Про переводческий стиль

Автор: Масацугу Оно

Я отчетливо помню яркие обложки тех двух книг – одна красная, другая зеленая, – которые на переменах читал мой одноклассник по старшей школе. Это был 1987 или 1988 год, моя новая школа находилась в провинциальном городке в Оите, Япония. Тихий, погруженный в себя школьник был одним из первых среди тех немногих моих одноклассников, которые были достаточно добры, чтобы заговорить со мной. Я был из маленькой рыбацкой деревни, в которой не было даже книжного магазина, а в эту школу я перешел из младшей школы, в которой не было и 40 учеников. Меня несколько обескуражило то, что у него уже был свой определенный вкус в музыке и литературе. Я не помню, упоминал ли он своим почти неслышным голосом название двухтомника и автора. Что я точно запомнил, казалось, он был просто поглощен книгой. И еще я помню, что меньше чем через год у него отнимут жизнь – любовник его матери убьет ее, а затем и самого мальчика.

В следующий раз я наткнулся на эти книги, когда переехал в Токио для учебы в университете. Я увидел большую стопку этих книг прямо у входа одного крупнейшего книжного магазина города. Это были два тома романа Харуки Мураками «Норвежский лес» . Этот автор был мне уже знаком как мастер короткой прозы. У моей домовладелицы была плохая (а может, и хорошая?) привычка читать в ванной комнате, и рассказы Мураками были среди ее любимых произведений. Однажды она протянула мне сборник его рассказов, который сама только закончила читать. В этих своих рассказах он писал о литературе, музыке, и даже о кулинарии. Делал он это в такой естественной манере, что возникало ощущение, будто он обращается к каждому читателю лично. Я был очарован его восхитительным и дружелюбным стилем. (Очень жаль, что эти его ранние рассказы не издавались на английском.) Я не мог точно объяснить, чем именно, но я сразу же почувствовал, что его стиль отличается от других современных японских писателей, которых я читал прежде. Возможно, из-за того, что один из моих профессоров (родом из Бельгии) перевел роман «Охота на овец» на французский, именно эта книга стала первым романом Мураками, который я прочел. Но вскоре я обнаружил, что прочитал их все.

В 1978 году Мураками отправился на бейсбольный стадион Дзингу – тот располагался неподалеку от бара, которым он управлял – чтобы посмотреть первую игру сезона. В тот момент, когда нападающий чисто отбил первую подачу на левое поле, в голове Мураками возникла мысль: «Я тоже могу написать роман». Писатель описывает этот момент в своей книге «Писатель как профессия» . На английский этот эпизод перевел Тед Гусен для предисловия к книге «Слушай песню ветра. Пинбол 1973» .

«Я отлично помню, что почувствовал в этот момент. Будто что-то мягко спустилось ко мне с небес, и я осторожно принял это обеими руками. Почему, по какому случаю, оно снизошло на меня, упало в мои ладони – я не знал. И сейчас тоже не знаю. Неважно - по какой причине, главное – это произошло. Даже не знаю, как такое назвать. Откровение?» [перевод Елены Байбиковой]

Описывая это событие – даже на японском – Мураками использует английское слово «epiphany» [«озарение»]. Позже, той же ночью, Мураками расположился за кухонным столом и начал писать. Несколько месяцев спустя он закончил черновой вариант своей книги. Но он не понравился ему. Мураками установил на столе печатную машинку «Оливетти» и снова начал писать – на этот раз на английском.

И что совсем не удивительно, результатом английской прозы стало нечто простое и лаконичное. Кроме того, по мере написания текста Мураками почувствовал, что начинает формироваться его собственный особый ритм:

С тех пор как я родился и рос в Японии, словарный запас и структура японского языка составляют определенную систему, которая будто распирает меня – я словно амбар, переполненный домашним скотом. Когда я пытаюсь облечь свои мысли в слова, эти животные начинают кружить туда-сюда – вся структура разрушается. Письмо на иностранном языке влечет за собой определенные ограничения, которые в свою очередь помогли исправить это обстоятельство.

Может показаться парадоксальным, что родной язык мешал автору писать. Но письмо на английском освободило его, и Мураками завершил начало своего романа на английском, а затем перевел его на японский:

То, что я искал, когда писал свой роман на английском, а затем переводил его на японский, было как минимум создание ясного нейтрального стиля, который дал бы мне свободу передвижения. Мой интерес вовсе не состоял в создании расплывчатой формы на японском. Я хотел использовать японский язык, который бы был как можно дальше от так называемого литературного языка, чтобы писать в своем собственном естественном стиле.

Стиль Мураками, который описывают как «нейтральный», некоторые критики считают «переводческим». Когда Мураками добился успеха на международном книжном рынке, Кодзи Каратани – один из самых влиятельных японских критиков – объяснил этот успех «неяпонственностью» стиля Мураками.

Я часто задаюсь вопросом, почему проза Мураками показалась мне такой естественной и атмосферной с самой первой его работы, которую я прочитал. Его произведения совсем не кажутся мне переводческими. Скорее, у меня возникает стойкое ощущение, что его японский – это наш японский, которым я тоже живу и дышу. Меня поражает сам факт, что можно написать роман таким языком. Читая Мураками, я никогда не испытывал никакой трудности и сопротивления, которые возникали у меня, всякий раз, когда я читал более поздние романы Кэндзабуро Оэ – они были написаны в очень сложном стиле, который я считаю «литературным».

Тем не менее, так же, как и Оэ, когда я начал писать свой первый роман, мне показалось естественным сделать местом действия для моей истории свой родной город. В ясный день из города, где я рос, вы можете увидеть остров Сикоку, на котором расположен город, где вырос Оэ. Я всегда восхищался и вдохновлялся тем фактом, что на протяжении всей своей карьеры Оэ продолжал создавать истории, местом действия которых был его родной город. Меня очень сильно привлекает тот оригинальный творческий подход, при помощи которого он развивает местные легенды и небольшие истории. (В обоих значениях французского слова «histoire» – «история» и «рассказ».)

Я слышал, что Оэ не сильно нравились ранние работы Мураками, но когда в конце 50-х состоялся литературный дебют Оэ, его писательский стиль тоже определили как «переводческий». Во время интервью с Оэ Каратани сказал: «Ваши первые работы были первыми современными японскими романами, которые я читал. Ваш стиль был очень новаторским для меня. Мне он напоминал тот японский язык, который используется при переводах – например, работ Пьера Гаскара и Нормана Мейлера ». Первые работы Оэ были такие стихийные и живые, что сразу же завоевали огромную читательскую аудиторию, особенно среди молодежи. Но чувственность его первых книг постепенно сменил тщательно проработанный интеллектуальный стиль, который критики также описывают как «переводческий».

Итак, переводческий стиль сделал прозу Мураками более понятной и естественной, и в то же время этот же стиль у Оэ сделал его прозу более сложной и искусственной. Тем не менее, по словам Каратани, ранние произведения Оэ – более понятные и естественные – тоже написаны в переводческом стиле.

В книге «Писатель как профессия» Мураками рассказывает, что развивал свой собственный писательский стиль не спеша, шаг за шагом. Особенно в этом ему помогло чтение зарубежных романов – неважно, в переводе или в оригинале. Он также рассказал о том, что читал очень мало произведений японских писателей, и у него не было четкого представления о том, что такое «японский роман», когда он начал писать свой собственный.

В то же время Оэ рассказывал, что находился под большим влиянием японских писателей послевоенного времени, но со временем японская литература стала меньше его интересовать, и он начал читать зарубежные книги на языке оригинала. В целом, в Японии считается, что Оэ находится под влиянием французских авторов. В его ранних работах чувствуются отголоски французского экзистенциализма. Но влияние английской литературы на работы Оэ также очевидно – его внимательное прочтение работ английских поэтов, таких как Уильям Блейк , Уильям Батлер Йейтс , Эдгар Аллан По отчетливо прослеживается в его авторитетных автобиографических романах.

Думаю, никто не будет возражать, если я скажу, что Мураками и Оэ представляют японскую литературу за период времени от окончания войны до наших дней. Так ли это удивительно, что чтение зарубежной литературы в оригинале сыграло огромную роль в развитии их литературного стиля? Они всегда творили через призму своего «иностранного» опыта. Как сказал Пруст , «les beaux livres sont ectris dans une sorte de langeue etrangere» («замечательные книги написаны на своего рода иностранном языке»). Даже, если кажется, что Мураками и Оэ пишут на японском языке, на самом деле они могут быть написаны на своего рода иностранном языке.

Исторически сложилось так, что истоки современных японских романов берут свое начало от столкновений с западными романами и с зарубежьем. И вот в течение более тридцати лет Мураками – автор, который переводил романы и рассказы американских писателей на протяжении всей своей писательской карьеры – является ключевым элементом японской литературы. Таким образом, на данный момент литературное поле Японии находится под сильным влиянием американской литературы – как будто прямо пропорционально доминированию Мураками.

Несмотря на такое положение вещей, совсем немного современных японских романистов читают зарубежные произведения в оригинале – это относится даже к американской и английской литературе. Я думаю, что они не видят в этом необходимости, потому что могут читать огромное количество зарубежных романов в переводе на японский язык (переводчики художественной литературы довольно уважаемы в Японии и признаны знатоками, чье мнение и вкусы имеют вес). Примечательно, однако, то, что две самых выдающихся современных писательницы Японии работают между языками. Первая – это Ёко Тавада . Ее роман «Посланец» («The Emissary»), переведенный на английский Маргарет Мицутани, получил Национальную книжную премию за переводную литературу в 2018 году. Тавада одинаково хорошо пишет на немецком и японском языках. Вторая писательница – Минаэ Мидзумура. Когда ей было двадцать, она вместе со своей семьей переехала из Токио в Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк. Изучала изобразительное искусство в Бостоне, затем жила в Париже, а позже изучала французскую литературу в Йельском университете. Интересно, что сама она считает себя современным японским автором и пишет на японском языке.

Трудно совершенно точно сказать, как и в какой степени стиль Мураками повлиял на современную японскую литературу. Точно так же трудно определить, как и в какой степени чтение зарубежной поэзии в оригинале повлияло на литературный стиль Оэ. Но совершенно ясно, что их «иностранный опыт» имел жизненно важное значение для их собственных работ. Примечательно, что Оэ развивал космологию своих родных мест – леса на острове Сикоку – расположенных довольно далеко от Токио, где проживает писатель. Он создает символическое противостояние между своим родным городком – с местной культурой, богатой устными и популярными традициями – и Токио, центром современной японской национальной культуры. Это город, который приручил и теперь доминирует над многообразием периферийных культур страны. Этот факт напоминает мне о том, что «Записки про возвращение на родину» (Notebook of return to the native land), одна из самых важных книг во французской карибской литературе про «дом», была написана Эме Сезером, когда он увидел с берега Хорватии маленький островок в Адриатическом море, находясь в тысячах миль от своего дома на Мартинике. Или вот, Мураками написал «Норвежский лес», пока жил в Греции и Италии, а свой шедевр «Хроники Заводной Птицы» он начал писать в Принстоне, штат Нью-Джерси.

Когда я начал писать свой собственный роман «Эхо в заливе» (Echo on the bay) – его недавно перевел на английский Ангус Тёрвелл, – то жил в Орлеане, Франция. Моим домовладельцем был французский поэт и критик Клод Мушар, а из окна моей квартиры на втором этаже открывался вид на его роскошный сад, где растет множество деревьев – кедр, грецкий орех, липа, вишня, яблоня, персик, груша, абрикос. Летом этот сад, усыпанный зелеными листьями, напоминал мне море в моем родном городе. В этом саду годом ранее мы с Клодом завершили французский перевод большой поэмы японского поэта Ёсимасу Годзо, который также писал на нескольких языках.

Это произошло там, в Орлеане – я начал переводить на японский Фуко , Глиссана, Найпола и Мари Ндьяй . Сейчас я знаю, что без этого эффекта дистанцирования – географической дистанции от моего родного города и лингвистического дистанцирования, ставшего возможным благодаря географическому – я не смог бы написать свой роман. Не последнюю роль сыграло и промежуточное пространство, открывшееся в результате моих занятий переводами. Это расстояние позволило мне увидеть места и людей моей родной страны в таком ярком и живом свете, в котором у меня бы не получилось увидеть в Токио. Я убежден в том, что как и произведениям Мураками и Оэ, созданным между переводами и в полном отдалении от Японии, эта дистанция помогла мне более тонко прочувствовать родной язык, чем когда он окружал меня. Ну или, возможно, она позволила мне найти свой собственный вид иностранного языка.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ