не имевшие чёткого подтверждения. Одна из таких историй — известное предание о тайном сохранении головы Сергия Радонежского посадскими верующими, когда мощи преподобного были изъяты советской властью. Как пишет Питирим, в сохранении и перевозке головы святого участвовал его друг Павел Голубцов, будущий архиепископ Новгородский Сергий. Эту историю упоминает (в версии семьи Флоренских) и С. И. Фудель в своей книге «У стен Церкви». Братом Павла Голубцова, кстати, был протоиерей Николай Голубцов — близкий знакомый Фуделя.

В начале я уже заметил, что среди знакомых героя мемуаров было много интересных людей. Будучи иподиаконом патриарха Алексия I, Питирим встречался с Лукой Войно-Ясенецким — знаменитым хирургом, профессором и автором медицинских трудов, лауреатом Сталинской премии за исследования по фронтовой медицине… и епископом РПЦ. Он много лет дружил с лондонским митрополитом Антонием Сурожским — и рассказывает, как Антоний по вечерам выходил на Трафальгар-сквэр к сидевшим там хиппи — угощать их булками и разговаривать с ними о жизни и о христианстве. Само собой, знал он и митрополита Никодима Ротова: признавая, в общем-то, симпатии Никодима к Ватикану, он не согласен с устойчивым слухом, что глава ОВЦС был тайным католиком.

Кроме известных церковных иерархов, среди знакомых Питирима были художник А. М. Герасимов (будущий автор портретов Сталина в молодости реставрировал росписи в храме в Козлове, где настоятелем был отец Питирима), садовод и биолог Мичурин (бывший прихожанином этого храма), любимый певец Сталина — знаменитый тенор Большого театра И. С. Козловский (бывший прихожанином московского храма Воскресения Словущего на Успенском вражке, где Питирим много лет служил). Питирим лично знал Маресьева и разговаривал с ним о причинах, по которым лётчик раненый полз по лесу из окружения — дома Маресьева ждала старуха-мать, единственным кормильцем которой он был. Когда Питирим, тогда ещё Константин Нечаев, жил в эвакуации в Тамбове, он учился в музыкальной школе вместе с Ростроповичем. Были среди его знакомых и супруги Горбачёвы.

Само издание прекрасного качества: бумага хорошая, шрифт удобный для глаз, печать чёткая — всё, как мы любим. Читать такую книгу действительно приятно. Кроме самих рассказов-воспоминаний митрополита Питирима, в книгу вошло несколько объёмных приложений — это доклад Питирима о Московской семинарии, прочитанный им на конференции в 1985 году, несколько глав воспоминаний двух составительниц о последних годах жизни героя мемуаров, и статья о созданном по его инициативе Музее Библии в Иосифо-Волоцком монастыре.

Последнее приложение — это собрание проповедей Питирима, произнесённых им в 1990 – начале 2000-х годов, записанных и расшифрованных его слушательницами. Я не буду сейчас заниматься каким-то исследованием «Богословие митрополита Питирима Нечаева по его проповедям кон. ХХ – нач. ХХI века», тем более что и специальных навыков для этого у меня нет. Но я скажу то, что мне запомнилось — Питирим считал, что доброе начало в человеке неискоренимо, пусть даже мы его не замечаем, и нуждается только в постоянном укреплении и утверждении.

В целом, книга оставляет очень приятное впечатление. Повторюсь, она очень «ламповая» и душевная — если вы ищете, чего бы такого почитать после «Несвятых святых» Шевкунова, то «Русь уходящая» будет неплохим выбором. В ней много доброго юмора. Она хорошо передаёт атмосферу церковной жизни в СССР в довоенные, военные и послевоенные годы, а я узнал из неё довольно много нового. В общем, однозначно заслуживает внимания и стоит потраченного времени.