0 Анти-абсурд и утверждение жизни

Лауреат Нобелевской премии по литературе 1951 года Пер Лагерквист не слишком хорошо известен широкой аудитории в России. Что, впрочем, ничего не говорит о масштабе его творчества. Масштаб этот определяется не только влиянием на западную культуру, но и величиной и сложностью поднимаемых в его произведениях вопросов. А самый главный, пожалуй, вопрос, – в чём найти основания бытия человеку, живущему в постхристианскую эпоху.

Может показаться, что в этом Лагерквист неоригинален, ведь о новой культурной ситуации после «смерти Бога» в XX веке писали очень и очень многие; можно даже сказать, что это главный вопрос философии минувшего столетия, который вряд ли решён и в наше время. Поэтому привлечь к себе внимание можно было только ответом, отличным от сонма других. И я не могу сказать, что ответ Лагерквиста был каким-то особенно новым, изящным, остроумным и изощрённым с точки зрения метафизики. Нет, он не породил новых метафизических систем, не придал импульс для дальнейшего развития философии. Этот ответ и не преследовал таких целей, ведь он был направлен в практическое русло: показать простому человеку, что у него в любое время, независимо от культурной ситуации, есть основания для счастья.

Речь, конечно же, не о банальном эвдемонизме, а, скорее, о сопротивлении абсурду, в который человека усиленно загоняли мыслители первой половины и середины ХХ века. Абсурдность человеческого существования стала прямо-таки общим местом размышлений западных интеллектуалов, и выводилась она из ситуации «смерти Бога». Ведь Бог долгое время служил своего рода гарантом того, что человеческое существование имеет смысл – и индивидуальная история отдельной личности, и история всего человечества. Смысл, план, вневременной трансцендентный порядок, основание для нравственности – вот что должно умереть вместе с Богом независимо от факта его реального существования. Теперь всё, что выходит за пределы эмпирического бытия человека и составляет основания его существования как некая внешняя обязывающая причинность, не то чтобы исчезло, а переместилось в имманентное. По сути, в культуру. Для кого-то такое перемещение и есть исчезновение, ведь абсолютное и безусловное перестаёт быть таковым и отдаётся на откуп людям, становясь относительным и условным. А относительного и условного во все времена было предостаточно, однако не к нему устремляется ищущий взор метафизика.

Но Пер Лагерквист – не метафизик, и вполне согласен быть имманентистом. Он говорит, что основание человеческого существования находится в нём самом, то есть жизнь утверждает саму себя. Нет, не то чтобы герои этого шведского писателя не ищут Бога – конечно, ищут. Например, заглавный персонаж романа «Варавва» всю жизнь пытается поверить в божественную сущность Иисуса. Когда-то Варавву освободили перед казнью на кресте, и он стал свидетелем распятия несчастного проповедника. И всю долгую жизнь его мучил вопрос: почему тот, другой, умер на кресте за него, преступника Варавву? И более того, за всех остальных людей? Попытки ответить на этот вопрос помогают ему изменить жизнь, уйти из банды грабителей, выстоять в нечеловеческих условиях каторги. Однако обрести веру не помогают. Так до конца жизни и неясно Варавве, Богом ли был Иисус или человеком.

Хотя если говорить о влиянии искупительной жертвы на жизнь одного из искуплённых, то оно существует независимо от факта божественности или человечности искупителя. То есть не так уж важно, есть ли Бог и какой он, гораздо важнее, что его присутствие в душе человека или в культуре способно исполнять смыслопорождающую функцию или служить основой для нравственности. Юный герой автобиографической повести Лагерквиста «В мире гость» избрал себе богом чёрный камень в лесу. С библейским Богом отношения не заладились, но его функцию успешно выполнил каменный суррогат: герой молился ему со слезами на глазах, делал объектом своего жаркого религиозного чувства, просил о главном – выступить гарантом существования того мира, который люб герою. Сама идея о том, что завтра Бог или рок может сыграть в кости, и знакомый мир разлетится на осколки, вызывала у него ужас, и мальчик просил о сохранении настоящего, каким бы оно ни было. Спасти настоящее от будущего, рождаемого трансформирующим реальность ходом времени, – вот задача, которую герой возлагал на своего «бога». По сути, это означает изгнать из мира смерть – задача, которая по силам только сверхчеловеческой инстанции.

Но, конечно, смерть в мире осталась и даже вскоре явила себя мальчику в виде неизлечимой болезни бабушки. Чувство, которое он испытал после постановки диагноза, – это досада, только в крайне усиленной степени. Он досадовал даже на саму бабушку и не хотел с ней встречаться, будто это она виновата, что стала воротами для вхождения смерти в мир, и по доброй воле разрушает миропорядок, который так полюбился герою и который он хочет сохранить в неизменности. Стал объектом досады и чёрный камень, не справившийся со своей ролью гаранта. Но ведь и библейский Бог не является гарантом вечной целостности мира, он не препятствует злу, поселяющемуся в мире и нарушающему его гармонию. Да и смерть, в общем-то, для носителей религиозного мировоззрения не является чем-то страшным, ведь если существует Бог, то даже смерть имеет свой смысл, а потому не пугает и не превращает жизнь в абсурд. Она вообще не рассматривается как полный и окончательный конец. А вот если «Бог умер», тогда и в человеческой жизни поселяется смерть как идея неминуемой конечности. Убив Бога, человек и себя сделал по-настоящему смертным.

«В мире гость» – так называется эта повесть, и она хорошо передаёт самоощущение человека в мире. Всего лишь гость, не хозяин; а в гостях мы пребываем с ощущением временности, которое не позволяет укореняться. Мы ведь не обустраиваем и не перестраиваем дом, в котором гостим, не устанавливаем в нём свои порядки. Зачем, если всё равно скоро уходить? И это ощущение скорой возможности ухода постоянно присутствует в произведениях Лагерквиста: его герои будто находятся недалеко от порога «дома» и в любой момент могут выйти наружу, на холод, тьму и пустоту. Они все в мире – будто гости.

Однако статус гостя вовсе не мешает наслаждаться пребыванием в этом месте, не мешает лицезреть его красоту и стремиться как можно дольше оттягивать уход. Разве в гостях нам так уж плохо? Поэтому проблема самоубийства для Лагерквиста, в отличие от, например, Камю, не является главной и ключевой. Да, швед, как и француз, считается экзистенциалистом, особенно в поздний период творчества, но выводы из схожих посылок он делает совершенно другие. Поразмыслив над фактом конечности жизни и вероятным отсутствием Бога, Лагеквист всё-таки утверждает жизнь, а не отрицает её. Утверждение жизни – вот его ответ на главный вопрос западной философии прошлого столетия. Ответ, который вряд ли покажется убедительным философам, ведь под ним нет какой-то внятной метафизики, но он вполне подходит рядовому человеку, так как даёт ему успокоение и шанс на счастье.

У Лагерквиста даже есть герой, которого можно назвать противоположностью Сизифу Альбера Камю. Сизиф, как известно, изо дня в день выполняет одну и ту же работу без шанса на освобождение, и считает свою жизнь абсурдной. А у Лагерквиста в повести «Улыбка вечности», герои которой – люди в загробном мире, есть герой, который при жизни работал билетёром в общественном туалете. Что для него человек? Это кусочек ног, которые он видит в окне под потолком расположенного в подвале туалета, и малоприятные звуки, идущие из кабинок. Как тут стать человеколюбом и утвердиться в любви к жизни, если видишь только исполняющих естественные потребности посетителей? Да Сизиф бы взвыл от такого ещё быстрее, чем от своего камня. Но герой повести умудряется мыслить иначе: «А что в этом плохого? Он занял место, которое всё равно должно было быть занято; не он, так кто-нибудь другой должен был бы его занять. Так пусть это будет он. Должность была маленькая, но он и сам был не бог весть кто. Обыкновенный, рядовой человек, а это как раз и была должность для обыкновенного, рядового человека. Так он рассудил и прожил жизнь счастливо». В общем, Лагерквист описал типичного маленького, но вовсе не лишнего человека: он знает, что выполняет некую общественную функцию, он нашёл себя в ней, и потому нужен миру, даже если люди не обращают на него внимания. И это сильный контраст с некоторыми героями русской классической литературы, которые по происхождению вовсе не были маленькими людьми, но умудрились оказаться лишними.

Видно, кстати, что жизнь понимается Лагерквистом вовсе не в бергсонианском ключе – как некий иррациональный непрекращающийся поток. В метафизике Бергсона жизнь бесконечно течёт откуда-то и куда-то, воплощаясь в формах живых существ лишь на время; она постоянно рождает формы и так же неумолимо убивает их, чтобы превратиться во что-то иное. А у Лагерквиста жизнь имеет начало и конец, потому что она – существование отдельного существа, она принадлежит только ему. А у других – другая жизнь, а не очередная временная форма одной общей субстанции. Поэтому если классическая философия жизни давала основания для единства всего живого, то жизнь у Лагерквиста стала достоянием отдельной личности, и только ей самой предстояло определить ценность и смысл своей жизни. Ни Бог, ни какая-либо рациональная или иррациональная субстанция человеку в этом не помогут.

Характерно, что герои повести «Улыбка вечности» после долгих тысячелетий пребывания в своём загробном царстве, заполненных бессчётными разговорами о прошедших жизнях, вдруг перестают понимать, что вообще значит факт их временного пребывания на Земле. Начинается великое смятение, и весь сонм некогда живших отправляется на поиски Бога, чтобы задать ему прямой вопрос. Долго они идут, и вот наконец находят маленького субтильного старичка, занятого хозяйственными делами. Бог смотрит на них с удивлением, не вполне понимая, что же они все от него хотят. Мол, я создал вас, дал вам шанс на жизнь, а дальше вы уж как-нибудь сами.

Получается своего рода этический деизм: как материальный мир в деистическом мировоззрении не нуждается в творце после окончания процесса творения, так и человек должен эмансипироваться от творца и устраиваться в бытии самостоятельно. Как мальчик, потерявший отца и вынужденный резко повзрослеть. В общем, нужен смысл – ищи его сам. Кажется, что это жестоко, но у этого есть и другая сторона: зато никто не сможет у тебя отнять обретённый тобою смысл жизни. Чтобы ни случилось, а осознания важности и значимости твоего существования тебя уже не лишить, и своё человеческое достоинство ты можешь сохранить независимо от степени разрушающего воздействия на тебя сверхмассивных доктрин. А уж в этом ХХ век изрядно преуспел.

Так что Лагерквист, конечно, гуманист. А ещё он не только этик, но и в какой-то степени эстетик, ведь если присмотреться, то именно в эстетике его герои часто находят основания для обретения смысла и ценности жизни. Если быть более точным – в красоте целого. В это «целое» входят и природа, и общество: всё это – невыразимо прекрасно, всё насыщено гармонией и без какой-либо части уже не будет столь же полно и гармонично. Поэтому персонажи писателя иногда кажутся завороженными красотой окружающего, даже если в нём нет ничего экстраординарного. Просто ряд обычных элементов, складывающихся в удивительное мозаичное панно, каждый раз неповторимое. И смерть тогда становится невозможностью наблюдать его красоту в следующий момент. С этим-то смириться им сложнее всего: мозаика останется, а тебя в ней уже не будет, и другой займёт твоё место свидетеля красоты. В этой ситуации, конечно, мечтать о добровольном уходе как-то странно – хочется продлить себя как можно дольше.

Итак, Пер Лагерквист – экзистенциалист, но у него особая роль в этом интеллектуальном движении. Если другие мыслители – диагносты эпохи, безжалостно расточающие невыносимые для обычного человека заключения, то Лагерквист хочет выступить в качестве целителя. Может показаться, что его рецепт не лечит болезнь, а облегчает оставшиеся до смерти часы, но и в этом есть благородство и несомненная польза. Да и немалый общественный запрос, ведь не случайно, например, примерно в то же время возникла логотерапия Виктора Франкла. Да, смерть в любом случае неминуема, но отведённые тебе часы ты можешь прожить счастливо и достойно, в любви и благодарности за то, что хотя бы ненадолго стал частью удивительно сложного и прекрасного универсума.