Как романы эпохи Просвещения учили читателей эмпатии

Во второй половине XVIII века в Великобритании, Франции и Германии популярность чтения так возросла, что историки даже назвали этот период читательской революцией. Часто читали в кругу семьи. Например, Руссо вспоминал, как они с отцом по очереди читали друг другу, засиживаясь порой до рассвета. Читали, впрочем, и в одиночку. Особенно этим увлекались представительницы среднего класса, у которых было свободное время, искусственное освещение и деньги на покупку книг. Однако люди не только стали больше читать — они стали читать по-другому, погружаясь в выдуманные миры. Повествование все чаще велось о первого лица, что позволяло приблизить героя к читателю. Обычно герой или героиня проходили путь от совершения греха через осознание своего поступка к божественному просветлению.

Но в историях от первого лица взгляд героя обращен к прошлому и события минувших дней проходят через фильтр памяти. Другое дело — эпистолярные романы, предлагающие читателям новые грани эмпатии. Рассказывая о жизни персонажа в письмах, автор позволяет нам прочувствовать его опыт. Мы следим за мыслями и впечатлениями героя по мере их возникновения и точно так же, как и он, не догадываемся, что будет дальше. А если в романе фигурируют письма нескольких персонажей, мы погружаемся во внутренний мир каждого и наслаждаемся разнообразием характеров. Нас побуждают заглянуть в душу даже тем, кто нам несимпатичен, и глубоко проникнуться страданиями жертвы. История, рассказанная в письмах, волнует читателей гораздо больше, чем повествование отстраненного рассказчика.

Роман в письмах поощряет не только сочувствие, но и эмпатию. Впрочем, в XVIII веке такого слова не знали, в английском языке оно впервые появилось лишь в 1909 году как перевод немецкого Einfühlung. Понятия «эмпатия» и «сочувствие» часто путают (особенно в английском языке, где эти два слова очень похожи), но на самом деле это не одно и то же. Сочувствие сегодня понимается как эмоциональное явление, в то время как эмпатия — явление когнитивное. Сочувствие — это способность эмоционально откликаться на переживания другого человека. Эмпатия — способность понять и воспринять чужой опыт, не переживая его как свой собственный. Если для поэта Уильяма Блейка чужое горе — повод печалиться, то эмпатия вовсе не означает погружение в чувства другого человека или, пользуясь популярным, но расплывчатым понятием, идентификацию с ним. Эмпатия — это способность понять точку зрения другого человека, поставить себя на его место, не забывая, однако, что «у него также есть свой внутренний центр, где свет и тени обязательно ложатся по-иному».

Хотя сочувствие не равно эмпатии, оно может вести к эмпатии, что и происходило с читателями романов XVIII века. Современные исследователи считают, что чтение романов, особенно романов в письмах, научило людей XVIII века ставить себя на место другого и замечать творящиеся вокруг бесчеловечность, жестокость наказаний и нарушение человеческих прав. Читая, люди приобщались к чувствам социальных групп и классов, далеких от них в повседневной жизни: эмпатия стирала границы между дворянами и простолюдинами, господами и слугами, мужчинами и женщинами, возможно, даже между взрослыми и детьми. Люди научились воспринимать других подобными себе и осознали, что незнакомый человек в душе переживает знакомые каждому эмоции.

Кларисса — история с таким простым сюжетом, что кажется удивительным, как Ричардсону удалось расписать ее на миллион слов. За Клариссой Харлоу ухаживает Роберт Ловелас — франт благородного происхождения, но сомнительной репутации. Брат и сестра Клариссы, апеллируя к распутству ухажера (и руководствуясь не в последнюю очередь собственными давними обидами), побуждают встревоженных родителей отказать Ловеласу. Вместо него брат Джеймс находит другого жениха — уродливого старика, скрягу и женоненавистника с большим состоянием. Кларисса протестует, ее запирают в комнате и угрозами пытаются вынудить к браку. Однако все это время Кларисса продолжает переписываться с Ловеласом и наконец с его помощью бежит в Лондон.

Он устраивает ее якобы в приличном доме, но со временем она узнает, что это дорогой бордель, и вновь бежит, на этот раз в Хампстед. Ловелас преследует Клариссу и даже оформляет разрешение на брак, но быть верным супругом не намерен: по его мнению, срок брака, как и полномочий депутатов парламента, не должен превышать года. Ловеласу удается сплести сложную интригу, одурманить Клариссу и овладеть ею силой. Вскоре после этого ее задерживают за долги по иску хозяйки борделя, госпожи Синклер, и заключают в долговую тюрьму. Готовясь умереть, Кларисса составляет подробное завещание, пишет исполненные достоинства и почтительности письма всем своим родным и благородное письмо Ловеласу, в котором все ему прощает. Ловелас уезжает за границу и погибает на дуэли от руки кузена Клариссы, полковника Мордена.

Роман захватывает читателя не в последнюю очередь благодаря своей драматической структуре. Он рассказан в письмах — Клариссы к ее близкой подруге Анне Хоу и Ловеласа к его столь же беспутному дружку Джону Белфорду. Картину дополняют еще около десятка других посланий. Порой в письмах встречаются размышления, чаще — пересказ ситуаций и диалогов, причем в драматургической форме, иногда даже со сценическими ремарками. Ричардсон весьма аккуратен в отношении хронологии, что только усиливает напряжение. Мы знаем, что Клариссу хотят насильно выдать замуж в среду, 12 апреля, поэтому она планирует побег с Ловеласом на понедельник, и мы с нетерпением ждем, чем кончится дело.

Однако больше всего читателя захватывают вопросы психологии и морали, которые поднимает роман. Драматическое противостояние воль Клариссы и Ловеласа развивается из несходства их характеров и сложного взаимного влечения. Попытки Клариссы вести самоанализ с позиций совести отсылают к пуританской практике ведения духовного дневника, но в данном случае она пишет не к самой себе, а к Анне, которая должна будет оценить ее поступки. Ловеласом двигает не столько похоть, сколько интеллектуальное наслаждение сложными интригами. Акт изнасилования, описанный и Ловеласом, и Клариссой, вряд ли можно назвать эротическим событием, тем более что он происходит в присутствии госпожи Синклер и двух проституток. Нет, это акт грубого завоевания, и тщетно Кларисса молит завоевателя о пощаде.

Ловелас позиционирует себя как благородного повесу времен реставрации Стюартов, а Клариссу — как гордую красавицу, которую надлежит завоевать. Его плоские любезности («я возвращаюсь на крыльях любви к стопам моей любезной») резко контрастируют с прямотой и честностью Клариссы, ее бесхитростностью, которую он не в состоянии понять. Потрясение Клариссы от изнасилования выражается в серии бессвязных черновиков писем, в то время как Ловелас совершенно ни в чем не раскаивается. Однако даже в роли жертвы Кларисса оказывается сильнее духом: она спокойно готовится к смерти и пишет письма со словами прощения всем своим родным и даже Ловеласу, в то время как он пытается убежать от осознания ее смерти, фантазируя о том, чтобы забальзамировать ее тело и сохранить ее сердце в золотой шкатулке.

По мере публикации «Клариссы» многие читатели писали Ричардсону письма, умоляя его дать истории счастливый конец. Но хотя это принесло бы ему большие продажи, Ричардсон не отступился от запланированного трагического финала, сохранив верность своим дидактическим намерениям — показать, сколь безрассудно вредное убеждение, будто распутник, вставший на путь раскаяния, есть лучший муж, — верность своим четко обозначенным христианским принципам и, хотелось бы думать, своему творческому замыслу. «Я задумал не просто роман или любовную повесть… это трагическое произведение», — сказал Ричардсон своему другу, поэту Аарону Хиллу. Дидро, который высоко ценил Ричардсона, отметил трагическую глубину «Клариссы», похвалив автора за умение пролить свет на зло, таящееся в темных уголках души, скрытых успокоительным самообманом: «Он освещает факелом глубокие недра пещеры; он умеет распознать мельчайшие постыдные движения души, таящиеся за другими, благородными, выставленными напоказ. Достаточно его дуновения — и вот уже призрак безупречности, встречавший нас у входа в пещеру, исчезает, уступив место уродливой безнравственности, которая до сих пор скрывалась под маской».

Выдержка из книги Ричи Робертсон «Просвещение: в погоне за счастьем, 1680–1790 гг.» (The Enlightenment: The Pursuit of Happiness, 1680-1790)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ