Боль на страницах книг: образу истеричной, больной женщины в литературе пришел конец?

О том, как современные писательницы, начиная с Хилари Мэнтел и заканчивая Иреносен Окоджи, придают историям о болезни и женском теле новую форму

«Меня поражает та грань, что разделяет мое стремление выжить как писательница и как человек» (далее автор сообщает о том, что, находясь в больнице, она всегда находила в себе больше сил и желания вести дневник, нежели проходить послеоперационную реабилитацию – прим. пер.) – замечает Хилари Мантел в своём эссе «Лицом к лицу с демоном» (Meeting the Devil, 2010). После операции по удалению очагов эндометриоза (болезнь, при которой происходит прорастание слизистых тканей матки в соседние органы – прим. пер.) она пишет о необходимости фиксировать испытываемую боль на бумаге. Держа дневник под рукой, даже в состоянии морфийного наркоза она неустанно писала, документируя явь и галлюцинации, придумывая истории (во время реабилитационного периода Хилари Мантел, по ее собственному признанию, благодаря действию седативных наркотических веществ придумала несколько новых сюжетов произведений – прим. пер.) и тем самым за время пребывания в стационаре создав их почти достаточное количество для сборника.

Ведение дневника едва ли можно назвать чем-то революционным. Однако в руках больной женщины, особенно с заболеванием репродуктивной системы, он многое символизирует и говорит о культурном прошлом. Исторически женщины не всегда выражали свою боль в поле искусства и литературы. Чаще всего ее выражали мужчины в форме того, что Сьюзен Зонтаг называет «сентиментальными мифами» о страданиях. Подобные произведения представляют собой медикализированное изображение женского тела как неизбежно слабосильного и неспособного в той или иной степени достоверно описать боль. В течение долгого времени в 19 веке врачи даже советовали женщинам избегать чтения и любой писательской практики из-за угрозы того, что болезнь может усугубиться. Залогом физического выживания пациенток, очевидно, было их молчание, нежели излияния о том, что их беспокоит.

Ситуация изменилась: масса современных писательниц преобразовывает эти мифы и часто делает это в форме автобиографических мемуаров с оттенком острой нехватки времени. «Я не собираюсь умирать. Я собираюсь написать книгу», – заявляет своей матери Шинейд Глисон (Sinéad Gleeson) в сборнике эссе «Созвездия» (Constellations, 2019) в разгар тяжелой болезни так, словно записанная история дарит своеобразное вечное существование.

Образ больного женского тела, в разной степени романтизированного, демонизированного и роковым образом привязанного к собственной биологии, благодаря внутренним литературным процессам наконец-то отвоевывается писательницами. В своих воспоминаниях Мантел использует выражение «канализационные трубы и залы» тела для описания опыта болезни тогда, как несколько веков подряд боль и ее упоминание считались неизбежным следствием того, что вы – женщина. Даже сегодня, как пишет Элинор Клегхорн (Elinor Cleghorn) в своей книге «Нездоровые женщины: Путешествие в мир патриархальной медицины и мифа» (Unwell Women: A Journey Through Medicine and Myth in a Man-made World, 2021), «женщин часто не воспринимают всерьез, когда они сообщают о первых симптомах эндометриоза, говоря, что они попусту нервничают и беспокоятся, думают только о плохом, мнительны и даже устраивают истерику».

Поэтесса Сара Мангусо (Sarah Manguso), находящаяся в авангарде новой волны писательниц, в 2009 написала книгу о своем редком аутоиммунном заболевании. В мемуаре под названием «Две формы умирания» (Two Kinds of Decay, 2009) использован сухой научный язык с минимальным количеством эвфемизмов или метафор. Мы заглядываем в каждый уголок и трещинку ее тела, начиная с катетера в вене и заканчивая ректальными свечами. Мангусо не просто нитка за ниткой распускает наложенные бинты, но демонстрирует нам анатомические особенности устройства женского тела, по сути, демистифицируя его «священные» части.

Источник: theguardian.com. Автор: Barry J Holmes/The Guardian. Сара Мангусо рассказала о своем редком аутоиммунном заболевании.

Много современного нарратива обращает внимание на политическое неравенство, окружающее феномен боли. Опубликованная в июне этого года книга Клегхорн представляет собой подробный экскурс в историю гендерных предрассудков в сфере медицины, которые, в свою очередь, проникли в культуру. Сборник «Разрушая и переосмысливая тело» (Disturbing the Body, 2021) включает в себя полные тревоги воспоминания Иреносен Окоджи (Irenosen Okojie) об опыте перенесения COVID, когда ее жалобы на боль (в горле – прим. пер.) были проигнорированы службой скорой медицинской помощи.

«Я – чернокожая женщина. Мне нельзя терять время, возлагая все свои надежды на систему, в которой все складывается против меня» – пишет она и все равно отправляется в отделение неотложной помощи, чтобы услышать от доктора, что ее шансы выжить составляют 50% из-за проблем с дыханием, вызванных COVID.

Таким образом, в основе старейшего мифа о больной женщине лежит парадокс, разрушить который куда сложнее, чем кажется на первый взгляд: болезнь как будто определяется биологией – она может быть спровоцирована работой матки, яичников и самой менструальной кровью (речь идет о эндометриозе, при котором менструальная кровь поступает обратно в полость таза – прим. пер.). Однако, в противовес этому реальность болезни ставится под сомнение, а саму ее считают «взятой из головы». Образ истерички вырос из этой парадоксальной подозрительности и прочно вошел в канон художественной и медицинской литературы.

Элис Хаттрик (Alice Hattrick) рассказывает о личном опыте столкновения с этим опасным, прочно укоренившимся образом в своих мемуарах «Пагубные чувства» (Ill Feelings, 2021), которые будут опубликованы в августе 2021 – писательницу и ее мать обвиняют в том, что они устраивают истерику по поводу своего синдрома хронической усталости:

Нам сказали, что мы – истерички; что мы выдумываем симптомы того, что будто угрожает нашей жизни; что по какой-то причине нам необходимо быть больными, чтобы добиться желаемого внимания. Мою болезнь можно объяснить болезнью моей матери. Складывалось такое ощущение, будто мы обладаем нездоровыми личностями.

Источник: theguardian.com. Автор: The Press Office/PA. Флоренс Найтингейл обвиняли в надумывании своей тяжелой болезни.

Хаттрик объясняет их личную историю культурой описания некоторых болезней как «невидимых» и «таинственных» (из-за малого числа исследований на тему традиционно женских заболеваний) в медицине и признания за ними статуса «надуманных». Иными словами, женщинам до сих пор внушают, что их болезнь взята из головы. Они знакомятся с биографиями Элис Джеймс (сестры Генри Джеймса), Элизабет Барретт Браунинг, Эмили Дикинсон и Вирджинии Вулф, чьи дневники и письма широко цитируются. Вы испытаете настоящий шок, узнав, что даже Флоренс Найтингейл (известная британская сестра милосердия – прим. пер.) обвиняли в надумывании своей тяжелой болезни – существует мнение, что это был хронический бруцеллёз (инфекция, в первую очередь поражающая работу опорно-двигательного аппарата и периферической нервной системы – прим. пер.) – ее лечащие врачи считали, что не было никаких физиологических оснований утверждать обратное.

Что вызывает особенный отклик к воспоминаниях Хаттрик, так это убедительный гнев, которым пронизана их с матерью полная боли история: «Я не желаю от него избавляться, от этого гнева. Иногда мне кажется, что у меня есть право постоянно злиться… Но это утомляет».

Гнев, даже если он стоит больших эмоциональных затрат испытывающему – как минимум антипод пассивности и беспомощности. Написанные на стыке нескольких жанров, мемуары Джен Эшворт (Jenn Ashworth) «Записки падающей в бездну» (Notes Made While Falling, 2019) начинаются с откровенного описания катастрофически неудачно проведенного кесарева сечения и значительной кровопотери: «Ярость вернулась ко мне, и по сравнению со страхом и паникой злость дарила мне утешение – и я изо всех сил цеплялась за это чувство».

В своих мемуарах «Истаявшая» (Consumed, 2021) о сестринских узах и болезни я рассказываю о своей покойной сестре Фозии, которая всю жизнь страдала от депрессии и расстройства пищевого поведения и чувствовала себя одновременно позабытой и ненавидимой обществом. Ее предсмертное заболевание оставалось загадкой для реанимационной бригады: только на следующий день после того, как сестра, находясь на стационаре самой передовой больницы Роял Фри на севере Лондона, умерла от внутричерепного кровоизлияния, был установлен ее диагноз – туберкулез. Фозия была очень конфликтной, озлобленной, больной женщиной. Испытываемая ею боль стала той противоположностью сдержанным фантазиям о страданиях, о которой говорила Зонтаг – боль была отвратительной и «неженственной», острой и реальной. Я чувствовала себя неловко, когда она повышала голос на сотрудников больницы. Теперь я вижу в этом ее уникальный – и, возможно, единственный – способ проявить силу и власть в рамках системы, которой она не доверяла и которая, возможно, не доверяла ей. После кончины сестры ее лечащий доктор даже заявил, что она была не самым надежным источником сведений о беспокоящей ее боли.

Источник: theguardian.com. Автор: Laurie Sparham/BBC Films/Allstar. Не больна и не “безумна”...Актриса Миа Васиковска в телевизионной адаптации "Джейн Эйр" Шарлотты Бронте (2011).

К вошедшему в литературный канон образу озлобленной «истерички» также обращались и женщины-романисты, мастерски переиначивая его для достижения собственных целей. Шарлотта Перкинс Гилман (новелла Желтые обои ) и Шарлотта Бронте (роман Джейн Эйр ) выдвинули мысль о том, что такая женщина не больна и не «безумна» – мир, лишивший ее свободы, просто приводит ее в ярость. Их героини могут казаться ненормальными, отдирать обои и сходить с ума на чердаке. Однако, возможно, они единственным доступным им образом протестуют против патриархальной тирании – крича, бунтуя и демонстрируя откровенно неженское поведение. Мишель Фейбер совершает нечто подобное для современного читателя в романе Багровый лепесток и белый (2002). Действие разворачивается во времена викторианской Англии; в центре повествования – проститутка Конфетка с экзематозными высыпаниями на коже и анорексичка из высшего социального класса Агнес Рэкхэм, на первый взгляд, только разыгрывающая истерики, но постепенно оказывающаяся страдающей от жестокого обращения женщиной, живущей в страхе быть запертой в «приюте душевнобольных». Эти два центральных персонажа заигрывают с архетипами 19 века – образом больной проститутки и образом праздной привилегированной домохозяйки – рискуя, однако, подтвердить клише, которые стремятся разрушить.

Тогда как Фейбер умело создает убедительные женские персонажи, некоторым писательницам, рассказывающим о своей боли, приходится сложнее на фоне культурно-исторического наследия, которое считает болезнью женское тело в принципе. Лесли Джеймисон (Leslie Jamison) в своём эссе «Фундаментальная единая теория женской боли» (Grand Unified Theory of Female Pain, 2014) упоминает «обоюдоострое чувство стыда и негодования, когда я завожу речь о своих телесных недугах и заболеваниях». Она высказывает опасения, что говорящая о своих ранах женщина может упрочить использование токсичных тропов описания травмированной или больной женственности, даже если она стремится от них избавиться.

На это у Хаттрик имеется единственный ответ – если болезнь или рассказ о ней является источником стыда, к этому чувству надо прислушаться: «Стыд в этом смысле – ценная эмоция».

Однако для некоторых современных авторов это чувство остаётся гордиевым узлом. Возможно, поэтому сборник стихотворений «О переменчивой природе вещей» (Of Mutability, 2010) поэтессы Джо Шэпкотт (Jo Shapcott) не содержит ни единого упоминания ее диагноза – рака. Болезнь скрыта внутри поэтического текста, но проявляет себя в форме метафоры. «Я не из тех, кто пытается сделать деньги на трагедии», – заявила Шэпкотт в своём интервью сразу после публикации ее сборника «О переменчивой природе вещей». Даже Мантел как будто испытывала легкое чувство вины за то, что из больничной койки откровенно пишет о своем опыте.

«Женщины, пишущие о болезни, рискуют поставить знак равно между женским полом и болезнью», – заявляет Эшворт. Однако, это не означает, что им следует запретить искать творческие решения этой проблемы – сама Эшворт нетривиально пишет о болезни. Она также высказывает мысль о том, что в форме художественного текста данную тему передать сложнее: «Я осознаю, что роман, даже мой самый любимый, не способен вместить ее в себя; что форма художественного текста не подойдет… Почему я не могу написать об этом художественный текст?»

Возможно, описанию столь личной боли невозможно пока придать форму «повести» – начать следует с документальной прозы без прикрас.

В своем эссе Быть больным (1926) Вулф несколько более категорично заявляет, что попытки творчески писать о болезни отличает «бедность языка». В английском языке, писала она, «нет слов для озноба и головной боли». Сейчас это мнение кажется устаревшим. Мантел, например, демонстрирует читателю, как болезнь распаляет ее литературное воображение. Слова льются из нее и складываются в истории даже тогда, когда она слишком слаба, чтобы держать ручку. «Камера пыток – место, в котором людям "развязывают языки"», – отвечает она Вулф.

Писательницы все чаще говорят с нами из своих «больничных коек», без смущения нитка за ниткой распуская наложенные бинты и демонстрируя нам, чем может быть полезно бередить старые раны. «Почему я так много говорю об этом?» – задается вопросом Джеймисон, когда бойфренд упрекает ее в том, что она зациклена на своих травмах. «Думаю, я говорю об этом, потому что это просто произошло, – заключает она. – Женщины продолжают жить с этими ранами. С разбитыми на кусочки сердцами, костями и легкими».

Арифа Акбар (Arifa Akbar)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ