4 Ровесник века

Держи ум твой во аде и не отчаивайся

Старец Силуан Афонский

Придя туда, сказал: прости меня, раб Божий Николай,
что я убил тебя статуэткой Фемиды…

Евгений Водолазкин. Авиатор

1900 год. На Новодевичьем хоронят философа Владимира Соловьева. Менее чем через две недели мир узнает о смерти немецкого мыслителя Фридриха Ницше. Леонид Андреев, любивший проводить часы за его сочинениями, воспримет уход «последнего ученика Диониса» как личную утрату. Через три месяца не станет Оскара Уайльда. 1900 год. Эванс начинает раскопки на острове Крит и находит Кносский дворец, открывая величие крито-микенской культуры. В России наблюдается рост антирелигиозных настроений. Но никто не подозревает, что уже через 17 лет прежняя Россия уйдет в прошлое. 1900 год — год рождения Иннокентия Платонова, главного героя романа «Авиатор». Через 99 лет он очнется в больничной палате и обнаружит, что память его стала tabula rasa, и нет ни единой опоры (вроде имени, возраста и рода деятельности), за которую можно было бы ухватиться в этом незнакомом и абсолютно чужом ему мире. Он будет восстанавливать свое прошлое по крупицам — вняв совету доктора Гейгера, Платонов начнет вести записи, собирая фрагменты утраченной жизни. Он вспомнит детство в дореволюционной России, тягостное время доносов и несправедливых наказаний, Октябрьскую революцию, свою первую любовь и свою первую месть, заключение в Соловки в 1932-м, ужасающие картины обмороженных и ампутированных конечностей товарищей по несчастью. А еще он вспомнит Лазаря…

Платонов не застанет приход Гитлера к власти и триумф «Персефоны» Стравинского, не узнает о смерти Малевича и рождении Канчели, не услышит «Carmina Burana» Карла Орфа и не увидит «Александра Невского» Эйзенштейна. Ему не расскажут о том, что старцу Лаврентию Черниговскому было видение пророка Илии и Еноха (но даже если бы он узнал, «в эпоху аэропланов стыдно быть верующим», не так ли?). Русский народ будет праздновать свою победу во Второй Мировой войне без него. Иннокентий Платонов выпадет из истории. Не умрет, и в то же время едва ли его состояние кто-нибудь осмелится назвать жизнью. Сон без сновидений. Преждевременное вторжение в лимб. Вмерзание в острые льды летаргии. Инфернальный анабиоз. Остановка в пути. В прежней жизни останется все: женщина, боль, преступление. В новой ему придется смириться с тем, что его современники отныне не Блок и Ремизов, а за окном — постсоветская Россия.

Доктор принесет ему занимательную книгу американского исследователя о криогенной заморозке человека. Первые эксперименты по заморозке (животных) начались еще в 17 столетии, но только 1967 году была проведена процедура крионизации человека. Этим человеком стал профессор психологии Калифорнийского университета Джеймс Бедфорд, который явился фактически первым добровольцем. Профессор Бедфорд был неизлечимо болен, и пока метастазы не завершили свое дело, его тело было погружено в жидкий азот (в настоящее время оно хранится в крионической организации под названием Alcor Life Extension Foundation). Профессор все еще «спит». Его гипотетическое воскрешение может произойти лишь при одном условии — ученые должны найти способ вернуть к жизни криопациента, страдавшего метастазирующим раком почек. По непроверенной информации, в 2003 году был крионирован гражданин России, чье имя, естественно, сохраняется в тайне. Получат ли криопациенты второй шанс на жизнь? Войдут ли они в новую эпоху, ощутят ли себя частью истории или, подобно главному герою «Авиатора», не смогут найти себе места и, путаясь в ворохе фрагментарных воспоминаний, утратят всякое представление о самих себе?

— Получается, — спрашиваю я его в один из дней, — дело не столько в том, чтобы заморозить, сколько в правильном размораживании?

— Получается, так.

— Если я правильно понимаю, несмотря на все успехи науки, оживить при разморозке не удалось никого?

— Удалось, — отвечает.

— Кого же, интересно? Бабуина?

Гейгер смотрит на меня сочувственно и как-то даже настороженно:

— Вас.

Он, избежавший старости, придет в мир, где от тех, кого он знал и любил, остались только могилы. Платонов вернется в свою старую квартиру, где, казалось, все еще живут голоса самых близких, самых родных его людей, и в этом пространстве утрат он останется один на один со своими воспоминаниями и обнаженными ранами. Не чудо ли, что его возлюбленная, его Анастасия, все еще жива? Водолазкин — жестокий писатель. Он допускает эту встречу — встречу 93-летней и уже потерявшейся в лабиринте своего подсознания женщины и 30-летнего, когда-то влюбленного в нее мужчины. Он будет менять ей подгузник, омывать ее увядшие чресла, задыхаться от запаха немытого тела, видеть в ее глазах пустоту неузнавания. Что в этот момент может чувствовать человек, буквально вернувшийся с того света и пропустивший собственную жизнь? Человек, опоздавший на поезд, который шел в его (в их с Анастасией) будущее? Что он может думать о будущем теперь, когда его, как объект удавшегося эксперимента, показывают по телевизору, а затем начинают узнавать на улицах, задавать идиотские вопросы, предлагать сняться в рекламе замороженных продуктов? Кто для них этот «лазарь» (так в Соловках называли людей, предназначенных для «Лаборатории по замораживанию и регенерации») — воскресший избранник или любопытный экземпляр?

В новой жизни к нему вернется все: женщина (внучка покойной Анастасии), боль, преступление (или, лучше сказать, память о преступлении). В новой жизни шаг его станет неуверенным, память неустойчивой, будущее еще более непределенным, чем раньше. Клетки его мозга постепенно начнут отмирать, Платонов все чаще будет приходить на кладбище, где покоятся его давние «современники», свидетели его прошлой жизни. Доктор Гейгер разведет руками, не зная ответа на главный вопрос. Анастасия, носящая во чреве ребенка, все поймет без слов. Меня как читателя удивляют два момента. Во-первых, почему автор создал своего героя столь неинтересной личностью, которая, пройдя сквозь страшные испытания и вернувшись в мир живых, демонстрирует пример узкого мышления, сосредоточенного на вещах до того обыденных, что делается не по себе. О чем бы мыслил Максимилиан Волошин или Дмитрий Мережковский, окажись они на месте Платонова (речь даже не конкретно о них, а скорее о личностях подобного масштаба)? Мышление главного героя антиисторично (внеисторично), но этот выход за пределы истории не раскрывает перед ним горизонты мифа — Платонов, с детства мечтавший стать авиатором — человек с бытовым мышлением, а значит, так и не взлетевший. Судьба комара или шелест листьев для него неизмеримо важнее научных открытий или исторических событий. Он задается вопросом: «Может быть, как раз для того я воскрешен, чтобы все мы еще раз поняли, что с нами произошло в те страшные годы, когда я жил?» И в то же время он продолжает игнорировать ход истории, который в 1917-м пошел в другом направлении, не оставив ничего от величия той эпохи, что произвела на свет уникальную культуру Серебряного века. Во-вторых, манера Иннокентия Платонова излагать свои мысли почти ничем не отличается от манеры его возлюбленной Анастасии и манеры доктора Гейгера, из–за чего складывается ощущение, что говорит один и тот же человек. Задачей писателя, как мне кажется, не в последнюю очередь является создание литературных героев, имеющих не только характерные внешние черты, но и характерный только им стиль поведения, способ мышления и т.д. Они не могут иметь одинаковый «багаж знаний», одинаковый опыт, одинаковый образ мысли, одинаковую манеру речи. Особенно это касается Иннокентия Платонова — выходца из другой эпохи. В «Авиаторе» не три голоса, а один, который лишь время от времени меняет окончания. Финал произведения остался открытым, и каждый может сам вынести вердикт Платонову: быть ему или не быть.

…закрывая книгу, скажи мне по секрету, любезный читатель, как порешила Фемида?

Ровесник века. «Авиатор» Евгения Володазкина