Коварное начало брака Мэри и Перси Шелли

Тревога, нетерпение и морская болезнь во время шторма

Автор: Фиона Сэмпсон/ Fiona Sampson

Мое сердце, которое было выше скорби,
теперь переполнилось неким подобием радости.

Легко вообразить романтический портрет, показывающий нам, по большей части, эфирную бледность молодой Мэри Годвин , но, к сожалению, мы зачастую застаем ее за не столь эфирными процессами тошноты. В следующей сцене она лежит, измученная морской болезнью и страхом, на борту небольшого деревянного парусника. Судно раскачивают штормовые волны, которые вздуваются под ним и вокруг него при лунном свете. Время подходит к полуночи, и переправа, которая, как обещали моряки, должна была длиться «всего пару часов», уже длится шесть. Горизонт «багряный и штормовой», в небе яркие вспышки молний.

Мэри всего 16 лет, и она сбегает с Перси Биши Шелли , мужчиной, старше ее на пять лет, который уже не просто женат, но и является отцом маленького ребенка. Это происходит 28 июля 1814 года, они находятся в центре Ла-Манша и летней бури, которая случилась ночью:

Внезапно в парус ударил грохочущий шквал, и волны хлынули в лодку; даже матросы считали, что наша ситуация была опасной; ветер тотчас же сменился, и мы поплыли по ветру, который налетал неистовыми порывами.

Влюбленные пытались переправиться между Дувром и Кале, всего лишь 23 морские мили. Когда они покинули Дувр, в 6 часов вечера, стоял не просто самый жаркий день в году, но «самый жаркий из дней, которые были в этом климате за много лет», «вечер был очень красивым; песчаный пляж медленно удалялся; мы чувствовали себя в безопасности; был небольшой ветер, паруса колыхались в легком бризе». Но, как и во многих проливах, в Ла-Манше сконцентрированы сильные течения, и он подвержен внезапным бурям. Это также выражается в приливах и отливах, и, за 12 или более часов, этот перешеек проходит через полный цикл от одного небольшого прилива до следующего.

В конце концов, около 4:20 утра, среди буйного ветра и непрекращающихся молний, штормовой рассвет прорывается над измученным судном. К счастью, поскольку матросами «удалось выправить паруса», ветер, наконец, гонит их «на пески» Кале, где «внезапно ясное солнце восходит над Францией». Это поразительный образ возрождения: близкая смерть и преображающий опыт выживания. Но, хотя он взят из Дневника Мэри, на самом деле он написан Перси. Сама Мэри не будет писать в том, что является самым ранним сохранившимся томом ее Дневника, еще неделю после этого.

Тем не менее, она перепишет эти слова в следующие три года, когда в 1817 году опубликует «Историю шестинедельного путешествия» – свой отчет о поездке, в которую отправились они с Перси. На этой стадии, когда она пишет за него, как и он уже написал за нее, голоса молодых влюбленных накладываются друг на друга, подобно их конечностям, сложенным одна на другую в изнеможении или сне. Именно так Перси описывает переправу. По его словам Мэри всю ночь лежит между его коленями, в то время как он держит ее голову на своей груди. «Она не разговаривала и не смотрела», и он считает, что она «не знала всей опасности».

Но Мэри знала о реальности кораблекрушений из времени, проведенного в Шотландии. Кто может сказать, вызвана ли слишком правдоподобная оценка двухчасовой переправы молодыми людьми, когда они наняли судно, необычайно тревожными вопросами с ее стороны? Или ее известная бледность настолько усиливается болезнью, которую она уже перенесла ранее в тот день, на пути в Дувр, что даже капитан парусника замечает это? Как пишет Перси:

Мэри была больна, когда мы путешествовали, но разве мы не испытали удовольствие и уверенность, несмотря на эту болезнь! Зной ослабил ее, ей был нужен отдых при каждой остановке.

Я всегда задавалась вопросом, не является ли этот отрывок шифровкой. Что значит «разве мы не испытали удовольствие и уверенность»? Мэри всегда была несчастной путешественницей, и ее уязвимость могла заставить ее нового возлюбленного ощущать себя заботливым защитником, появилась возможность использовать близость. Но также она, возможно, была на ранних стадиях беременности, другими словами, примерно в то время, она может осознать, что, вероятно, беременна. Ввиду того, что в известной записи в Дневнике, сделанной всего несколькими днями позже, 4 августа, Перси запишет, что он считает 27 июня своим «днем рождения»: дата, чуть более месяца тому назад, когда Мэри впервые сказала, что любит его, или же когда она занималась с ним любовью, или и то, и другое.

Даже возможно, что он понимает, что она беременна, или, как минимум, подозревает это, раньше, чем она. В конце концов, у него уже есть опыт: он женатый мужчина с маленькой дочерью и беременной женой, в то время как у Мэри нет даже матери, чтобы рассказать ей о сексе и беременности. (Ей было всего 5 лет, когда родился ее сводный брат Уильям, вряд ли возраст мог дать ей понять природу человеческого размножения.) Мог ли Перси чувствовать «удовольствие и уверенность» в признаках беременности, которые он распознал, и которая, как он знает, привяжет Мэри к нему более надежно, чем любой выбор, который она могла сделать? В конце концов, этот тайный побег влюбленных не обеспечивал «гарантии» брака. Конечно, технически, это вовсе не было тайным побегом. Тем не менее, поскольку пара предпочитала доверять «общему праву», а не юридическим контрактам, закреплять романтические отношения, в их терминологии – это побег. Так сказать, «общеправовой побег».

Когда ребенок Мэри родится 22 февраля следующего года, Перси снова запишет в Дневнике Мэри, что ребенок родился преждевременно, «в неполные семь месяцев», и поэтому предполагается, что девочка не выживет. На самом деле, ее состояние стабилизируется всего за две недели, что довольно необычно в отсутствие инкубаторов интенсивной терапии. Расчет Перси предполагает, что ребенок был зачат в районе даты того морского шторма. Но если она была зачата не во Франции, а месяцем ранее, в Лондоне, то могла бы родиться всего за месяц до срока.

У нас нет конкретных доказательств этого, а есть лишь косвенные признаки: морская болезнь Мэри и выживание ребенка. Но есть и еще кое-что, о чем нужно помнить. Перси имел две в равной степени значительные потребности: верить в собственную доброту и получать то, что ему хочется. Было бы полностью в его характере чувствовать вину за соблазнение Мэри, пока она жила под отцовской крышей, но быть уверенным в том, что как только она убежит с ним, они де-факто («в глазах Бога») вступают в брак, и соответственно подогнать дату зачатия ребенка.

Мэри и Перси рисковали, переправляясь ночью, так как были слишком встревожены или не имели терпения ждать, пока на следующий день отплывет пакетбот. Они уже взяли напрокат четырех лошадей вместо обычных двух в Дартфорде, «чтобы мы могли опередить погоню» по пути в Дувр. Они не рассуждали трезво, они были влюблены. Однако чувство преследования, эта типичная часть романтического побега, покинуло их с тех пор, как их преследователь, мачеха Мэри, сумела добраться до их отеля в Кале в тот самый день, когда они должны были прибыть, предположительно пакетботом, как самым коротким, безопасным и вполне дешевым способом переправы. Или же вы могли бы расценить эти широкие жесты как нечто расчетливое, а не спонтанное. Выгаданное преимущество было вполне достаточным. Мачеха Мэри действительно догоняет беглецов в Кале. Но уже слишком поздно: репутация Мэри публично «разрушена», потому что она провела крайне важные (хотя, как вышло, совершенно несексуальные из-за шторма) ночи с Перси, и потому что, прибыв в другую страну и зарегистрировавшись с ним в отеле, она сбежала окончательно. Перси, у которого был опыт в побегах с его женой Гарриет, на тот момент тоже шестнадцатилетней, должен был отлично понимать это. Что бы ни случилось после между ним и Мэри, у нее больше не было пути назад в обычное общество. Он действительно загнал ее в ловушку.

О чем Мэри думает или переживает, когда лежит в парализующих тисках морской болезни? Поражена ли она скоростью событий, приведших ее на борт этого небольшого суденышка, так страшно кренящегося во власти шторма на Ла-Манше? Тошнота выворачивает тело наизнанку. Действительно ли у Мэри нет других мыслей, нет страстного желания оказаться в безопасности на суше? Кажется, болезнь милосердно отвлекала ее, и «как бывает обычно, когда я до такой степени поражена болезнью, я спала большую часть ночи, просыпаясь лишь время от времени, чтобы спросить, где мы находимся, и получать раз за разом унылый ответ: «Не пройдена и половина пути». Даже четверть века спустя, оглядываясь на свою жизнь, с вершины сорока лет, она не вспомнит этой переправы, но вспомнит свой выкидыш в 1822, как первый случай близости к смерти.

В конце концов, 29 июля 1814 года, солнце встает «над пристанью ясное, алое и открытое», и Мэри, проходя по отмели Кале, слышит «впервые сбивчивый гул голосов, говорящих на языке, отличном от того, к чему я привыкла». Она разглядывает типичную нормандскую одежду: «женщины в высоких шляпках и коротких жакетах; мужчины с серьгами; дамы, гуляющие в высоких капорах или с прическами, расположенными на макушке […] без каких-либо небрежных завитков для украшения висков или щек». Она никогда не забудет эти первые впечатления. Она лишь подросток, впервые в жизни, выбравшийся за границу. Хотя записи Перси в Дневнике описывают передвижения беглецов, воспоминания Мэри три года спустя оживают с помощью деталей. Подобно многим последующим английским путешественникам во Франции, она отмечает, что «дороги превосходные»; и все же она находит кабриолет, в котором они отправляются в Париж «непреодолимо смешным». Она вспоминает прогулки по внешним окраинным землям Кале, «они состояли из полей, где заготавливали сено», и отмечает: «Первое, что бросилось в наши английские глаза – это отсутствие ограждений; но поля процветали и были полны богатым урожаем».

Тем временем мачеха Мэри прибыла, предположительно, на том же рейсе, что и сундуки беглецов, которые, как мы можем предполагать, помогают ей обнаружить их в отеле. Пакетбот тоже был «задержан неблагоприятным ветром», и Мэри Джейн Годвин, которая выехала ночью из Лондона, должно быть обессилела. Как обычно, именно ей досталась грязная работа пытаться разрешить новую семейную драму; как обычно, Уильям Годвин удобно остался в Лондоне. И поэтому ей приходилось осаждать случайные насмешки, которые могли поджидать женщину среднего возраста, путешествующую в одиночестве. «Вечером, – наспех отметил Перси в Дневнике Мэри, – пришел капитан Дэвисон и сказал нам, что прибыла толстая дама, которая говорит, что я сбежал с ее дочерью».

Запись подразумевает, что это истерическое преувеличение. Но, конечно, это не так. Кроме того, миссис Годвин не интересуется своей падчерицей Мэри. Она приехала спасать Джейн. Ибо здесь нам нужно отметить, что Мэри и Перси прибыли не без сопровождения. Удивительно, но они взяли с собой сводную сестру Мэри – Джейн (Клэр Мэри Джейн Клермонт – прим. пер.). Я хотела написать по причинам, лучше всего известным им самим. Но это будет отступлением от обязанностей биографа, которому следует попытаться понять запутанные отношения этих трех молодых людей – даже Перси в это время все еще лишь 21, а обеим девочкам по 16 лет.

Эта неразбериха со временем только ухудшится. В компании двоих третьему не место, и триангуляционное присутствие Джейн окажет влияние на все отношения молодой пары. Ради Мэри, хотелось бы, чтобы миссис Годвин сумела «спасти» Джейн из этого приключения и уговорила ее вернуться в Англию на следующий день. Хуже всего, что ей почти это удается. Мэри Джейн разговаривает со своей дочерью, проведя ночь с ней в своей комнате, поэтому у той не было ночевки в отеле без сопровождения, она просто ночевала со своей матерью в другой стране. Утром Перси отмечает: «Джейн сообщила нам, что не может сопротивляться призывам миссис Годвин».

«Призывы» – это условное название, данное молодым человеком целому комплексу действий, который миссис Годвин пытается развернуть для своей юной дочери, которая как никогда восприимчива к публике. Мы знаем, что Джейн, вероятно, не вернулась, и что Мэри Джейн узнала из первых рук цену упавшей респектабельности. С тех пор она с трудом восстанавливала себя, потратив дюжину лет упорных усилий и абсолютной силы воли на сохранение финансовой стабильности и общественной респектабельности хозяйства Годвин, несмотря на репутацию первой миссис Годвин. И не имеет значения, что оба эти предприятия, на самом деле, могли быть осложнены ее собственной некомпетентностью и некомпетентностью мужа – книжный магазин в действительности очень дорог; а Годвин сам, благодаря своей неудовлетворительной биографии, сделал из своей первой жены личность с дурной славой.

Мэри Годвин всегда будет неоднозначным ребенком Мэри Уолстонкрафт , впрочем, выйдя замуж за Уильяма Годвина, Мэри Джейн рисковала будущим и своей дочери. Поэтому она особенно тщательно наблюдала за занятиями девочки с частным репетитором, приличествующим леди, а не дочери лавочника, и усердно старалась, чтобы мрачная юная Мэри и ее неприглядное кожное заболевание не выставлялись напоказ на Скиннер-стрит. Если Джейн вернется домой, то и она, и Фэнни (которую, как дочь Уолстонкрафт, будет сложнее пристроить, и чьи перспективы ограничены ее внешностью и отсутствием общепринятой живости, согласно семейным преданиям) хотя бы будут иметь шанс на брак и собственный дом. Если же она этого не сделает, то все изменится не только для двух молодых женщин, но и для всей семьи, и сами Уильям и Мэри Джейн навсегда останутся скандальными личностями.

В 1814 году репутация имеет существенную важность, если вы не наследник баронета, как Перси Биши Шелли, и не можете купить свободу делать что угодно. С лицемерием, которое было бы смешным, если бы не было таким печальным, Перси, парящий над «призывами» Мэри Джейн на крыльях аристократических привилегий, парирует ее аргументы, поощряя Джейн думать о своей ситуации с точки зрения Французской революции, которая отменила те самые привилегии, которыми он пользуется, французского «истекшего рабства и […] будущей свободы». Конечно же, сводная сестра Мэри передумает, сообщив своей матери, что она не вернется в Англию, после чего «миссис Годвин удалилась, не произнеся ни слова».

Но именно миссис Годвин была права. Джейн никогда не выйдет замуж; а Фэнни, спустя 26 месяцев осознав, что ее жизнь выглядит ненужной рядом с приключениями ее сестер, наложит на себя руки. По Лондону пойдут слухи, что Годвин продал Перси двух дочерей за 1500 фунтов, и этот прежде известный философ будет бороться за деньги и признание всю оставшуюся жизнь. Фантазии Перси о свободе заразят даже младшего брата девушек Уильяма, которому всего 10 лет, и который спустя неделю 8 августа сбежит из дома. К счастью он найдется целым и невредимым, но только через 2 дня.

Разруха прошла через дом Годвина, как быстрая трещина через построенное на скорую руку имение на Скиннер-стрит, даже сам Годвин осознает это. Всего за три дня до побега он написал Перси, призывая его остаться со своей «невинной и достойной женой» Гарриэт и оставить в покое нетронутую «чистую и безупречную репутацию моего ребенка», добавив: «я не могу поверить, что вы, войдя в мой дом под именем благодетеля, оставите после себя нескончаемый яд, разъедающий мою душу». Это письмо практически было кульминацией четырех недель перетягивания туда-сюда, в течение которых Годвин держал Мэри в комнате для занятий наверху, предостерегал обеих: свою дочь (8 июля) и ее сообщницу свою падчерицу (22 июля), и упорно и вполне успешно работал от имени Гарриэт Шелли, чтобы разлучить ее мужа Перси с его другой текущей любовной интригой Корнелией Тернер (после визита матери девочки 18 июля, и тем же в июле он отплатит самой Гарриэт Шелли). Также он решительно отказывает Перси в связях на материке, нужных для ускорения предполагаемого бегства.

Все потому, что 6 июля Перси объявил свой план непосредственно Годвину. Такой подход, примечательный своим нахальством, или наивностью, казалось, впервые случается с кем-либо в семье Годвина, кроме Джейн, до такой степени сблизились Мэри и Перси. Это тем более удивительно, что Мэри Джейн всегда настороже, и ее сложно одурачить, когда дело касается семейных вопросов. Она уже отправила Фэнни в Уэльс, возможно, чтобы ее здоровье или нрав улучшились, поскольку Мэри в свое время была в Шотландии, но возможно также потому, что она могла влюбиться в Перси. (Так, по-видимому, считает и сам Перси, как будет видно из его реакции на смерть Фэнни.)

Поведение Перси покажется менее наивным, когда мы вспомним, что сам Годвин является социальным революционером, заявившим в 1793 году в «Исследовании о политической справедливости», что человеку следует «смещать и попирать институты страны, в которой он живет», и в частности институт брака. Но это было два десятилетия назад. Уже десяток лет спустя, в 1805 году, он уже писал предисловие к своему роману «Флитвуд», озаглавленному «Новый человек чувства», и утверждал, что он больше не верит тому, что «отдельные примеры [могут] освежить лицо общественности». Вместо этого, он теперь считает, что радикальные идеи следует распространять «путем дискуссий и рассуждений». И, конечно, он сам дважды женат.

Тем не менее, его авторитет как главы семейства относительно связи его дочери с Перси подрывается тем фактом, что последний согласился пожертвовать ему сумму в 1250 фунтов. Кроме того, дополнительные 1750 фунтов, которые Перси изначально обещал Годвину, теперь планируется использовать на то, чтобы отвезти Мэри в Европу. Легко представить, как охотно этим финансовым потоком могли воспользоваться юные домочадцы Годвина, воспитанные на мечтах о революционных действиях, как доказательстве того, что это лишь алчный материализм, который восстает против радикальных и сексуальных перемен, выдвинутых Перси. Девочки Годвина не могли не ассоциировать бегство и Европу, как пункт назначения, с революцией и свободой. С двойным солипсизмом, привилегий и юности, Перси мог поощрять их объединение свободной любви с социальной свободой, возможно даже сообщая вопиющие финансовые подробности молодой женщине, которая, как он надеется, убежит с ним. То, что он оставляет беременную жену без гроша и в социально-опасном положении, что однажды любовь проходит, и женщину можно бросить, даже если она не может себя обеспечить, должно казаться молодым людям неким скучным небольшим пятнышком на новом сверкающем общественном договоре.

Возможно, Перси не является манипулятором, а просто безрассуден, или, что еще лучше, настоящий социальный революционер. В конце концов, он, в какой-то мере, играет в азартные игры с собственной репутацией. Двойные стандарты могут превратить неразборчивого джентльмена 19-го века в «кутилу», но даже здесь есть различие между делами и фактическим отказом от жены. И Перси искренне живет своими идеалами. В конце концов, он был исключен из Оксфорда в 1811 году в результате публикации «Необходимости атеизма» не анонимно, а под своим именем; и впоследствии он опробовал ряд стилей жизни, например: в Уэльсе, в захолустной деревне Элан и общине Тремадог. Кроме того, именно в попытке собрать деньги для последней, образцовой деревни на недавно осушенных землях возле Портмадога, он в 1812 году впервые встретил Годвина. К тому же он «спас» другую шестнадцатилетнюю девушку от того, что, по его мнению, являлось гнетом устаревших авторитетов: его жена, Гарриэт, урожденная Уэстбрук, была школьницей, когда он сбежал с ней в Эдинбург, вскоре после того, как был отчислен из университета.

По крайней мере, причина этих осознанно повторяющихся попыток освобождения и общинной жизни не может быть просто сексуальной: вскоре, после его бегства с Мэри, Перси намеревается освободить его собственных сестер Элизабет и Элен из их школы в Хакни. Революционные принципы и вправду наполняют его мысли и тексты. Бывший ученик-химик, известный в Итоне талантом взрывать все подряд, к лету 1814 года уже написал короткое лирическое стихотворение «Изменчивость», которое раскрывает его интерес к радикальным преобразованиям и его мнение: «Изменчивость одна лишь неизменна» (перевод В. Левика), и 2000-строчную, философскую поэму в девяти частях Королеву Маб , которая сочетает в себе ощущение изменчивости с идеей Годвина о «необходимости» предвидеть социальный прогресс всего мира. Этот распространенный идеализм был глубоко подвержен влиянию «Политической справедливости» Годвина, и Перси и Мэри перечитывали эту книгу в первые трудные недели после их возвращения в Лондон, как будто надеялись отыскать в ней некое определение или оправдание своей позиции.

Из книги Фионы Сэмпсон «В поисках Мэри Шелли». Использовано с разрешения Pegasus Books. ©

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ