В последних классах школы я ходила в народный театр.
Ставили мы в тот раз «Родительскую субботу» А. Яковлева. Я играла Величкину.
Декорации – обычный двор – скамейка, песочница, качели, сушится белье…
Первое мое появление в спектакле: я пробегаю по диагонали через всю сцену с книжкой под мышкой и скрываюсь в задней кулисе. Следующий выход, точнее вынос: меня выволакивает во двор хулиган. Я отбиваюсь и бью его книгой по голове. Так по сценарию было.
Хулигана играл некто Козлов. Я ему нравилась, он мне нет. Надо ли говорить, что хватал он меня в охапку не совсем целомудренно, чем вызывал мое яростное возмущение, праведное негодование. Я пыталась поговорить, объяснить, что порядочные молодые люди с порядочными же девушками ведут себя опять таки порядочно. Куда там. Уже собиралась было наябедничать режиссеру, но это не наш метод. Сама справлюсь. На следующую репетицию притащила томик (килограмма на три) очень популярного тогда среди меня Шекспира.

(Это же святое – остановиться в разговоре каком-нибудь на полуфразе, задумчиво посмотреть сквозь собеседника (мужеского полу желательно) и, слегка завывая, продекламировать:

Порвалась дней связующая нить.
Как мне обрывки их соединить!

Ну, не все же сразу рождаются умными.)

Началась репетиция. Мой выход, затем вынос. Я вырываюсь и со всей дури обрушиваю на Козловскую башку английскую классику. Он аж охнул и присел. Мне кажется, что я видела, как из его глаз посыпались голубоватые искры.
И тишина…
Тут режиссер:
– Эээ, кхм, а что там у тебя? – это мне, значит.
– Шекспир, Уильям, – пискнула я.
– Инна, ЭТА книга достойна лучшего применения.
(Так и сказал – большими буквами).