«Каким образом Филип Рот учит писать и исцеляться?»

Александра Маршалл о том, как обрести себя после трагедии

Казалось, что я и мой молодой муж слишком неуклюжи для участия в фестивале «Вудсток», который проходил прошлым летом. Однако, в это время подруга детства Барбара Спроул пригласила меня в домик, арендуемый в художественной колонии «Бердклифф», которая расположена недалеко от города Вудсток, штат Нью-Йорк, так что я в итоге согласилась. Коттедж «Пробуждённый Робин» находился в долине, расположившейся напротив просторного фермерского дома, арендованного Филипом Ротом , партнёром Барбары на протяжении большей части того десятилетия, и именно там, разделяя размеренный ритм их совместной жизни, я смог наметить новые контуры своей собственной.

Несколькими неделями ранее мы с Тимом едва успели присоединиться к летней программе «Operation Crossroads Africa» в качестве соруководителей группы американских и канадских студентов-волонтёров, направленных в сельскую местность Ганы, именно тогда неизвестная лихорадка и положила начало ухудшению состояния Тима, которое прекратилось через семь дней.

Накануне поздно вечером я привезла Тима в методистскую больницу Венчи, где ему было отказано в госпитализации тем же врачом, который констатировал его смерть тридцать часов спустя. Вот полный отчёт того европейского врача, датированный 10 июля 1970 года:

Пациент был впервые обследован 9/7/70: в 2 часа ночи. Обследуемый был подавлен, по внешним признакам истощён, а также страдал от бессонницы. Физический осмотр не выявил отклонений от нормы. Причина смерти: (самоубийство: путём перерезания крупных сосудов на шее).

Барбара знала Тима лучше, чем кто-либо другой, определенно лучше, чем я, и я приветствовала её незамутнённые описания периодических разговоров, которыми она и Тим делились о нескольких попытках самоубийства, предпринятых отцом Тима, и той, в которой преуспел её собственный отец. «Тим так и не разобрался с вопросом суицида», – утверждала она, и, хотя, конечно, я тоже в этом ничего не понимала, её рассудительность позволила и мне попытаться понять и принять смерть Тима, более сочувственно, как тайну. Что бы это ни значило!

У меня не было особого языка для постижения и принятия этой тайны так, как у Барбары и Тима. Барбара была протеже Джозефа Кэмпбелла и уже собрала коллекцию материалов о мифологии сотворения. Также она проходила обучение в семинарии «Юнион», и, хотя христианство было для неё значимо лишь как объект для изучения, она помогла мне столкнуться с тем, что изучал и во что веровал Тим.

На своем собственном альтернативном пути я погрузилась в изучение страстно саморазрушительных романтических поэтов французской литературы и попыталась проинтерпретировать их безумие. По-домашнему, опираясь на свои стереотипы и клише, я старалась взглянуть через страницы на их отказ от своего «Я», который позволил им открыть себя по-новому. Имея доступ к исследованиям Тима в области религии и философии, я почувствовала призыв представить, что обладаю большим интеллектом, чем мой собственный. Что бы это ни значило.

Книга «Дикий бог: Исследование самоубийства» А. Альвареса была опубликована в Великобритании через несколько месяцев после смерти Тима, и, хотя для меня не могло быть ничего более шокирующего, я прочитала её дважды. Книга открывалась примером «необычайно добродушного» школьного учителя:

Однажды в конце урока он мягко заметил, что тот, кто перерезает горло, всегда должен быть аккуратен, надев в начале на голову мешок, а иначе он оставит ужасный беспорядок. Все засмеялись. Затем прозвенел звонок, и все ребята отправились на обед. Учитель физики поехал домой на велосипеде, завернул голову в мешок и перерезал себе горло. Никакого беспорядка не было. Я был крайне впечатлен.

Альварес закончил эту историю так: «Учителя очень не хватало, поскольку хорошего человека трудно найти в этом мрачном и затворническом сообществе. Но во всей последовавшей тишине и шумихе скандала мне никогда не приходило в голову, что учитель сделал что-то дурное».

Пролог к книге «Дикий бог» касался знаменитого самоубийства подруги Альвареса, поэтессы Сильвии Плат. Я видела недавнее заявление Альвареса о том, что он по сей день упрекает себя за то, что не распознал, что она была готова покончить с собой. «Я подвел ее. Мне было тридцать лет, и я был глуп», – говорит Альварес, и, хотя я понимаю, что он имеет в виду — мне самой было двадцать шесть, и я была глупа, – правда в том, что, в отличие от Альвареса, который к тому времени совершил неудачную попытку покончить с собой, я понятия не имела о том, что же нужно сделать, чтобы стать достаточно умным.

Примерно в это же время был прочитан роман Маргерит Дюрас «Английская мята»: потрясающая расшифровка логики безумия в форме полицейского допроса признавшегося убийцы.

С тех пор меня не покидает навязчивое признание обвиняемого, когда главная героиня понимает: «Я была недостаточно умна для того интеллекта, который у меня был...» – убийца имеет в виду, что недостаточно умна для приписываемого ей клинического безумия – потому-то я и задаюсь вопросом, а был ли Тим недостаточно умен для своего собственного интеллекта? Его самодиагностированная импульсивность могла стать ещё одной причиной покончить с собой. В романе Дюрас признавшаяся убийца хотела бы быть абсолютно умной, но она поняла, что однажды перед лицом собственной смерти её единственным утешением будет осознание того, что она недостаточно умна для своего собственного интеллекта.

И всё же, главным издательским событием того сезона стала повесть «Случай Портного»  – своеобразный литературный и коммерческий тур де форс, из-за которого Филип Рот был вынужден искать убежище в сельской местности от незнакомцев, которые приставали к нему с криками «Эй, Портной!» на улицах города.

В Вудстоке они с Барбарой ежедневно совершали долгие совместные прогулки, на которые Филип любезно приглашал и меня. На этих прогулках и во время совместной трапезы, которые мы регулярно совершали, я не только чувствовала себя взятой под опеку, будто довольный домашний питомец, но и была очарована его байками, как будто студент курсов повышения квалификации, которому поручили заново научить смеяться.

Утренние часы в домике Барбары «Пробуждённый Робин» послужили тому, что я поглотила четыре книги, которые Филип опубликовал к тому времени, и начала читать его список американской классики, который, к его удивлению, я ещё не осилила.

По крайней мере, я уже была знакома со знаменитым рецептом Флобера для писательской жизни из письма, которое он написал на Рождество 1876 года, через девять лет после книги «Госпожа Бовари». Филип часто его цитировал: «Будьте постоянны в своей жизни и последовательны как буржуа, чтобы жестокость и новаторство скрещивались в ваших работах», – совет, который Филип Рот не только практиковал, но и проповедовал так горячо, что это было похоже на религиозную мантру…

Помимо того, что они были друзьями детства, Барбара и Тим были любовниками в колледже, а затем вместе стали аспирантами в «Юнионе» и на параллельной программе в Колумбийском университете. Меня познакомил с ней Тим в абсолютно стерильной квартире с садиком в центре Манхэттена, из которой Барбара ездила в колледж Сары Лоуренс. Её старший брат погиб в автокатастрофе, а родители разрушили отношения друг друга своим яростным разводом. Квартира Барбары была смежной с квартирой её отца, где, когда ей исполнился двадцать один год, он покончил с собой, так как решил, что жизнь, похоже, кончена.

Филип отказался от встречи с Тимом, поэтому ему было интересно узнать, почему у меня не возникло такого же чувства при встрече с Барбарой. За ужином на крыльце фермерского дома в Вудстоке я ответила, что это оттого, насколько Барбара не похожа на меня. Она была тогда ещё студенткой, когда показывала мне малоизвестные разновидности мифологии творения, которые она уже собрала – мифологии творения! – для коллекции, которая позже станет её научной работой «Первобытные мифы». Я сказала Филипу, что противостояния не будет, поскольку я не могу конкурировать с таким уровнем инаковости – «Как и Тим с тобой, кстати!» – но Филип остался при своём мнении. Я была рада, что его признание в собственничестве по отношению к Барбаре не распространилось и на меня.

Как их гость в незыблемых мирах, которые Барбара и Филип создавали вместе, я чувствовала себя одновременно защищённой и ограждённой. Когда они брали меня с собой на встречи, меня ещё и готовили к этому. Перед началом литературного вечера в Нью-Йорке меня предупредили, чтобы я избегала архетипа «прожорливого» писателя, который «никогда не видит, где кончается он и начинается ты», и всегда извлекает отовсюду выгоду. Я чувствовала себя защищённой. Я чувствовала себя в безопасности.

Когда Филип читал Барбаре фрагменты того, что станет его романом «Профессор желания» , она ласково укоряла его: «Неужели вы, писатели, ничего не выдумываете?» Тогда он посмеялся над этим, хотя его по-прежнему раздражали постоянные домыслы литературных критиков, анализирующих пересечения между его творчеством и личной жизнью, которая становилась все более публичной.

Итак, всё верно, Барбара и есть «Клэр» из повести Филипа Рота «Грудь» и ещё одна «Клэр» из романа «Профессор желания». Когда герой «Филипа», Дэвид Кепеш, описывает героиню «Барбары» – Клэр – как «самого необычного из обычных людей, которых я когда-либо встречал», Рот описывает «благоразумную, терпеливую, нежную» Барбару. Хотя она ушла от Филипа из-за своего желания обзавестись детьми и решимости Рота этого не делать, они всё ещё оставались тесно связанными друг с другом на протяжении пятидесяти лет до той самой ночи, когда Филипа Рота не стало.

То есть, это всего лишь забавное совпадение, что «Профессор желания» посвящен Клэр – Клэр Блум, на которой Филип впоследствии неудачно женился. Я встречалась с Клэр всего один раз, за обедом, но в телефонном разговоре вскоре после свадьбы единственным циничным откликом Филипа в мой адрес было: «Ну, вот я и сделал это».

Дело в том, что для человека, которого я знала, ничто не имело большего значения, чем достижение уровня тех произведений, которые Флобер определил как жестокие и оригинальные. Он делал это снова и снова, и, хотя Филип последовательно уклонялся от окончательного буржуазного создания обычной семейной жизни, с Барбарой я видела, как он приблизился к этому аспекту жизни.

Я полагаю, это выглядит неотвратимым, что в эти первые месяцы, когда я наблюдала за работой Филипа, я тоже обнаружила в себе желание писать. У меня была история, которую нужно было рассказать, и, хотя я не была обучена литературной композиции, я погрузилась в театральные танцы, разработанные Мартой Грэм, хореографом, чьи темы пересекались с литературой. В рамках механики хореографии эффект реализуется с помощью последовательных «фраз» движения, поднимающихся и опускающихся на сжимании и разжимании дыхания. Я поняла, что классическая техника Марты Грэм была органична, как органична и витальна письменная речь, когда она ритмично движется по странице. Я начала верить, что, занимаясь хореографией в школе, колледже и других учебных заведениях, я, возможно, уже поняла её некоторые основы.

Конечно, пример Филипа в то же время ясно показал, что, независимо от того, что я могу знать о танцах, мне еще предстоит узнать и о писательстве. Если говорить более конкретно, то в повседневной жизни Филипа я могла наблюдать, как полезно уделять в два раза больше времени чтению, чем письму. В один из выходных в те первые месяцы я навещала Барбару и Филипа в доме, который он недавно купил, переместив их базу из Вудстока в Уоррен, штат Коннектикут. Именно на их диване у камина я прочитала в «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью» рецензию на новую биографию Вирджинии Вульф, написанную ее племянником, Квентином Беллом. До этого я имела лишь минимальное представление о творчестве Вирджинии Вульф, прочитав «На маяк» слишком рано, ещё в восьмом классе, в качестве задания для летнего чтения, так что это случайное знакомство через рецензию стало для меня открытием. В тот же день я начала читать её первый роман «По морю прочь» и прочитала его до конца.

Всю оставшуюся жизнь я забавляла Филипа, приписывая ему то, что он научил меня читать и, соответственно, писать.

Среди многих его настоящих учеников я знала, что я такая не одна; точно так же, как я стала лишь одной фанаткой из того легиона поклонников, которые всегда будут отвечать, когда их попросят назвать своего любимого писателя: «Вирджиния Вульф!» Для меня было бы глупо считать себя талантливой, но Филип, тем не менее, поощрял моё рвение. И хотя прошло много месяцев, прежде чем я показала ему свою первую работу, которой он присвоил название «Детское окно, похожее на золотую звезду», я уже получила терапевтическую пользу, написав о потере, которая определила мою самость.

С одобрения Филипа я посвятила себя его ежедневному распорядку дня, чередуя часы писательства с большим количеством часов чтения. Хотя я всё ещё полагала, что способ восстановить мою разорванную жизнь – это вернуться в школу и обменять два диплома по французскому языку на один по недавно появившейся специальности под названием «американистика», я внезапно смогла представить себе свою новую личность в качестве начинающего писателя. Каждый вечер я обнаруживала, что с нетерпением жду предстоящего дня, что помогало мне заснуть и проснуться.

Я чувствовала себя живой и понимала, что жизнь писателя может быть способом оставаться на плаву. Может быть, это и есть то, что люди подразумевают под призванием?

До сих пор дорожу уроком, который я получила от Филипа во время одной из тех мирных послеобеденных прогулок в Вудстоке. Проведя день за первым чтением «Письма к молодому поэту» Рильке, я поблагодарила Филипа за эту рекомендацию. Я была польщена тем, что он серьезно отнесся к моему образованию, и сказала ему, что нашла совет Рильке о наставничестве полезным.

Хотя формальный и несколько сдержанный язык Рильке был для меня небольшим препятствием, я чувствовала, что понимаю о чём говорит Рильке, когда советует молодому поэту следующее:

Спросите себя в самый тихий час ночи: должен ли я писать? Покопайтесь в себе в поисках многогранного ответа. И если этот ответ звучит как согласие, если вы отвечаете на этот величественный вопрос могучим, но простым «должен», тогда стройте свою жизнь в соответствии с этой необходимостью; вся ваша жизнь, даже в самый скромный и безразличный час, должна стать свидетельством этого порыва.

Я сказала Филипу, что наблюдала это в нём, пока не осмелилась задать этот вопрос и самой себе, но я определенно нахожусь в поиске какого-то фундамента, на котором можно выстроить свою жизнь. Я сказала, что Рильке говорил со мной и более прямолинейно:

Чем мы спокойнее, чем терпеливее, чем открытее в своей печали, тем глубже и безмятежнее новая инаковость может войти в нас, и чем больше сил мы потратим на это слияние, тем масштабней оно воплотится в нашей жизни.

Честно говоря, я не чувствовала себя очень «терпеливой» или «открытой» в своей печали, но я могла оценить, что с этой новой рутиной моя жизнь постепенно становится спокойнее. Я начинала верить, что можно жить в соответствии с наставлениями Рильке:

Живите вопрошаниями уже сейчас. Возможно, что когда-нибудь в будущем вы постепенно, даже не замечая этого, обретёте свои личные ответы.

В гнетущей временами изоляции коттеджа «Пробуждённый Робин» я искала ответы и не находила ни одного, который бы отвечал на мои вопросы о неестественной смерти Тима. Но постепенно я почувствовала, что мне позволили просто успокоиться и войти в ритм обновлённой жизни. Уже благодаря тому, что я стала лучше спать и есть, я восстанавливала свое здоровье, и мне удалось отчасти вернуть свой скинутый вес. Были и тихие ужины с Барбарой и Филипом в доме на ферме, и частые шумные званые обеды по выходным с их нью-йоркскими друзьями, которые приезжали из города в свои загородные дома. Хорошо описанное пребывание Филипа в армии привело к созданию комедийных сцен, которые я находила забавными, например, когда он развлекал гостей, подражая языку сослуживцев, которые вставляли «бл*дь» между слогами большинства слов.

Например? Мне до сих пор смешно вспоминать, как он показывал на запеканку из печеных баклажанов, помидоров и цуккини и говорил: «Рата-бл*-туй».

Мы втроем продолжали прогулки по знакомой тропинке и как-то раз пришли к маленькому деревянному мостику через узкий ручей. В этот прекрасный полдень воздух был неподвижен, он как бы застыл, и, хотя я знаю, что сентиментально называть этот момент сошествием писательского духа, именно так он ощущался в тот момент.

По определению Рильке, в хорошем браке «каждый из партнеров назначает другого хранителем своего одиночества, и таким образом они проявляют друг к другу как можно больше уважения». Хотя в случае с Тимом это явно было не так, иначе я была бы осведомлена о глубине его одиночества, мне следовало бы поверить в такую возможность.

За столом у окна в «Пробуждённом Робине» я читала этот отрывок столько раз, что могу процитировать его слово в слово:

И очеловеченная Любовь... будет похожа на ту любовь, которую мы исследуем и пестуем, любовь, которая заключается в том, что два одиноких существа защищают друг друга, сосуществуют друг с другом и приветствуют друг друга.

Читая этот отрывок для Филипа и Барбары, я верила в то, что они нашли друг в друге «эту очеловеченную Любовь». И, признавая в себе безответную тоску по отношениям такого масштаба, я также была внимательна к порыву радости, которую я испытывала, несмотря на свои страхи, при переосмыслении себя.

Рецепт Рильке для одиноких существ давал такой прилив сил, что казалось, будто ядовитый дым, проникший в мои легкие во время ритуальной кремации, которую я заказала на вершине холма в Гане, можно выдохнуть с такой силой, что он превратится в паровой шлейф. Возможно, я даже смотрела на небо, ожидая увидеть, как мое прогорклое дыхание вырывается наружу и сходит на нет.

И вот что я хочу сказать о том, что я действительно узнала в тот день, когда я стояла и декламировала Рилькевское «два одиноких существа защищают друг друга, сосуществуют друг с другом и приветствуют друг друга», всё ещё не понимая этого, не имея иммунитета к различимым границам между сентиментальностью и тонкостью, между пессимизмом и иронией.

И целью Филипа не было противоречить мне, когда он остановил меня своим невозмутимым взглядом.

Но я почувствовала, что возвращаюсь к реальности, когда он мягко спросил: «И что потом? Поход в боулинг?»

Адаптированный отрывок из книги Александры Маршалл «Молчание твоего имени: Загробная жизнь самоубийцы», которая вышла в издательстве «Эрроусмит Пресс» 7 ноября 2021 года.

Александра Маршалл (Alexandra Marshall)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ