Рецензии — стр. 2

Не стояла у меня эта книга в списке на прочтение, тем более на ближайшее время.
Но хорошая коллега мне ее предложила, а я, имея на больничном больше времени на чтение, решила все-таки ее прочитать.
И я очень благодарна тому, что познакомилась и с автором, и с самим произведением.

Конечно, я сражена этой книгой.
Чтение ее - сильное потрясение, да.
И большой труд - душевный и интеллектуальный.

Я уважаю автора - именно сейчас, после прочтения романа. И очень хорошо понимаю его. Понимаю его поток мыслей - ожесточенный, провокационный, вытрясывающий из нас это самое понимание.
Он бьет нас по щекам, хватает за грудкИ, выплескивает нам в лицо стакан с той жидкостью, которую мы пьем, - чтоб только мы не позевывали в своих уютных гнездышках, лениво и сыто отмахиваясь от того, что будоражит весь человеческий мир.
Он не понимает ничего сам в этом мире - пытается разобраться, выстроить какую-то логическую цепочку во всем происходящем - и не дает нам праздно наблюдать за этим.

Вопросы патриотизма - истинного и мнимого, семейные ценности и разрушение оных во всем мире, размышления о любви и о ее суррогатах, отношения отцов и детей, сочетание карьеры и личного счастья, закулисье шоу-бизнеса, судьбы мира - во всём этом автор пытается разобраться, честно признаваясь в своей неидеальности, заставляя при этом и нас признать свои НЕ-.
"Я обвиняю общество потребления в том, что оно сделало меня таким, какой я есть: ненасытным. Я обвиняю моих родителей в том, что они сделали меня таким, какой я есть: бесхребетным. Я часто обвиняю других, чтобы не обвинять себя самого."

Да, конечно, сидящая глубоко во мне ханжа порой недовольно морщилась: "Фу, как это пошло, как неприглядно, как цинично..." - но вот книга прочитана, а я и не помню всех этих чересчур откровенных сцен и моментов - не осталось ни следа от секундного раздражения. Зато такой сильной ощущается боль и тоска - в том числе и оттого, что наше человечество НИЧЕМУ НЕ УЧИТСЯ, увы...

...В общем, пишу я очень быстро, наскоком, мыслей в голове очень много, главное скажу: у меня было довольно предвзятое отношение к этому автору, сейчас оно изменилось.
Я поверила ему.

(А история погибших в башнях-близнецах отца и двух маленьких сынишек - это.... это.... Но я думаю, что автор нашел нужные слова, чтоб не превратить роман в злоупотребление страшной трагической темой.)

Да, читая эту книгу, я мысленно, видела мультфильм, где дракончик под музыку Равеля, ходит по лабиринту. И здесь такое же ощущение - автор нагнетает и нагнетает, кажется сейчас выстрелит, вот-вот сейчас громыхнет, потому, когда развязка показывается, на страницах произведения, то особо удивляться сил и желания нет. В мозгу вертится мысль :"Ну, в принципе, такое и должно было случиться".

Еще одним из минусов книги были некие скачки во времени, это не очень удобно, на самом деле. В целом, сюжет тривиален. Это воспоминания уже пожилого главного персонажа, который вернулся туда, где когда-то у его отца был надел земли. Он вспоминает свое отрочество, друга Юна и трагедию, которая произошла в семье соседей, а также тайну своего отца. Тайна была проста, такая житейская - он был влюблен в жену соседа, мать Юна.

Вспоминается отношение к данной ситуации в целом, а тут еще Ларс, брат Юна, который узнает главного героя и является еще одним маркером прошлых событий.

В книге много неспешности, описания природы и бытовых действий. Последние, лично меня, стали раздражать уже с третьей главы. Подробно читать, что там герой поел, как почесал ухо и лег спать, ну, вот мне не интересно это. Какой-то особой атмосферы сие знание мне не дало, я словно видела автора, который силился придумать развитие сюжета, а между думами заполнял главы простыми телодвижениями своих героев.

Так, что, если вас не пугает эффект Болеро или иными словами "тянуть резину", то книгу можно прочесть. Если вы привыкли к динамике в сюжете, то данное произведение может вызвать зевоту.

Пожалуй, это была одна из самых сложных для меня книг за последние месяцы....

Начну, наверное, с того, что после прочтения подобных произведений - таких странных, тяжелых и мне не совсем понятных - у меня заметно снижается самооценка. Увы, мне начинает казаться, что я катастрофически глупа, раз не вижу в таких книгах той гениальности, что находят многие, ставящие им хорошие оценки.

Но да, ничего гениального в произведении Зебальда я не увидела! Более того, проникновенного, тонкого и великого - тоже.
С первых строк я поняла, что стиль автора мне нисколько не импонирует. Длине предложения может позавидовать и Эжен Савицкая , с его-то любовью к запятым. А уж про длину абзацев в этой книге страшно сказать... Сколько их было всего? Мне показалось, что не больше 10, но специально я не считала.

И весь этот словесный поток буквально обволакивает читателя, не давая продохнуть. Повествование ведется от первого лица, имени человека, рассказывающего нам про Жака Аустерлица автор не дает. И вся основная часть книги вертится именно вокруг Жака.
А теперь представьте. Огромный абзац, с тонной длиннющих предложений, где даже нет деления на диалоги, море запятых и максимум ответвлений от сюжета. Звучит интересно? Мне кажется, что нет. Мысль автора частенько уводила его куда-то вдаль, из-за чего я терялась в этом нескончаемом потоке словоблудия (прошу прощения за формулировку) и порой уже с трудом понимала, как связано то, что я читаю сейчас, с тем, что было страницу назад.

Вот за что спасибо автору, так это за открытость его персонажей. В эмоциях Аустерлица и повествователя, если такие были, я буквально купалась. Бывали моменты, когда книга действительно меня поглощала, было настолько интересно, что я не могла оторваться.
Но проблема еще в том, что читать ее долго для меня было невозможно. Этот поток слов буквально накрывал меня с головой, я переставала понимать их значение, и мне приходилось делать довольно долгую паузу в чтении. А после этой паузы уже приходилось заставлять себя возвращаться к книге, потому что одна только мысль о возвращении в эти нескончаемые предложения повергала меня если не в ужас, то в легкий страх уж точно....

И да, сюжет сквозь все это тоже проглядывался довольно смутно. Порой, возвращаясь к чтению, я не могла вспомнить, о чем вообще говориться, кто все эти люди, что происходит и куда бежать. Пару раз я пробовала возвращаться на несколько страниц назад, но ничего хорошего из этого не вышло, я запутывалась только еще больше...

В общем, местами книга "Аустерлиц", мне понравилась. Но этих мест было настолько мало, что их спокойно перекрыло все то, что пришлось мне не по душе...
Поэтому хорошую оценку книге я поставить не смогла. И рекомендовать эту книгу тоже не могу.

Довольно интересная история и не менее интересная книга. Такое было впечатления , что я читаю не исторический роман , а хронику, нехудожественное произведение, что само по себе было любопытным. Но хроника иногда прерывается и наступает анализ действий, и вырисовываются иногда поступки и характеры персонажей уже с позиции автора ,а не историка. Интересна мне была история еще и потому, что в ней говорится о такой маленькой стране , как Дания, о которой к сожалению я ничего не знала.
А тут такой подарок- рассказ о Иоганне Струэнсе, лейб- медике больного короля Кристиана VII , самом короле и не менее любопытной такой личности , как королева Каролина Матильда . Их взаимоотношения , их любовный треугольник был прорисован автором со всей тщательностью, и рассказал о них очень многое.
Но главное в книге рассказано о роли личности в истории.
Струэнсе был поборником идей Просвещения и приглашенный сопровождать больного короля в путешествии и затем оставшийся рядом ним, получил сам того не желая, благодаря влиянию на короля доступ к власти пытался провести в Дании массу реформ, привести эту маленькую страну к Просвещению. И чем же закончилось все это? Конечно он получил огромное количество недоброжелателей, которым совершенно не нужны были эти реформы, и главное получил нелюбовь и у народа, которому он дал так много свободы и благ. Не готов был народ к ним, но после смерти этого реформатора его идеи конечно оставили след в истории ,в сердцах граждан, хотя все его нововведения и были просто уничтожены за 6 недель.
В книге Струэнсе показан не очень уверенным к себе, не хотевшим власти и только любовь к королю и впоследствии к королеве и зависимость от нее сделали его таким. Он знал, что подписывает себе смертный приговор практически с самого начала, но все же делал свое дело. Его желание быть врачом , хоть и превалировало над остальным, но ему пришлось стать политиком.
Читая о его разговорах , о переписке с просвещенными деятелями и монархами того времени удивляешься, как же и почему не удалось ему остаться на своем посту и окончить так скоро свою жизнь. Но король был больным, слабым и безвольным, полностью подчиненным королеве и своим воспитателям, конечно, хоть и любившим Струэнсе , но не в состоянии его защищать, а любовная история с королевой не пошла на пользу не только Струэнсе , но и королеве. Вот она показана вначале очень безвольной, но впоследствии характер ее поменялся на противоположный, что не могло понравится окружению. В книге много откровенных любовных сцен, и описанных просто без каких то ограничений- это было немного шокирующим, но именно это и привело к краху у героев , так как инициатором их выступает королева.
Бардак, сумасшедший дом в королевстве и дворце приводили в ужас. И каким бы другим вырос король при таком бардаке- отец, король пьянствоваал и развратничал, матери нет, воспитатель бьет его за любую маленькую провинность со всей жестокостью. А ведь этот король подавал надежды и считался очень умным вначале, читал и переписывался с Вольтером, но неуравновешенность характера и окружение довело его до болезни. Вот кого было жалко на протяжении всей книги.
Хотя все окончили свою жизнь не очень весело. Страшно было читать многие эпизоды .
Я благодарна автору, что он рассказал читателю эту историю, донес до него далекий эпизод в истории маленькой Дании и рассказал о характерах тех персонажей , что жили в то время.

"...можно ли придумать такой рассказ, в котором не имелось бы смысла, но который было приятно читать и слушать. "Как музыку?" - спросил я."

Читателя встречает книга в книге: небольшое предисловие некоего Фарука открывает двери перед найденной им рукописью 17 века. В ней о жизни двух совершенно разных и в то же время похожих людях (внешне и внутренне) - итальянца и турка. Экспозиция настраивает на понятный приключенческий лад: корабль, на котором плывёт автор рукописи, атакуется турками, и так он попадает в рабство. Когда всё уклоняется с ровной дороги на непонятные холмы и горы, понять не удаётся. Вроде бы только что всё было понятно, и вот, непонятно уже ничего.

Постепенно развитие сюжета начинает невероятно раздражать. Как можно в такой грубой, неотёсанной форме искать ответ на вопрос о самоидентификации - стоя перед зеркалом, выписывая свои грехи на бумажку, сверля друг друга взглядами, сидя часами за столом? Всю добрую середину книга не вызывает ничего, кроме недоумения.

И вроде бы нужно уже быть готовым, но очередной поворот в конце оставляет читателя опешившим. Так было ли их двое или был только один герой, или не было ни одного? Или, возможно, весь роман - это всего лишь метафора глобализации? Ответ на каждый из вопросов вызовет последующие, впереди - целый клубок с вопросительными знаками. И кстати, что, если многочисленные бессмысленные исследования героев (?) - это попытка спастись от глупости, где глупость - это серьёзный взгляд на вещи?Словом, в конце книги её хочется прочитать ещё раз.

Язык автора не отличается громоздкостью, порой он излишне сух и сводится к предложениям вроде "сбежал на остров", "ушёл в ночь" - как, на чём, что чувствовал, что видел - ничего этого нет, как и стилистических средств. Стиль автора в этом романе очень походит на адаптированную сказку с прекрасным абсурдным волшебством. Чего только стоят эти строки:

Эвлия [...] рассказал в ответ о канатоходцах, потерявшихся в небе Акки; о женщине из Коньи, родившей слона; о быках с голубыми крыльями и розовых кошках, что водятся на берегах Нила; о башне с часами, которую он видел в Вене, и о том, как как ему вставили в этом городе новые передние зубы (улыбнувшись, он показал мне их); о говорящей пещере на берегу Азовского моря и об американских красных муравьях.

Книги, посвященные теме Холокоста, читать страшно. Пожалуй, роман «Цветы тьмы» — камерное, тихое и менее тяжелое произведение на данную тему.

Аарон Аппельфельд создает роман, в котором повествование идет от лица ребенка, одиннадцатилетнего Хуго. Мать мальчика во время оккупации города немцами пряталась вместе с сыном в подвалах. Слишком частые облавы на евреев заставили ее найти более безопасное место для сына. Она отводит его в деревню и передает в руки подруги, украинской проститутки Марьяны. Так Хуго оказывается в борделе, в хлипком чулане за комнаткой Марьяны, где она принимает клиентов.

По сути весь роман — это выживание мальчика в одиночку. Самая страшная трагедия, которая может произойти с ребенком, — это его разлучение с родителями. Хуго словно лишается всего после расставания с матерью. Ему нужно быстро вырасти, буквально за часы и дни, чтобы понять, в какой он опасности, оберегать его больше никто не будет, а решать и действовать нужно самому. Нужно выживать одному, быть мужчиной в тринадцать лет.

Автор знает, о чем пишет. В 1940 году Аппельфельду было 8 лет, именно тогда немцы захватили его родной город. Он рано потерял родителей, оказался в концентрационном лагере на территории Украины, бежал, три года жил в лесах, скрываясь от фашистов, позже вступил в советскую армию поваром. А в 1946 году наконец эмигрировал в Палестину, где в списках Еврейского агентства среди выживших нашел имя отца.

Роман «Цветы тьмы» — это роман о катастрофически быстром взрослении, о том, как ребенок воспринимает и понимает этот огромный несправедливый мир, сидя в маленькой темной холодной комнатке, запертый в этом чулане с дырами в стенах, в которых мальчик видит деревню, снег, небо. Хуго быстро забывает об играх. Почти всё время он коротает, пытаясь провалиться в сон, где есть шанс встретить друзей, которых он больше никогда не увидит, отца — его уже давно забрали немцы, маму — она должна быть в соседней деревне, может, скоро она его навестит? Зимой быстро темнеет, так что Хуго не может ни читать, ни видеть. Марьяна же ведет себя странно и иногда забывает его накормить или выпустить в свою комнату, где тепло, и где вместе с ней в редкие ночи можно поспать на нормальной кровати.

Читатель не замечает, как Хуго слишком быстро превращается во взрослого человека. Он пишет письма матери, где дает важные обещания, где пересказывает чувства, мысли и сны слишком осознанно, не по-детски. Взаимоотношения в паре Марьяна-Хуго выглядят словно весы: ответственность перетекает с одного на другого слишком быстро, даже резко — уж очень Марьяна истеричная, доведенная до предела и одинокая. Она постепенно делает Хуго главным, желая опереться на кого-то, не оберегать, а быть опекаемой. Ее понять можно — устала, но как же Хуго?

Аппельфельд вскрывает в своем романе еще один больной нарыв литературе о Второй мировой войне и о Холокосте — отношения оккупированных немцами стран к советским войскам. Удивительно, но они боятся русских, думают, что те будут еще страшнее фашистов, с ними придут новые правила и законы, с ними придет трибунал. Русские будут жестоки к таким девушкам, как Марьяна, обслуживающим фашистов. И ведь это правда. Трибунал, суды, ссылки. Неугодные элементы, дезертиры, люди определенных национальностей будут расстреляны или отправлены в лагеря. У советской армии имеется свой Устав. Тема советской армии в виде врага поднимается слишком редко в литературе. Ведь интуитивно освободителей от фашизма оценивают положительно.

В сухом остатке «Цветы тьмы» — качественная история взросления. Однако Аппельфельд заканчивает книгу бессмысленным диалогом солдата-инвалида и маленькой женщины, нашедшей смысл в перевязывании ран. Так автор как бы намекает: все мужчины, видевшие ужасы войны, по-прежнему остаются детьми и жаждут одобрения или просто ласкового слова. Та женщина по-матерински целует солдата в лоб, тем самым развеивает все его страхи и сомнения, как когда-то в детстве могла сделать одна лишь мама.

Аарон Аппельфельд. Цветы тьмы. М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2015. Перевод с иврита Михаила Черейского.

Дальше...

Удивительная книга: пока ее читала, оценка прыгала между 2-3, изредка добавлялось 0,5. Когда прочла, решила не оценивать вообще, через час рассмеялась и поставила 5. И что я вам скажу? Эта книга достойна абсолютно каждой оценки от 0 до 5, всех их она заслуживает.
Было скучно, было никак, было странно, что турецкий писатель написал книгу от лица итальянца, попавшего в турецкий плен. Совершенно удивительным (я кажется уже не раз повторяю это слово для описания книги) было, что двое мужчин, хозяин и раб, сочиняют сказки для 25-40летнего султана, дабы объяснить ему устройство Вселенной и сподвигнуть построить им обсерваторию. Было много раздражающих моментов: частое повторение "они" и "мы", подразумевая европейцев и турок; взаимоотношения главных героев, уж очень смахивающие даже не на латентную гомосексуальность, но раздражает тут как раз не скрытая гомосексуальность, а вот это вот "как я люблю своего хозяина, почему он не обращает на меня внимание больше, почему меньше мной интересуется, ведь я так его люблю..."и тд до бесконечности. Да, конечно, тема восток-запад в романе выпирает как большие сиськи или костыли разной длинны, все на поверхности, понятно с самого начала и особой тайны не несет.
А это чудо-оружие, придуманное нашими героями, это подобие танка, которое тащили кони-люди по болотам, оно громыхало, застревало в грязи, скрежетало и пугало как турок, так и захватываемых крестьян, что выстраивались в шеренги, гонимые и подготовленные слухами, что их будут мучать и пытать, чтоб они назвали странному дядьке-турку свои грехи? Признаться, я это представила и со мной случился легкий приступ гомерического смеха.
В книге нет ни капли правды. Начиная с того, что захваченный в плен молодой итальянец как две капли воды, будто брат-близнец, похож на турка Ходжу. И на это сходство никто не обращает внимание. Зато благодаря ему, этому сходству, героям удастся удачно поменяться местами. Но при этом они были так похожи, что женщины у водопоя пугливо оборачивались на одного из них, на итальянца, видя чужака, покуда не привыкли. Мне виделся Станиславский (да, иногда я его вижу), который орет свое знаменитое "не верю!" в духе выступлений Соловьева перед апоплексическим ударом.
По сути, вся книга - филигранная безделица, восточная миниатюра, которую можно рассматривать и наблюдать навеваемые ею мысли.
В финале к оставшемуся в Турции герою (и читатель вроде как уже определился, кто именно это) приезжает странник с родины, на последних страницах романа он листает якобы этот самый роман, написанный нашим героем-рабом, обводит изумленным взглядом персики-черешни-вид из окна и что-то понимает об авторе. Конец.
И тут я, ругаясь на чем свет стоит, начинаю листать только что прочитанный роман в поисках упоминаний этих персиков, будь они неладны.

Посвящается Алену Рене и Людвигу Витгенштейну, которые выступили идейными спонсорами настоящей рецензии

Мы уже встречались в прошлом году в Мариенбаде, а быть может, в садах Фредериксбурга, идеальная геометрия которых складывается в бесконечный лабиринт памяти, мы уже встречались в Бувиле и наблюдали, как хищные вещи охватывали кольцом Антуана Рокантена, и желудочные спазмы подступали к его горлу, пока холодное солнце выбеливало пыль на оконных стеклах, мы смотрели, как другое солнце, толстое и оранжевое, нагревало затылок Мерсо и заставляло нажать на курок, мы уже шли вместе долгим прогулочным шагом, пока потомок датского рода разглядывал внутри себя огромную щербато скалящуюся пропасть, мы просто прибыли в очередную точку на карте, на старинный вокзал Антверпена, где временем заведует тугая стрелка гигантских часов, почерневших от копоти и табачного дыма, она указывает неповоротливым паровозам и загадочным пульмановским поездам время к отбытию, и они уносятся вдаль, создавая иллюзию движения. Мы снова пытаемся обрести себя во враждебном мире, заходя на новый виток перемещений по одним и тем же комнатам, вышептывания в пустоту одних и тех же вопросов, попыток зафиксироваться в реальности составлением списков, подробным описанием второстепенных предметов, ламп и светильников, ковров и занавесей, книг и партитур, одежды из сундуков и ящиков, постельного белья, подушек, покрывал, шерстяных одеял, полотенец, посуды и кухонной утвари, горшков с цветами и зонтиков, несъеденных продуктов и даже томившихся уже несколько лет в подвале банок с грушевым и вишневым вареньем, а также оставшейся картошки, описанием бесконечных барельефов, ротонд, эрмитажей, садовых павильонов, мавзолеев, сводов, колонн, целого и частей, охотничьих домиков и архитектурных гигантов, разросшихся конструкций, стремящихся лишь к одному, обращению в руины.

«Аустерлиц» медлителен и старомоден, он кажется последним прибежищем модернистского романа, лишенного дерзновенных приставок, он принес славу своему автору, вернувшему, по мнению самой Сьюзен Зонтаг величие европейской литературе, он обрушивается потоком сознания, вложенной прямой речи, мутных расплывчатых фотографий, последних якорей зыбкой реальности, его невозможно остановить и его невозможно пролистать, слишком плотно сцеплены фрагменты, иначе они рискуют расползтись, как ветхая мешковина, он труден, как пожилой капризный родственник, и требует внимательности, терпения и вдумчивости. Это то чтение, которое представляет собой труд, хотя проще всего охарактеризовать его разухабистым постмодернистским клише – по части формы, не по части вложенного смысла. Роман Зебальда - это как если «Логико-философский трактат» Витгенштейна был экранизирован Аленом Рене, он весь про язык и память, спрятанные по-детски неумело, так, чтобы их обязательно нашли, выглядывающие из поношенного рюкзака австрийского философа или из-за тоскливых статуй французского курорта, воплощения ушедшей эпохи. Главный герой, Аустерлиц - чуждый себе, разлученный со своим именем, тихий ученый, похоронивший веру под слоем воды, погубившим Ллануитин, последний праведник, вывезший память детским поездом, подальше от зеленеющих склонов Петршина, по которым жирными гусеницами ползут фуникулеры, чтобы с вершины уставиться на красные черепичные крыши, он идет по пути вечного поиска своей личности, своего прошлого, свидетельств своего существования. В возрасте четырех с половиной лет он был эвакуирован из захваченной нацистами Праги и отправлен в Британию, где воспитывался в семье кальвинистского священника и его молчаливой малахольной супруги, всю свою жизнь он не задумывался о происхождении своего настоящего имени, пока доселе прирученная речь, навык изысканного словосложения не стал его покидать.

«О чем невозможно говорить, о том следует молчать» - так звучит последний афоризм «Логико-философского трактата», и Аустерлиц молчит, как молчит все поколение немцев, прошедшее войну. Это глубоко личная история для Зебальда, родившегося в изолированной от большого мира баварской деревушке. Его отец служил в вермахте, но никогда не рассказывал о войне. Поразительно, но впервые мальчик узнал о Холокосте, когда в школе ему показали документальный фильм о лагере уничтожения в Берген-Бельзене, и даже после этого окружающие не стремились проливать свет на те события, как будто вычеркивая их из реальности отсутствием вербализации. В такой же ситуации находится Аустерлиц, у которого отношения со своим внутренним «я» напрямую зависят от отношений с языком. Процесс потери личности связывается с забыванием родной речи:

Помню только новую одежду, от которой я очень страдал, помню необъяснимое исчезновение зеленого рюкзачка, и почему-то мне кажется, что я еще помню, как умирал мой родной язык, как он день ото дня становился все тише и тише, как постепенно я переставал ощущать его шевеление, хотя мне думается, что все же он довольно долго еще был во мне, то скребся, то постукивал, как некое существо, которое заперли и которое всякий раз, когда на него обращают внимание, замирает от ужаса и молчит.

Включаются защитные механизмы памяти, призванные преодолеть травму. Ощущая присутствие внутри болезненного опыта, герой полубессознательно ограждает себя от напоминаний о нем, бегло смахивая крошки от печенья мадлен, которые могли бы вывести его к дому. Он ничего не знал о захвате немцами Европы, когда он сам потерял семью и самого себя, и всячески избегал этого знания: не читал газет, не слушал радио, изучал архитектуру лишь до начала ХХ века, но такая самоцензура привела к неожиданным результатам:

Это постоянное отторжение любого малейшего намека на воспоминание стало со временем, сказан Аустерлиц, забирать у меня столько сил и требовать всякий раз такого напряжения, что в результате это привело к полной утрате способности говорить, к уничтожению всех моих записей и заметок, к бесконечным ночным блужданиям по Лондону и все более часто повторяющимся галлюцинациям.

Зебальд сравнивает язык с древним городом с замысловатым переплетением улиц, закоулков, площадей, с домами, история которых уходит в седую старину, с кварталами, очищенными от ветхих построек, с отремонтированными зданиями и новостройками, с современными районами, разросшимися на окраинах, а героя – с человеком, заблудившимся в этом причудливом конгломерате. Отказ Аустерлица использовать язык для отображения реальных фактов приводит к обесцениванию этого языка, употребление которого превращается в совершенно никчемное и безумное занятие. Единственный выход – заново соотнести слова с имевшими место в действительности событиями. По мере пробуждения памяти, оживает забытая речь, а с ней – восполняется бытие:

…jedna, dvě, tři, начала считать Вера, а я, сказал Аустерлиц, подхватил: čtyři, pět, šest, sed, чувствуя себя, как человек, который неуверенно идет по тонкому льду…

Мотив памяти, индивидуальной и коллективной, связующего звена между языком и фактом, бывшим и небывшим, проходит через весь роман, избирая источником вдохновения творчество французского режиссера Алена Рене, отсылки к которому обогащают текст вторым после непосредственно фотоматериалов уровнем визуализации. Блуждания Аустерлица по лабиринтам пошлого сходны с сюрреалистичными перемещениями мужчины и женщины в фильме «В прошлом году в Мариенбаде», где он настойчиво пытается воскресить в ней воспоминания о не столь давней встрече, а она, не будучи уверенной, постепенно начинает сдаваться – так же ощущает себя Аустерлиц, для которого Мариенбад тоже становится местом, пробуждающим смутные тревожные мысли, что он тоже был там ранее, не помня этого:

…здесь, в Мариенбаде, я сердцем чувствую, есть нечто такое тревожное — нечто такое неуловимое и в то же время до боли знакомое, вроде самого простого имени или названия, которое ты знал и вдруг совершенно забыл и ни за что на свете вспомнить не можешь…

Визуальный ряд фильма Рене удивительно точно соответствует языковым средствам Зебальда. Мариенбадский отель — метафорическое место памяти, зыбкое напоминание об эпохе курортов, лечения на водах, беззаботного дворянского досуга, таким же напоминанием в «Аустерлице» становится сама речь, тонкая имитация довоенного языка, «языка целостности, нераспавшегося мира», которым парадоксально и жутко описываются руины утомленного прошлого. Схожим образом работает раскрытие темы Холокоста: Зебальд описывает места, где располагались лагеря, Терезиенштадт близ Праги или бельгийский форт Бреендонк в паре десятков километров от Антверпена, он не приводит документальных свидетельств, используя лишь предположения, основанные на изучении сохранившихся вещей, но в сознании непроизвольно всплывают кадры «Ночи и тумана», документального фильма, сочетающего кадры опустевшего Освенцима с выдержками реальных хроник. Напрямую Аустерлиц упоминает еще одну картину Рене под названием «Вся память мира», рассказывающую о Национальной библиотеке. Огромное запутанное книгохранилище с темными лабиринтами коридоров, как и мариенбадские отели, является вместилищем человеческой памяти, потрясшим Рене, но к моменту написания романа внушившим тревогу Зебальду – с переездом в новое здание на берегу Сены, доступ к накопленному коллективному знанию превратился в настоящий квест, воспринимаемый как стремление уничтожить прошлое:

Новое здание библиотеки, которое и по своему устройству, и по действующим в нем правилам и предписаниям, доведенным буквально до абсурда, направлено на то, чтобы вытеснить читателя как потенциального врага, — оно, это здание, так сказал Лемуан, сказал Аустерлиц, являет собой официально санкционированную демонстрацию все более настойчиво заявляющей о себе потребности положить конец всему, что так или иначе питается жизненными соками прошлого.

Винфрид Георг Максимилиан Зебальд, в чьем имени воплотилась сама потерпевшая крах идея германского величия, символично отринутая носителем посредством сокращения до инициалов В.Г., посвятил свое литературное творчество тайной жизни слов, которая должна стать явной. «Аустерлиц», завораживая своей сложной архитектурой, исследует механизмы памяти, зыбкой субстанции, способной раствориться, не получая вербальной подпитки. Мягкие объятия забвения могут казаться спасительными, но молчание мучительно, оно запускает процесс расчеловечивания, превращая немого в соучастника, и только болезненное воскрешение травматичного опыта позволяет примириться с призраками прошлого, не допустив их нового воплощения.

Не должен быть. Но история, написанная норвежцем Пером Петтерсоном, почему-то заставляет сомневаться в очевидном факте. В возрасте шестидесяти семи лет его герой по имени Тронд сбегает от мира в поросшую лесом глушь, чтобы ему никто не мешал размышлять о собственной жизни, в особенности о судьбоносном лете 1948 года, когда он вдруг понял, что детство закончилось. Повествуя о, далеких днях своей юности, герой окутывает воспоминания в серую дымку меланхолии. На фоне суровых норвежских пейзажей его рассказ о трагических событиях, нелепых случайностях и просто эпизодах из самой обыкновенной жизни мальчишки, боготворившего своего отца, звучит особо пронзительно. Читать такую книгу-притчу довольно сложно.

И не только читать. Говорить о ней тоже непросто, потому что история, на первый взгляд, целиком состоящая из малозначимых событий, на деле оказывается ладно скроенным полотном, в котором нет ни одного лишнего элемента, и любое раскрытие сюжета может стать для следующего читателя очень обидным спойлером. Да и в принципе сила данной книги заключается в том, что не сказано. Несмотря на то, что повествование ведется от лица одинокого человека и выстроено по большей части в форме внутреннего монолога героя, автор предлагает читателю делать вывод о сущности этого человека по его поступкам. Именно поэтому, на мой взгляд, Пер Петтерсон так много внимания уделял сценам, в которых герои, например, валят лес и сплавляют его по реке.

Однако физический труд – это лишь то, что лежит в данном случае на поверхности. Книга еще и повествует о том, как важно человеку уметь правильно выражать свои чувства, чтобы одним неверным решением не сломать свою жизнь и жизни других людей. Надо признаться, что первая половина книги или вернее та ее часть, в которой еще до конца не понятно, кем на самом деле был отец Тронда – предателем или преданным – понравилась больше. Недосказанность играла мрачными красками и явно шла книге на пользу. С другой стороны, у каждого из героев книги были положительные и отрицательные черты, свои побудительные и оправдательные мотивы, и делать из кого-либо абсолютного злодея не приставляется возможным. Каждый человек сам себе враг.

Но и друг при этом. Нужно лишь правильно сделать выбор и научиться принимать последствия возможных решений. Находясь в изоляции от большого мира, Тронд вспоминает свое прошлое и пытается принять настоящее, глядя на малознакомого старика в зеркале. В принципе, он довольно гармоничный человек, который не занимается самобичеванием, не винит окружающих и не жалуется на жизнь. Это безусловный плюс.

Хотя и минус тоже. То ли сам Тронд не договаривает, превращаясь в ненадежного рассказчика, то ли Пер Петтерсон делает это сознательно, но концовка книги не дает однозначных ответов на поставленные вопросы. Однажды герой романа сказал:

Люди любят, когда ты рассказываешь им о своей жизни — соразмерными порциями, в скромной доверительной манере, они считают, что так узнают тебя, но ошибаются: они узнают только о тебе, о каких-то фактах, но твоих чувств, и как ты мыслишь, и что ты думаешь по какому ни возьми поводу — всего этого они не знают, равно как и не могут почувствовать, как все, через что ты в жизни прошел, и что ты для себя решал, и на что решался, сделало из тебя того, кем ты стал.

Посему читатель сам волен решать, как ему интерпретировать прочитанное и стоит ли вообще верить словам героя. Такая недосказанность как нельзя лучше отражает зыбкость и изменяемость человеческой жизни. И тот факт, что Тронд снова и снова заставляет себя проживать события пятидесятилетней давности, наводит на мысль о том, что сын за отца в ответе, по крайней мере перед самим собой.

Дело происходит в период расцвета Османской империи, но громких боев и яростных сражений читатель не увидит. Эта книга наполнена неспешными размышлениями-воспоминаниями главного героя - итальянца, попавшего в плен к туркам и ставшего рабом человека, увлеченного наукой. Наверное, для главного героя это стало своего рода спасением. Он был невольным, но по крайней мере жил в достаточном комфорте, передавай знания своему владельцу, работая с ним совместно над исследованиями, разработками, сочиняя сказки. Они удивительно были похожи друг на друга и столько времени провели вместе, что легко могли бы поменяться местами. У них были странные отношения - не то созависимы между хозяином-рабом, не то двух равных человек. У них были чудаковатые идеи - чего только стоит чудо-оружие, грозное и громоздкое. Хотя и разница между ними все же осталась. Попав ко двору султана, один из них не выдержал и предпочел сбежать.

Книга очень неспешная, местами, я бы сказала, скучная. На любителя. То ли притча, то ли сказка, то ли видение. Как будто навеяна полуденной жарой Стамбула. Но написана красиво и поэтично, этого не отнять.

Ой ну всё, всё. Вот теперь, спустя три книги, я однозначно влюблена)

Вообще, конечно, странно, что после неприятного осадка от "Невыносимой лёгкости" я решила автора не бросать. Обычно я просто закрываю книгу с мыслями: "Оставайся со всеми своими истериками и ненавистями где-то без меня, не хочу". К Кундере же хотелось вернуться, хотелось срочно, немедленно, хотелось жадно) Хотелось найти своё. Из-за хлёсткой обнажённости языка, из-за зудящего читательского чувства, что что-то есть, что-то явно должно быть, что-то я нащупала, осталось ухватить. Ухватить, чтобы наконец насладиться.

И я её нашла) "Бессмертие" - книга от которой я без ума. Книга, с которой я резонирую. Люблю я книги без действия. Этакий бесконечный поток рефлексирующего сознания в 4 утра на прокуренной кухне. Когда давно известные и обсуждённые тысячекратно истины являются пьяными призраками не для того, чтобы открыться и быть окончательно понятыми, а для того, чтобы увлечь тебя в ещё более туманные глубины. Когда диаметрально разные взгляды на политику, культуру, принципы и человеческие отношения перестают конфликтовать друг с другом, и потеряв незаметно свои контрастные грани сливаются воедино, в общее понимание жизни как пути к смерти, к небытию. И о бессмертии как памяти каждой жизни больше тебе не принадлежащей, никогда тебе не принадлежавшей. Твоему образу, сложившемуся у тех, кто тебя знал когда-то, или НЕ знал... никогда. Образу субъективному, никакого, в сущности, отношения к тебе не имеющему, и что более важно, никак на тебя уже повлиять не могущему, тогда...Тогда какая сегодня разница?

Авенариус растерянно помолчал, а потом мягко спросил меня:
- И как будет называться твой роман?
- "Невыносимая лёгкость бытия".
- Но это название, по-моему, уже у кого-то было.
- У меня! Но тогда я ошибся. Такое название должно быть у романа, который я пишу сейчас.

Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь.

Люблю психологическую прозу Филиппа Клоделя. Она заставляет задуматься о многом также как и его фильмы. Жизненно и очень психологично.
Его зовут Бродек и он вернулся оттуда откуда не возвращаются. Чудом выживший в концлагере он вернулся в родную деревню и пытается наладить привычную жизнь. Но какова была та «привычная» жизнь ДО концлагеря, была ли она вообще? Все стерлось, выветрилось из памяти. Место приятных воспоминаний заполнили густые массы воспоминаний из концлагеря, все те страшные сцены, унижение и голод. То, что Бродек пережил и выдержал делает его героем в глазах других людей. Но есть среди людей и те, кто предал его, кто сообщил, что он еврей. И теперь вот он вернулся. Молниеносно соскребли его имя с мемориальной таблички. Его тут считали погибшим и поспешили забыть историю его задержание и выдворения из деревни. А он вернулся и все помнит. Бродек пишет воспоминания о своей жизни в концлагере, до концлагеря и после. Кажется, что это слово буквально выцарапано в его душе. Эта рана кровоточит, она не затягивается пеленой забвения. Несмотря на свои злоключения, сердце Бродека не полнится злобой. Ему присуще сострадание к ближнему, гуманизм и вера в доброту и справедливость. Он не видит мир в мрачных тонах, он замечает краски природу, разнообразия животного мира. Он любит мир. Пусть и мир полюбит его!

Это что-то невообразимое. Это один из самых продуманных романов, которые мне довелось читать за последнее время. Масса деталей - как то чеховское ружье, - и каждое действительно выстреливает. Этот роман меня действительно _поразил_, но даже не затронутыми в нем темами, а мастерством писателя, отточенностью, выверенностью. Я до сих пор в некотором шоке, честно говоря.
Кундера все-таки самый близкий мне по духу писатель. Он не такой усипусечный, как Бэнкс, например, не такой (пардон, но все ж) однотипный, как Зингер, не такой зануда, как Фаулз, не такой замкнувшийся в себе, как Зюскинд. (NB: почему я сравниваю именно с этими писателями - не знаю). Он всегда кажется мне занудным вначале, я возвожу очи горе и думаю: "Ну не может же один мужик написать кучу хороших романов?". А потом я не могу оторваться, но не потому, что интересно, садовник ли был убийцей, а потому что меня просто до слезотделения продирает тот факт, что он ковыряется в моем мозгу. Только после Кундеры у меня остается впечатление, что в моей голове поковырялись чайной ложечкой, выразив самое важное, значимое. "Бессмертие" - это книга для филологов и сочувствующих отчасти, потому что только тот факт, что ты понимаешь, о чем говорится, кто все эти люди и каков культурный контекст, позволяет не поставить отметки "бред". Но если понимаешь все-таки, то уже начинает потряхивать от правдивости и точности.

Невозможно сказать, о чем роман, хоть сюжет есть, и он четок. Обобщая, роман о том, человек воспринимает свою жизнь - в истории, в контексте того, что его окружает. Помимо основной проблемы "бессмертия" в истории, Кундера поднимает массу философских вопросов и создает крайне остроумную систему категорий.

Пожалуй, лучшее из того, что прочитала в этом году.

Из истории выбора этой книги для совместного чтения:
- Кать, а я вот Бегбедера предлагаю.
- ...
- Нет, ну не самые массовые франки и недолговечные любови. Давай попробуем WotW, это про 11 сентября. Да, у того самого Бегбедера. Должно быть что-то необычное.
- Конечно, давай! Наверняка он серьезно изучал эту тему, если решился по ней писать книгу. Это точно будет интересно и без тиражируемого в других книгах цинизма.

Через год на обсуждении:
- ... гадость
- ...редкостная
- Что это было и зачем?
- И главное, зачем делать это так отвратительно?
- Ты про секс?
- Эм, нет, это то как раз логично было.
- ...
- ...

И все же:
Это было отвратительно тчк
Я искренне верю, что человеку в этом мире доступно практически все. Во всяком случае, если верить, что мы живем в мире, который помнит о существовании Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Без странностей об оскорблении отдельных групп или просто без права сильнейшего.
Но есть вещи, паразитировать на которых, как мне кажется, равносильно плевку в лицо умирающего или равнодушному пинку новорожденного щенка.
Трагедий, подобных 11/09, одновременно не так уж много и много катастрофически. Потому что каждая лишает людей их близких, заставляет стариков хоронить своих детей, матерей объяснять малышам, почему папа не вернется домой, а выживших жить сломанными и разбитыми.
Эту боль ничем не смыть и не зачеркнуть. Я в мельчайших деталях помню то одиннадцатое сентября, как и дни других терактов. Помню, как мы с мамой после школы забирали брата из сада и, пока он одевался, я смотрела у охранника по телевизору, как горят башни. Помню, как месяцами не могла заснуть по ночам, потому что боялась, что ночью какой-нибудь самолет лишит меня семьи. Помню ужас и беззащитность, которыми было пропитано все.

А потом я открываю книжку писателя Бегдбедера, и меня тошнит. То есть не так. Сначала я вздрагиваю от едкого дыма, плавящихся стен и задыхающихся детей. Смотрю, как падают с неба люди и бьются в запертые двери смертники башен. А потом я вижу в каждой строчке мерзкого человека, настолько заполненного самолюбованием, что он не может удержаться и не впихнуть в каждый миллиметр свободного пространства текста себя. С цинизмом от которого колотит похлеще чем от всего остального писатель чередует абзацы об умирающих людях с псевдофилосовской фигней. Очень много себя, очень много жалоб и нелепых поз.
И нет души.

Хочется заняться своей головой? Окей, можно написать книги о себе, оставив только часть с посиделками в кафе. Не хочется писать такое, но нужно выговориться? Окей, на психоаналитика денег хватит, я думаю.
А мучительнейшая смерть людей не арена в цирке.

Очень познавательная книга. Из неё я узнала всю технологию сенокоса (от разметки до укладывания валков), технологию рубки леса, формирования брёвен и правильного складирования для подготовки к сплаву, а также сплава леса и сопровождения его вниз по реке. Я также узнала как работает бензопила и как расчищают зимние дороги к удалённым норвежским хуторам, а также множество других, расширяющих кругозор городского жителя, мелочей. Этого всего я не прочла бы, если бы меня не удерживали воочию виденные и стоящие перед глазами норвежские пейзажы и впечатляющие (много)километровые расстояния между хуторами (усадьбами).
Да, красота природы и естественная уединённость жителей (при малочисленности населения) Норвегии стимулируют к творчеству; и процент писателей по отношению к общей численнности населения, должно быть, в этой стране самый высокий в мире. Но почему именно эта книга отмечена высокой Дублинской премией, для меня осталось загадкой.
В книге есть ещё лирическая линия, но она утонула в заторах и затерялась в дебрях норвежскиз лесов. Пару сотен строк.
Даже будучи расположенной, я не смогла проникнуться.
И ещё удивили украинизмы: в тексте я обнаружила три абсолютно украинских слова. Какой весёлый переводчик.)
Не рискнула бы рекомендовать книгу кому-либо.

Никогда бы не подумала, что о современной Анголе можно писать в стилистике борхесовского магического реализма, но читалось очень стильно, современно и очень… по-европейски. С первых строк я была очарована, заворожена этой историей. Наверное, главную роль в этом сыграла борхесовская стилистика, но не только она.

Повествование ведется от лица геккона (и я тут же вспомнила Томаса Нагеля с его вопросом «Каково это – быть летучей мышью?»), нареченного Евлалием, который когда-то был человеком, но не очень комфортно чувствовал себя в человеческом облике и в человеческом модусе существования. Зато сейчас, когда от него не ждут никаких действий и поступков, он целыми днями предается любимому занятию – наблюдать за людьми, проникать в их помыслы и переживания. Согласно мифологии, ящерицам ведомы тайны всех миров, и они могут свободно странствовать там, куда человеку с его рациональностью ходу нет. Но Евлалий и не совсем геккон, он – ментальная химера: получив новую жизнь в обличье ящерицы, он сохранил в себе свое человеческое прошлое, способность думать по-человечески, философствовать, шутить, испытывать неловкость и даже переживать эротическое томление. Его человеческая идентичность никуда не подевалась, но гекконская форма наделила ее новыми возможностями.

Живет он в доме Феликса Вентуры, чья профессия – продавец прошлого – заставляет его взглянуть на жизнь совершенно иначе. Этот талантливый ангольский альбинос, «из тени в свет перелетая», придумывает прошлое для тех, кого не устраивает собственное настоящее, строит новые генеалогические древа для желающих придать себе значимости или вписаться в новую историю своей страны, подбирает детали к этим квазибиографиям, стирая ненужное и делая выдуманный нарратив достовернее. Один из героев, получив свой «заказ», пытается укорениться в альтернативной жизни, обнаруживая при этом, что грань, отделяющая истину и фантазм, чрезвычайно хрупкая и, в принципе, «что ни помыслишь, то и существует», а доказательства созданного тобой симулякра в реальности обязательно отыщутся, особенно если этой реальности чуть-чуть помочь.

Наверное, чтобы наблюдать за действиями людей, совершенно не обязательно становиться гекконом, но без гекконства не получилось бы путешествовать на грани сна и яви, реальности и вымысла, чувства и мысли, действия и намерения. Обычный человек днем живет по-человечески, а в снах может стать, кем угодно – хоть птицей, хоть рыбой. А у героя Ж. Агуалузы все наоборот: именно в снах он возвращается к своей человеческой сущности, встречается с Вентурой, ведет задушевные беседы с ним и ищет ответы на сущностные человеческие вопросы, пока смерть не разлучает его с самим собой.

Прочитано с удовольствием и с неожиданным чувством магической приобщенности к Вселенной Борхеса, так что теперь на очереди «Всеобщая теория забвения».

Электрон (е-) и позитрон (е+) при столкновении аннигилируют, превратившись во вспышку света и излучения. Правая и левая рука, соединяясь, образуют рукопожатие. Домашняя собака, прожившая всю жизнь с одними и теми же хозяевами, довольно часто к концу жизни даже приобретает черты внешнего сходства с одним из них. Афтофото, сделанное с помощью зеркала, вполне способно вдруг показать вам совсем другую вашу сущность, по крайней мере внешнюю (хотя для эксперимента достаточно воспользоваться фотошопом).

У Шекли есть курьёзная повесть "Обмен разумов", в которой, как вполне понятно уже из названия, люди с лёгкостью меняются разумами-телами, и при этом происходят разные происшествия. Нечто фантдоповски похожее есть и у Станислава Лема в его "Сказках роботов. Кибериаде" ("Путешествие пятое, или О шалостях короля Балериона"). Да если ещё покопаться в памяти и в поисковой строке, так наверное можно много чего ещё сюда притащить для примера ("Принц и нищий" Марка Твена...).

В общем, уже понятно, что речь идёт о феномене двойников/двойняшек и о вариантах взаимного влияния их друг на друга вплоть до почти полной перемены местами их психических сущностей. Нет, конечно, у Орхана Памука вовсе не фантастический роман о переселении душ и взаимном обмене телами, а вполне реалистическая история (история ещё и потому, что с историческим уклоном) о случайном сходстве двух людей совершенно разного происхождения (см. аннотацию). Однако реалистичность рассказываемой нам истории довольно умозрительна и сомнительна — и вводная часть, поданная нам как бы от имени издателя этой книги Фарука Дарвыноглу, и его указания на то, что ряд событий, изложенных автором найденной рукописи, не совпадает с действительно имевшими место в истории, всё это как бы указывает нам на возможную нереальность и сочинённость написанного.

А вот дальше следует то основное содержание, которое, по идее, должно было бы стать вкусным и красивым телом читаемого романа. И вроде бы по литературной части никаких придирок к книге нет — написано грамотно, написано атмосферно, написано стилизованно. Но всё-таки самого важного и главного не произошло — книга о приключениях двух двойников (турка Ходжи и пленённого итальянца) не зацепила. То ли "съедобно, но не вкусно", то ли "сытно, но с отрыжкой". Этакие своеобразные и изрядно помеченные турецкой печатью сказки Шахерезады — вспоминаю предыдущие попытки читать всякое вот такое восточное и почти всегда ловил себя на том, что то зеваешь, то нетерпеливо оставшиеся страницы пересчитываешь.

Ну вот например упоминает рассказчик о том, что два-три раза в неделю они с Ходжой ходили для увеселений к женщинам. Казалось бы, нарисуй картинку, даже и без скабрезностей и прочей порнографии, но хоть чуточку подпусти эротического тумана и страсти, ан нет — просто ходили 2-3 раза к женщинам, всё, рассказ окончен, догадайся сам, может они там сказки друг другу рассказывали. И так и со многими другими происшествиями и событиями — чаще всего описания самого такого события нет, а есть только упоминание о таковом. А если где-то рассказчик и снисходит к читателю и рассказывает, как он сбежал из дома Ходжи и добрался на некий остров неподалёку от берега, так делается это так заунывно, что вся возможная приключенческость напрочь исчезает. Уровень школьного сочинения на тему "Как я провёл этим летом".

Хотя концовочку Орхан Памук, конечно же, замутил. Поди, сообрази, кто там теперь кто, и кто именно где оказался и под чьим именем.

В общем, на любителя книга. Задумка интересная, а вышло не очень.

Винифред Георг Зебальд современный немецкий писатель, поэт и литературовед, эссеист, преподаватель литературы в Англии. Основная тема его творчества – тема переосмысления всемирной истории, «вытравление» белых пятен и поиски исторической справедливости. Зебальд автор четырех романов, многочисленных эссе и статей. Роман «Аустерлиц» четвертый и последний роман писателя, вышедший в свет в 2001 году. Через несколько месяцев после выхода книги, автор погиб в автомобильной катастрофе. Некоторые литературные критики тщетно сравнивают и пытаются уложить творчество Зебальда в один ряд с произведениями Пруста, Кафки и Набокова. Это совершенно бесполезно. Зебальд новое явление в немецкой литературе. Только время сможет дать оценку его творчеству.

Книга «Аустерлиц» непростое чтение, рассчитанное на вдумчивого читателя. Роман написан в манере постмодернизма, где форма преобладает над содержанием. Стиль Зебальда – непролазные джунгли из нагроможденных друг на друга эпизодов из самых разных сфер жизни и областей знаний. Сюжет романа, на первый взгляд, довольно прост. Однажды, в Антверпене безымянный главный герой книги встречается с чудаковатым Жаком Аустерлицом. Завязывается неспешный и отвлеченный разговор. По сути, вся книга это диалог двух героев, только вот речь Аустерлица превалирует. Он неутомимый рассказчик с громадным кругом интересов, включая современную и старинную архитектуру, инженерное дело и всемирную историю. Нескончаемым потоком сыплются на читателя и безымянного героя-слушателя факты по строительству вокзалов, мостов и инженерных конструкций. Подкрепляя текст серией черно-белых фотографий самых разных предметов (от фото вокзалов до фото надгробных плит), автор придает нотку документальности тексту и своеобразия. Очень неординарная авторская находка.
Персона Аустерлица весьма примечательна. Рожденный в Чехии, его пятилетним мальчиком вывезли в Англию в 1941 году, чтобы спасти от фашистов. И, вот, прожив сорок лет в Англии в полном неведении относительно своего происхождения, Аустерлиц решается на поиски своих корней. Он отправляется в Чехию, потом Францию, Австрию и Германию, и, наконец-то, находит истоки своего «я». Эту историю его розыскной экспедиции он и рассказывает безымянному герою, а он – нам. Такое вот двойное повествование, двойной пересказ истории Жака Аустерлица.

Книга «Аустерлиц» это обращения автора к теме всеобщей памяти, к восприятию истории, к урокам, которые она нам преподает и которые нам необходимо выучить. Помнить, чтобы не допустить повторения. Знать, чтобы уметь зарубить на корню. Это очень сильное произведение, прежде всего, своей манерой подачи и воздействием на читателя. Своеобразно, очень своеобразно. Книга для тех, кто не боится литературных экспериментов!

Какой должна быть любовь или какой может быть любовь?
Кажется, с ответом на первый вопрос все предельно просто. Отношения родителей, первая любовь, школьная программа по литературе, фильмы и моральные установки общества создают некий эталон. Любовь должна быть «вот такой» и тут же четкий образ в голове.
Но рано или поздно… в какой-то момент… встретив на своем пути «своего» человека оказывается, что любовь может быть другой.
Смотри, чувствуй, бери. Пока есть возможность.

Норвежский писатель Пер Петтерсон написал книгу о том, что порой приходится делать выбор между тем, какой должна быть любовь и тем, какой она может быть.

Главный герой – подросток. Вместе с отцом он отправляется в самую глубь страны, где тот зачем-то купил участок. Маленький домик среди леса, на берегу реки. Отец строит планы рубки леса и сплава, рассуждает, что можно заработать деньги и вообще, как хорошо будет пожить им вдвоем – мужчинам. Мама и сестра главного героя остались в городе. Он, собственно, не против, хотя и не понимает, зачем нужно было покупать дом в такой глухомани, что там делать целое лето, и не очень-то он верит во весь проект отца с лесом – они же не лесорубы, в конце концов.

Главный герой – старик. Давно на пенсии, проблемы со здоровьем как водится, а после смерти жены он решил найти и купить где-нибудь (как можно дальше!) домик для себя и своей собаки. Он выбрал самый уединенный из возможных, без телефона и удобств, на берегу озера, все соседи так далеко, что можно жить и неделями ни с кем не разговаривать. Но однажды само прошлое явилось перед ним…. То далекое прошлое, когда он с отцом поехал летом в самую глушь страны.

Эта книга рассказывает о любви со стороны свидетеля, не участника. Но ведь, когда речь идет о любви отца, это неизбежно отражается на судьбе сына. Так и вышло. Тем более, что история гораздо глубже, трагичнее, чем представляется на первый взгляд. У этой любви была своя предыстория, о которой любезно сообщают читателям в аннотации (грубый спойлер, я считаю), и будет свое будущее… Роман о такой любви, какой она может быть, но редко случается в силу разных причин. В этой книге причин почему влюбленным нельзя было быть вместе было сотни, впрочем даже одной было бы достаточно.

Я никогда не читала этого известного норвежского писателя. Оказывается, эта книга считается лучшей у него. Оказывается, в 2007 году ее включили в 10 лучших романов года по версии «The New York Times». В своей стране Петтерсон получил целую дюжину литературных премий, а его книги переведены на 50 языков мира. Но это не всё. Оказывается, он потерял в автокатастрофе мать, отца, младшего брата и племянницу. А потом излил свое горе в творчестве. Этот писатель проживает на бумаге то, с чем сталкивается в жизни, и видимо поэтому его герои такие… настоящие, глубокий, чувствительные. Его роман задевает за живое.

Этот роман произвел на меня впечатление. Я не стала тут же преданной поклонницей, но знакомство состоялось, и я рада, что прочитала одно из самых известных произведений этого необыкновенного писателя. И самое главное, что я беру себе из этого романа - замечательная фраза, случайно встретив которую, я решила, что обязательно прочту книгу
"Человек сам решает, когда ему больно"

Небольшой роман норвежца Пера Петтерсона «Пора уводить коней» стал большим событием не только на родине автора. В 2007 он стал обладателем престижной Международной Дублинской премии (это вторая премия для романа, годом ранее он был отмечен независимой премией зарубежной литературы) и был включен в десятку лучших книг года по версии «The New York Times Book Review». В этом году вышла экранизация режиссера Ханса Петера Муланда со Стелланом Скарсгардом в главной роли. В российском прокате фильм получил название «Угоняя лошадей».

Одна случайная встреча «переносит» главного героя на много лет назад в одно трагическое лето его юности. Лето, когда он впервые встретился со смертью и предательством. Ретроспективные главы чередуются с бытоописанием жизни героя в настоящем. Юноша вырос, но его боль осталась прежней. Аннотация к российскому изданию не только содержит крупный спойлер, но и делает акцент на второстепенных героях романа, что хоть и имеет смысл для прочитавшего, читателя потенциального может ввести в заблуждение.

Как и всё у скандинавов роман очень неспешный и медитативный. Меньше 300-х страниц, а читается как 600. Всё здесь построено на молчании, взглядах, прикосновениях. Потрясающая норвежская природа еще один важный герой романа, Петтерсон порой так увлекается описанием всех этих речек и облаков, что невольно начинаешь подозревать его если не в родстве, то в большой любви с Львом нашим Николаевичем. Автор не даёт ответов на все вопросы, и эта недосказанность оставляет какую-то пустоту в душе и некое разочарование.

Случайная цитата:

Солнце блестело и переливалось в реке, высокой и полноводной после нескольких ливневых дней, и это было бы идеальной картинкой всего того лета, когда бы я ни хромал так чудовищно, и все потому, казалось мне, что внутри неподалеку от места, где гнездится душа, образовалось что-то усталое и замученное и в результате ноги и таз внезапно оказались не в состоянии нести положенную тяжесть.