Бенджамин Марковиц: «Родители теперь уже не те. И книги, созданные семейными писателями — тоже»

Автор: Бенджамин Марковиц

В День отца родитель и писатель задается вопросом, мешает ли «коляска в коридоре» литературному успеху

Когда я стал отцом, люди шутили о «коляске в коридоре». К тому моменту я издал уже две книги, и окружающие сочувственно интересовались, не боюсь ли я, что ребенок помешает моей писательской карьере. Удивительно, как въелась в умы людей эта фраза (а вместе с ней и стереотипы вроде мансарды и пишущей машинки Оливетти), как она в воображении людей стала частью мифа о писателе. Так что даже те, кто не знает, чем заканчивается эта фраза, кто ее автор и из какой она книги, помнят ее и знают, что она значит (или думают, что знают).

Недавно я прочитал роман Сирила Коннолли «Враги обещания» 1938 года (в старом издании Penguin 1961 года; теперь, кажется, книгу в печатном виде уже не найти), откуда и взяли эту злосчастную фразу. Это очень остроумная, интересная и очень странная, местами даже оскорбительная книга, которую Коннолли написал отчасти для того, чтобы объяснить, почему он все никак не издаст свой шедевр. Как ни странно, но к тому времени (ему было 35 лет) детей он не завел. Человек искусства, о котором он пишет, это не тот, кто работает, когда его ребенок спит, и не тот, кто меняет пеленки или несколько раз в день готовит смесь в стерильных бутылочках. Или, если говорить о женщине, кормит грудью. Писатели, которых он имеет в виду, это в первую очередь мужчины, и опасность, которую символизирует коляска в коридоре, вовсе не в ребенке, который в этой коляске спит, а в нелюбимой работе, на которую приходится ходить, чтобы оплатить ту среднестатистическую жизнь, которую обозначает это коляска:

«Замученный писатель торчит на своем чердаке, окруженный зареванными детьми, кредиторы стучатся в дверь, а больная жена пилит, не вставая с постели — все это в прошлом. Но кое-что в этом образе все-таки есть. Основная проблема в том, что глубоко чувствующий писатель не может жить в одиночестве. Чем сильнее его одиночество, тем глубже он умеет влюбляться, а если он влюбляется, то почти наверняка женится, а если женится, то, скорее всего, заводит дом и детей, а если у него есть дом и дети, ему нужны деньги, и тогда он занимается нелюбимой работой и отказывается от свободы, которая его когда-то вдохновляла».

Самая опасная профессия, как считал Коннолли, это журналистика — как раз то, чем я и занимаюсь здесь и сейчас, — а все потому, что она учит авторов писать только для первых читателей и широкой публики: «Брак для человека искусства может стать успешным только если у него есть деньги, и ему не нужно заниматься тем, что ему не по душе, — пишет Коннолли, — а жена достаточно умна и бескорыстна, чтобы понимать и уважать то, как работает капризная муза. Она должна понимать, в какой момент домашние радости пресыщают, когда любовь, порядок, квитанции, налоги, стирка и забавы с детьми должны отходить в сторону, а звонки в дверь должны замолкать, а еще она должна понимать, что нет для творчества врага непримиримее, чем коляска в коридоре».

Он упоминает и восхваляет и писательниц — например, Вирджинию Вулф и Элизабет Боуэн, — хотя ни у одной из них не было детей, и обе происходили из высших слоев общества. Они писали литературу «высокого» стиля, интеллектуальную, экспериментальную, сложную и исключительную, не «бытовую» (естественную, простую, для широких масс), и Коннолли в своей книге предлагает найти противовес и границы для каждой из них.

Не знаю, как этот контекст должен менять отношение к коляске в коридоре — значит ли это, что о ней нужно думать поменьше. Но аргументы Коннолли пришли из старого спора, и речь в нем идет не только о гендерных ролях и сексуальности, но и о социальных классах и литературных стилях. И даже не столько о стилях, сколько о теме. Сто с лишним лет назад до выхода «Врагов обещания» Вальтер Скотт написал в своем дневнике о Джейн Остин: «У этой юной леди был талант описывать чувства и переживания людей в самых обыденных условиях... Вряд ли я на такое способен; это изящное прикосновение, которое делает обыкновеннейшие вещи и характеры интересными, эти точные описания и чувства — мне такого не дано».

В каком-то смысле, Сол Бэллоу, Филип Рот и Джон Апдайк, американские романисты, которые появились десятилетия спустя после того, как Коннолли написал свою книгу, поняли, как объединить «высокий» и «бытовой» стиль. Мартин Эмис написал о Бэллоу в эссе «The Moronic Inferno»: «Он возложил на себя задачу сделать возвышенное понятным человеку из двадцатого века». Эмис сопоставляет работы Бэллоу с типичным английским романом — «225 причесанных страниц о среднем классе...» — эта строчка напоминает другое замечание Скотта об Остин: «Они все о среднем классе, но в этой среде она неподражаема».

В этих описаниях жизни среднего класса так и звучат слова писателей-мужчин о мире женщин, о том, что Коннолли называл миром, в котором царят «любовь, порядок, стирка... ухаживание, брак, деторождение и измены». Мой список американских писателей середины века, которые услышали призыв Коннолли примирить высокое и бытовое, состоит из одних мужчин. Я считал Бэллоу, Рот и Апдайка великими писателями, но их отношение к семье я разделяю отнюдь не так рьяно.

Человек искусства, о котором пишет Коннолли, не просто мужчина; это мужчина, который вряд ли встанет посреди ночи, чтобы накормить ребенка или поменять ему пеленки. И все-таки большинство родителей в современном мире стремятся к равноправию. Ребенок учит (и напоминает, если об этом вообще нужно напоминать), что домашняя жизнь — это большая ответственность, которая отнимает много сил. Именно поэтому литературная традиция, к которой я обратился, когда у меня появились дети, больше относилась к Элис Манро и Энн Тайлер, чем к Роту и Бэллоу. (Название одного сборника рассказов Манро звучит очень похоже на список Коннолли: «Ненависть, дружба, ухаживание, влюбленность, брак».)

Сложно говорить о таких вещах (и Коннолли это доказывает), потому что речь идет о ситуациях и суждениях, которые трудно контролировать. Есть великие женщины, которые, подобно Роту, Бэллоу и Апдайку, успешно совместили высокое и бытовое. Есть писательницы, которые не особенно интересуются семейной жизнью, а есть писатели, которые ставят семью на первое место. (Иногда их встречаешь в самых неожиданных местах. Например, «Девушка зимой» Филипа Ларкина повествует о библиотекарше, которая заботится о заболевшем сотруднике.) Меняются модели родительства, но и восприятие самого себя и своей работы у писателя тоже должно измениться. И для писателей обоих полов коляска в коридоре вовсе не означает конец творчеству. Это только начало.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ