5 Благие намерения

Романтикэ – мь-е тристеця ши инима,
Романтикэ – кэрунтеця ши лакрима,
Романтикэ сингуря, сау ку драгостя
Романтикэ вой рэмыня.

Г. Виеру, "Романтикэ", 1983

Эту книгу Трофименкова я купил уже достаточно давно, все хотел прочитать, но она как-то постоянно оказывалась в конце списка, который все время пополнялся книгами, нагло занимавшими первые строки. Потом сам Трофименков стал внезапно печь книги как блины, усложнив мне задачу. Сначала я хотел взяться за эту книгу после первого тома «Красного нуара» , но тут подоспел второй. Я с ужасом подумал, что все четыре тома тетралогии выскочат в печать с такой же периодичностью и взял на себя повышенные обязательства догнать и перегнать. Не уверен, что можно назвать меня стахановцем, но норму я выполнил – аккурат в последний день перед отпуском книгу эту я дочитал, с легким сердцем поставив ее на полку. И вот уже три недели думаю о том, что я хотел бы написать в отзыве.

Это большая книга о кино как о субкультуре, как о социальной силе и о людях, на которых все держится. Трофименков здесь такой же как всегда, априорный, манихейский, безумно интересный. И в очередной раз на новый лад препарирующий свое очевидное увлечение Францией и французским миром (со всеми бывшими колониями и французским взглядом на оставшееся за пределами бывшей империи). Поэтому в разговоре о революционном кино он говорит сначала долго, мрачно и любопытно об Алжирской войне за независимость, а потом уж проходится по вороху других конфликтов, в которые были вовлечены радикальные кинематографисты – о Чили, Палестине, малость о Вьетнаме, чуть-чуть о Кубе, немного подробнее об Иране, возвращаясь в Европу для рассказа о смеси искусства и терроризма в Италии и ФРГ в 70-е.

Многие люди, ввязывавшиеся в очередное революционное действо, были абсолютно искренни и хотели поддерживать все хорошее против всего плохого. Меня уже давно интересует вопрос – что вело их? Что было важнее? Стремление ко всему хорошему или жажда прямого действия? Часто кажется, что именно второе, так как через достаточно короткое время большая часть этих национально-освободительных движений (за редким исключением) демонстрировала свое не очень красивое то расистское, то националистическое, то клерикальное лицо, делая прошлую некритическую поддержку интеллектуалами по меньшей мере некрасивой.

И вопрос даже не в идеологическом водоразделе – сейчас многие люди некритично поддерживают смены власти условно вправо (как в одной соседней стране), тогда по большей части условно влево, но вопрос именно в этой некритичности, желании получить быстрый результат, пусть не у себя в стране, а где-то там, в романтических революционных местах. Если можно так выразиться, именно вот это отделение людей дела от традиционных европейских компартий стало приговором мировому революционному движению – кадры тратились на пустые национально-освободительные эпопеи, раз за разом не приносившее желанного результата и толкавшие активистов то вправо и в успокоение, то радикально влево в подполье. От этого всего остались миллионы метров пленки, человеческие страсти, поломанные судьбы, просто гора трупов и крайне мало результата. Хотя люди по большей части, кажется, хорошие и неглупые были.

Стоит отметить, что сам Трофименков вроде бы не лишен этой позднейшей рефлексии, аккуратно говоря и о том, куда скатилась алжирская революция, и о пути ООП, и о трагическом пути Альенде в Чили. Не могу не отметить, что он крайне аккуратен и по поводу событий 1956 в Венгрии, показывая как часть европейских интеллектуалов в рядах комдвижения некритично поддержала мрачноватый мятеж и дезертировала. В целом кажется, что это был важный рубеж, когда в Кремле потеряли контроль, который достаточно эффективно столько лет поддерживал Саурон-Сталин с помощью своего кольца, свзязывающего всех.

В который раз мной овладела меланхолия при чтении Трофименкова, так как я понимаю, что даже ничтожной доли упомянутых фильмов я никогда не посмотрю. Наверно стоит это уже принять и воспринимать все же его книги как рассказ о людях и судьбах, о позабытых, частично стертых с коллективного портрета XX века тенденциях. Например, о французской киноцензуре, вполне официальной и продержавшейся почти до наших времен. О том, как режиссеры из Франции бежали в более творчески свободную (для них) ГДР. О самих кинематографистах ГДР, лезших к разным фашистам под видом немцев ФРГ и снимавших жутковатые признания наемников в Африке и прочее.

А особено западают в душу эпизоды вроде того, когда Роман Кармен среди вьетнамцев снимает сдавшихся в плен при Дьенбьенфу французов (среди которых есть кинематографисты, с которыми он потом будет встречаться в Москве). Такая вот холодная война с элементами мировой революции на пленке шосткинского комбината «Свема» (это метафора).