8 марта 2013 г. 13:45
417
5
Вообще, Серебряный век, на мой взгляд, одна из вершин русской литературы, оказавшийся богатым на разнообразие стилей, направлений, искавший свое место в литературе путем многообразия форм, литературных находок. Это авангард литературы, отрицавший все имеющиеся правила, но тем не менее, имеющий корни в тысячелетней истории русской литературы и многовековой мировой литературе, в своих текстах, опиравшийся на опыт предшествующих литераторов:
Мы завели длинный спор о литературе, и мои посетители были сконфужены тем, что футурист знает русскую литературу не хуже их, а поэзию русскую и особенно французскую – много лучше…свободно цитирует по-итальянски Данта и Маринетти, по-английски Байрона и Уитмена, а французов и немцев вообще читает пачками.
Шершеневич В. ''Великолепный очевидец''
За каждым именем русского авангарда стояла многовековая история мировой литературы, каждый из авангардистов Серебряного века – будь то футурист, символист, акмеист, конструктивист, имажинист, - каждый из них отвоевал свое право на поиски новых форм, новой ритмики, новых смыслообразов. Это была своего рода революция в литературе. Революция мирового уровня, которая взорвала классический реализм русской литературы и шагнула далеко вперед.
Имажинизм (от фр. и англ. image — образ) – одно из литературно-художественных течений, возникших в России в первые послереволюционные годы на основе литературной практики футуризма и символизма, тем не менее, одинаково отрицавшее оба течения, как творчество коллективное, противопоставляя творчество индивидуальное и дендистское, творчество в котором форма преобладает над содержанием: Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейки из газет на картины. Имажинисты заимствовали термин у английской школы имажинизма, теоретиком которой был Эзра Паунд, тем не менее, Вадим Шершеневич – один из теоретиков русского имажинизма, - декларирует свои правила имажинистского текста. Имажинисты же ставили во главу текста – образ.
О Томи Хуттунене я могу сказать только одно – это финский литературовед и всё. Скупые сведения об авторе с лихвой компенсируются богатым и интереснейшим текстом исследования русского имажинизма в общем, и творчества Мариенгофа в частности и о его втором художественном романе - ''Циники''. Книга разделена на три части. В первой - ''Последние денди республики'' очень подробно Хуттунен рассматривает влияние Уайльда и его иллюстратора Бердслея на русских имажинистов во главе которых стояли Шершеневич, Мариенгоф и Есенин – такие разные в творчестве, но умеющие одинаково блестяще носить маски и цилиндры в первые послереволюционные годы, вполне возможно, убегая от окружающей действительности. И становятся понятными самоповторяющиеся истерики Есенина в стихах, как бегство от разрухи и стремление цилиндром и шубами прикрыть отваливающиеся деревенские лохмотья. Их стремление к свободе, бытовые зарисовки, их отношение к городу и урбанизации, их яростное приятие революции, первые эксперименты с безглагольной поэзией, их стремление поставить во главу поэзии – существительное и корневую систему слова ( в корне есть главный смысл каждого слова и это слово самодостаточно, потому что уже несет в себе – Образ).
Во второй части - ''Имажинистский монтаж'', подробнейшим образом описан прием монтажа в имажинистской поэзии, своего рода первое применение эффекта ''киноглаза'' в тексте Мариенгофа, который очень похож на фильмы Дзиги Вертова и Льва Кулешова, своим монтажом и соединением несоединимого. Это блестяще и это невероятно красиво. Это впервые в своих текстах применили именно имажинисты, Имея в своих закромах некие каталоги образов и метафорические цепи. К примеру:
Из сердца в ладонях
Несу любовь.
Ее возьми –
Как голову Иоканаана,
Как голову Олофрена…
Она мне, как революция – новь,
Как нож гильотины –
Марату,
Как Еве – змий.
Она мне как правоверному –
Стих
Корана.
Как за Распятого,
Иуде – осины
Сук…
Всего кладу себя на огонь
Уст твоих
На лилии рук.
Во-первых, безусловно, это отсылки к уайльдовской ''Саломее'' и иллюстрациям Бердслея к этой пьесе; во-вторых, приведенный пример содержит раннюю версию метафорической цепи, которую сами имажинисты в ''Почти декларации'' (1923) называют одним из необходимых этапов в истории имажинизма. Простые сравнения любви, революции, предательства, отсылки к Библейским историям:
-голова Иоканаана (Саломея/Иродиада)
-голова Олоферна (Юдифь)
-новь (революция)
-нож гильотины (Марат)
-змий (Ева)
-стих Корана (праваоверные)
-осина(Иуда).
В третьей части книги - ''Циники'', непосредственно разбирается роман Мариенгофа с точки зрения имажинистского текста и насколько в нем сильны все приемы имажинизма: монтажность текста, кинематографичность, образность, фрагментарность, соединение художественного и документального романа, насколько сильны мотивы революции в романе. Удивительно, что роман, впервые опубликованный в 1928 году в Берлинском издательстве ''Петрополис'' и имевший невероятный успех не только у русских эмигрантов, но и у критиков, углядевших в романе антиреволюционные идеи, в Росcии был впервые опубликован только лишь в 1988 году, а до этого был запрещен к публикации в СССР, несмотря на то, что Мариенгоф продолжал работать в русском кино, театре, писал письма с объяснениями в ВССП, однако уже в 1929 году начинается организованная РАППом травля Мариенгофа. Удивительно, насколько необразованы были травители, потому что ''Циники'' это роман не антиреволюционный, а роман антиимажинистский, роман об окончании эпохи имажинизма в литературе, роман, наполненный аллюзиями на историю развития имажинизма, это роман-сцепление невозможного - любви и революции, написанный после смерти Есенина, одного из теоретиков имажинизма, это своего рода роман об Имажинизме и Имажинистах.
Книга Хуттунена сложная, но если вы любите Серебярный век русской литературы, вас не пугают литературоведческие термины - вперед! Это увлекательнейшее исследование и необычное путешествие в мир имажинизма и зарождения нового русского кино Эйзенштейна, Кулешова, Вертова.
Комментарии
Вы знаете, я писала лишь о круге имажинистов: Шершеневич, Мариенгоф, Есенин, Ивнев, Эрдман и т.д. Только лишь о них. Прявление дендизма и стремление быть ''модными'' не было проявлением ''тоски'' по тем временам, это был осознанный эпатаж, одно из проявлений масок в имажинизме. Гомосексуальные мотивы отношений Мариенгофа и Есенина тоже одна из масок. Эпатаж. А у Есенина это было стремление отойти от звания ''деревенского поэта''.
Интереснейшие люди, искавшие в творчестве новые формы и продолжавшие искать новые формы существования в жизни, отталкиваясь от дендизма Оскара Уайльда ))
Пока нет, но эта вещь у меня в планах. Я в основном читала только воспоминания Мариенгофа, трехтомник Андрея Белого, Гиппиус, Шкловского, Ходасевича, Берберову, Георгия Иванова и, пожалуй, пока все.
Они так по-разному преломляют одни и те же события, одних и тех же людей. Невероятно интересно.
Теперь нужно почитать и Лившица :)
Да, только давно, и в памяти остался изумительный язык Иванова, просто невероятно прекрасный язык, музыкальная проза. Осталось в памяти какое-то очень трепетное отношение к друзьям, чуть ироничное, все понимающее, но трепетное. Надо бы перечитать.
А какая книга о Серебряном веке Вам больше всего нравится?
А какая книга о Серебряном веке Вам больше всего нравится?
Я предпочитаю, все-таки, читать не книги о поэтах, а их стихи. :) И стараться понять «как это сделано» с точки зрения техники. Паузники Блока, например, это непревзойденная вершина.
На мой взгляд, лучше всего о поэтах пишут сами поэты. У И.Бродского, например, есть прекрасное вступление к двухтомнику М.Цветаевой и разбор стихотворения «Новогоднее».
Ходасевич был очень язвителен и не всегда объективен.
Но вот «Петербургские зимы» Георгия Иванова – это шедевр. Как и «Полутораглазый стрелец» Лившица. Маяковский в «Стрельце» просто восхитителен.
Кстати, по поводу «представляла как бы я в том времени в вуалетке, с мундштуком и томным голосом читала бы в том обществе стихи.»
Ахматова в период частых посещений «Бродячей собаки» любила изображать из себя женщину-змею, сидя на стуле до невозможности изгибая своё тело. Ее, впрочем, тогда всерьез никто и не воспринимал - достаточно посмотреть рецензию Блока на ее первые книжки…. :)))))
Я тоже предпочитаю стихи и прозу самих авторов :)) Но мемуары авторов серебряного века для меня это продолжение их творчества и поэтому я воспринимаю эти тексты, как продолжение их творчества. В этих мемуарах они раскрываются для меня ещё больше. Язва Гиппиус совершенно изумительно пишет о Блоке. Но они все объективны в силу своих пристрастий и дружеских отношений:))
И я совершенно согласна, что о поэтах лучше всего пишут сами поэты, но уникальность авторов серебряного века в том, что они писали и поэзию, и прозу.
Она не столько сложная, сколько нашпигована литературоведческими терминами и понятиями. Интереснейшие люди, один из красивейших периодов русской литературы, который страна советов, то есть та самая кухарка, которая встала во главе государства, искусственно прервали. Пока читала все представляла себя Ренатой Литвиновой :))))
Скажите, пятьдесят веков будет меньше или больше тысячи лет?
Вам не приходило в голову, что данная формулировка выбрана сознательно? Именно для конкретики Серебряного века, в традиции Серебряного века? Но я понимаю, анализ текста это слишком бессмысленно, не так ли?
Судя по Вашим комментариям, Вам и первую часть было бессмысленно читать. Не в коня корм.
Перед тысячелетием и многовековым стоит такая затравка, как
Это авангард литературы, отрицавший все имеющиеся правила
Анализируйте текст и будет Вам щасте. Даже семантическое, может быть, если хорошенько подумаете.
Спасибо, что заглянули и потратили свое драгоценное время на столь бессмысленный и глупый отзыв. Благодарю.
О! Шарман! Теперь и Хармс под раздачу попал - вся русская литература затрепетала от ужаса, особенно Серебряный век, конечно же, там, где происходил слом всего в литературе. И Марина Ивановна со своими вольностями в пунктуации, и Белый со своими ''мухами кусаками'', а уж как дрожит Федор Михайлович со своим ''круглым столом овальной формы'' и не передать.
А если серьезно, то замечание я Вам сделала по одной причине: если Вы приходите в чужой отзыв с замечаниями, то уж будьте любезны внятно излагать свои претензии - раз, быть безупречным ещё и в орфографии с пунктуацией - два. В противном случае, все претензии выглядят смешно, особенно после ''по-древнее'' и непонятных претензий.
ну слушайте, дело-то не в Хармсе, которого я нежно люблю, дело-то в дефисе, которого у вас нет (а везде есть).
мои претензии, безусловно, выглядят очень смешно после моих непонятных претензий: только тавтология, только хардкор. а особенно смешно разговаривать не с человеком, а с задетым самолюбием, чувствую себя прямо-таки троллем.
я прихожу в чужой публичный отзыв (с главной страницы!), чтобы высказать своё мнение: оно не обязано соответствовать вашим ожиданиям (как и ваш отзыв - моим). а если серьёзно, коммент я вам написал по одной причине: глупость прочитал и сказал об этом, уж никак не думая, что вы так возбудитесь.
(Круглый стол овальной формы - нелепица в любом случае, как бы мы любили или не любили Достоевского).
По поводу вашей фразы «Шершеневич, Мариенгоф и Есенин – такие разные в творчестве, но умеющие одинаково блестяще носить маски и цилиндры в первые послереволюционные годы, вполне возможно, убегая от окружающей действительности».
Из воспоминаний Георгия Иванова.
«Холод, ночь, нищета, 1920 год. К ярко освещенному подъезду (среди полного мрака соседних) подходили господа и дамы буржуазного вида, и швейцар, кланяясь, распахивал дверь.
Третий этаж был ярко освещен. Видны были сияющие хрустальные люстры, порой слышалась музыка… Дамы и господа… подвигаются по ярко освещенной лестнице. Они чинно снимают шубы и идут дальше через какие-то блестящие помещения. Всюду зеркала. Дамы пудрятся, кавалеры поправляют ладонью и без того прилизанные проборы. Сдержанный говор, шелест шелка, запах духов… Раз в неделю советские граждане, вымывшись и нарядившись, собирались и играли в «старое время». На час-два один снова был знаменитым адвокатом, другой — светлейшим князем. Эти «птиже» назывались «пятницами Дома Искусств».