Письма Рождественского Деда

Предисловие к "Письмам Рождественского Деда"

Рождество, любимый праздник англичан, в доме Толкинов справляли, как принято в респектабельной английской семье: с подарками, сюрпризами, добрыми пожеланиями. Для детей Толкина -- Джона (родился в 1917 году), Майкла (родился в 1920 г.), Кристофера (1924 г.) и Присциллы (1929 г.) -- эти семейные торжества стали одним из самых отрадных воспоминаний детства. Вот что пишут Джон и Присцилла Толкины в книге Семейный альбом: "В Сочельник возбуждение достигало своего апогея: после чая наставало время подняться наверх и выбрать один из Рональдовых шерстяных зимних чулков, -- весьма серьезный ритуал! - и выбирали мы с превеликим тщанием, оценивая размеры каждого. Уснуть потом долго не удавалось.
В рождественское утро -- подобно тысячам других детей -- нам разрешалось заглянуть в чулки и развернуть тщательно выбранные для нас подарки. Однако кроме подарков мы каждый год получали письмо от самого Рождественского Деда, со штемпелем "Северный Полюс" и самой что ни на есть настоящей "северно-полюсной" маркой!" (Семейный альбом, стр.59). В отличие от большинства детей подрастающим Джону, Майклу, Кристоферу, а потом и Присцилле сказочно повезло: Рождественский Дед, английский аналог привычного нам Деда Мороза, с ними переписывался! Причем не просто отделывался несколькими поздравительными строчками, но вел живой, остроумный, очень "личный" диалог: отвечал на просьбы, благодарил за теплые послания, сетовал на непредвиденные задержки и неприятности с подарками, передавал приветы близким, с нетерпением осведомлялся, когда же в переписку включатся младшие и ненавязчиво намекал старшим о том, что они вот-вот выйдут из "чулочного" возраста. И рассказывал, рассказывал...
Началась переписка незадолго до Рождества 1920 года: именно тогда трехлетний Джон получил по почте необычного вида конверт с письмом и вложенной картинкой, на которой Рождественский Дед нарисовал себя и свой дом. Именно это незамысловатое послание и положило начало традиции, продержавшейся более двадцати лет: вплоть до 1943 года, когда младшей, Присцилле, исполнилось четырнадцать. За это время семейство Толкинов несколько раз переезжало: сперва в Лидсе, затем из Лидса в Оксфорд, а затем в Оксфорде -- из дома 22 в дом 20 по Нортмур-роуд. Но письма Рождественского Деда неизменно и безошибочно находили своих адресатов (в 1937 году вестник явился по старому адресу и нашел дом опустевшим; но, конечно же, вскорости недоразумение разъяснилось). На протяжении многих лет дети не догадывались, что роль Рождественского Деда играет их отец. Для вящего правдоподобия Толкин подкупал почтальона, который, как ни в чем не бывало, и доставлял письма адресатам вместе с прочей почтой. Или испещрял пол вокруг очага следами из сажи, припорашивал конверты снегом и незаметно подбрасывал их в дом наутро после "визита" Рождественского Деда -- изобретательность Толкина, как всегда, не ведала границ.
Дети подрастали один за другим, но, дорожа традицией, не спешили раскрывать младшим секреты "Рождественского Деда", -- точнее, его инкогнито. Так что маленькая Присцилла продолжала переписываться с хозяином Северного Полюса, когда братья ее уже учились в университете. В шуточном стихотворном послании от 1938 года Рождественский Дед выражает надежду на то, что Присцилла еще не раз ему напишет и не забудет ни его самого, ни прочих обитателей Северного Полюса - Северно-Полярного Медведя, снеговичков и эльфов. И, конечно же, ни Присцилла, ни ее братья ничего не забыли. Более того, они сохранили этот своеобразный архив вплоть до наших дней: "Письма и картинки тщательно сберегались в огромном коричневом конверте: Рональд держал его в углу ящика письменного стола в своем кабинете. Там им суждено было лежать как семейному памятному сувениру до тех пор, пока, после смерти Толкина, письма не опубликовала Бейли, жена Кристофера, в роскошном издании под названием Письма Рождественского Деда" (Семейный альбом, стр.60). Сегодня на английском языке существует по меньшей мере три разных издания Писем: Письма Рождественского Деда (выпушено в 1976 году), Письма от Рождественского Деда (1995) -- малого формата, с вынимающимися из конвертов письмами, Письма от Рождественского Деда (1999) -- дополненное, в жестком переплете и суперобложке. К сожалению, все они неполны. Несколько писем (например, за 1921 и 1922 гг.) безвозвратно утрачены и не представлены ни в одном из изданий; кое-где картинки не соотносятся с текстом и с маркой.
Тем, кому интересно проследить эволюцию Толкина как художника на примере иллюстративного материала Писем и оценить иллюстрации с художественной точки зрения, можно порекомендовать обратиться к соответствующей главе превосходной книги Вэйна Хэммонда и Кристины Скалл Толкин как художник и иллюстратор (1995). Сами оригиналы -- то есть письма и конверты -- хранятся сейчас в Бодлеянской библиотеке (Оксфорд) в отделе рукописей Толкина: рисунки 36-68; 83, фолио 1-65; 89, фолио 18.
Письма Рождественского Деда предназначены в первую очередь для того, чтобы поразвлечь детей, доставить им несколько приятных минут, -- как благодаря элементу неожиданности и сюрприза, так и благодаря максимально приближенному к детскому восприятию сюжету. Комичные перипетии особенно замысловатыми не назовешь; ежегодные истории представляют собою набор забавных и увлекательных эпизодов, в которых неисправимые шалуны получают по заслугам, а Рождественский Дед, несмотря на все свалившиеся на него неприятности, успевает-таки доставить подарки в срок. Каждый год представителям подрастающего поколения семейства Толкинов приходили вести с Северного Полюса: об очередных проделках и провинностях Северно-Полярного Медведя, о шалостях белых медвежат, о героических битвах с гоблинами.
Письма Рождественского Деда возникают из традиции. Они существуют на прочной основе, зафиксированной в массовом сознании через всевозможную печатную продукцию, общераспространенные обычаи, поверья, игрушки, -- одновременно запечатленной и в слове, и в визуальных символах (в одном из писем Рождественский Дед просит не верить картинкам, где его изображают на аэропланах и автомобилях, в другом уверяет, что, вопреки "книгам", оленей у него не двенадцать пар, а семь). Письма вырастают из традиции -- и возвращаются в нее же, в свою очередь способствуя ее непрерывному формированию: так, ежегодные английские подборки рождественских открыток пополняются репродукциями толкиновских рисунков, а, следовательно, уже устоявшаяся в культуре система образов обогащается новыми подробностями вИдения Рождества. Для ребенка и взрослого, соприкоснувшегося с вымышленным миром Писем, эльф Ильбэрэт и Северно-Полярный Медведь Карху становятся столь же полноправной и неотъемлемой частью рождественской традиции, как сам Рождественский Дед и его оленья упряжка.
Но что представляет из себя сама английская традиция празднования Рождества, своеобразной летописью которой и являются Письма, при всей их простоте и комичности? Это -- сложная, прихотливая смесь христианских и языческих элементов; придуманный Толкином мир как раз и отражает двойственный характер ее "английскости". А для того, чтобы лучше понять мир Писем, необходимо подробнее рассказать о том фоне, на котором Письма возникают -- и начинают жить своей жизнью.
Сама дата Рождества - 25 декабря (принятая христианским миром Западной Европы еще в IV в.) -- удачно пришлась на дни, когда германский мир праздновал свой собственный праздник, Йоль (в Англии получивший название Yule, Йуль). В это время, в день зимнего солнцестояния, германцы, норвежцы, исландцы жгли костры, приветствуя возвращение солнца. Сегодня мы с трудом распознаем в христианском празднике черты языческой обрядовости, но изначально Рождество как таковое вводилось "под маской" Йоля. Так, один из правителей германского мира, норвежский конунг Хакон Добрый (умер около 960 г.), желая утвердить в стране христианство, ввел закон, повелевающий отмечать христианское Рождество одновременно с Йолем: "Каждый должен тогда варить пиво из меры зерна под страхом денежного взыскания и праздновать, пока хватает пива". Но тот же самый принцип успешно применила и Церковь в отношении языческих празднеств 25 декабря. Папа Григорий велел своим миссионерам "по возможности приспосабливать церемонии христианских служб к языческим, чтобы нововведения не отпугивали людей". Обряды не отменяли -- им находили альтернативное христианское истолкование, а английское Рождество так до конца и не избавилось от языческого привкуса. Неудивительно, что ближайшим родственником Рождественского Деда Писем оказывается Прадедушка Йуль: тот, кто выполнял его функции до Рождества как такового.
Та же самая двойственность ощущается и в образе заглавного героя Писем. Очевидно, что это -- персонаж, параллельный русскому Деду Морозу; на западе его традиционно именуют Санта-Клаусом. Однако Толкин называет этого персонажа Рождественским Дедом (Father Christmas), и это показательно: он одновременно и Санта-Клаус англоязычной культуры, и Рождественский Дед, восходящий не столько к образу святого Николая, сколько к народной традиции. Именно поэтому в переводе мы предпочли "Рождественского Деда" более привычному "Деду Морозу". Но кто такой Рождественский Дед и кто такой святой Николай?
К Рождеству жители Британских островов готовились долго и основательно. Собственно, Рождество в представлении англичанина являет собою не столько конкретный день, сколько достаточно длительный период и целую цепочку событий -- недели рождественского поста, предваряющие праздник как таковой (начало поста -- четвертое воскресенье перед Рождеством), и "двенадцать дней Рождества", за праздником следующие, и целая череда увеселений, в распорядители которых избирался Лорд Безобразий: именно ему предстояло обеспечить непрекращающуюся смену развлечений и забав начиная от сочельника и вплоть до Крещения (т.е. вечера 6 января: пресловутая "Двенадцатая ночь" Шекспира). А Рождественский Дед в качестве одного из обязательных персонажей фигурировал в рождественских пантомимах: их разыгрывали по всей Англии начиная с Духова дня и вплоть до самой Пасхи. В отличие от мистерий и мираклей, такого рода рождественские действа подчеркнуто нерелигиозны: противник убивает героя, но вмешивается доктор, и герой оживает вновь. Главный герой неизменно звался Святым Георгием или Королем Георгием, противником его выступал Турецкий Рыцарь, а вот открывал представление Рождественский Дед. Вот как звучит начало традиционной рождественской пантомимы, текст которой был записан в 1893 году (любопытно, что данное действо ежегодно игралось в городке Чадлингтон в Оксфордшире, неподалеку от Оксфорда, университетского города, где учился и много лет преподавал Толкин и где росли его дети):

Рождественский Дед [декламирует, расхаживая по сцене]:
А вот и я, Рождественский Дед!
Рождество, честной народ,
Веселит нас всякий год;
Сочный ростбиф, сытный пудинг,
Добрый эль с собой несет!..
Хозяин и хозяйка, мир вам и благодать:
В веселый праздник Рождества зашел вас повидать!
Надеюсь, шутки мои никого не обидели?
А не то скажите, и я уйду -- только меня и видели!

События Писем тоже можно воспринимать как своеобразные мини-мистерии, где, как предписано жанром пантомимы, установленный порядок нарушается усилиями персонажа-трикстера (в этой роли выступает неисправимый шалун Северно-Полярный Медведь и его племянники, "удавшиеся в дядю") или врага (гоблины), а потом благополучно восстанавливается. Заманчиво соотнести Медведя c пресловутым Лордом Безобразий: злополучный мишка, не покладая рук, участвует в подготовке к Рождеству -- однако "безобразий" от него в результате едва ли не больше, чем пользы.
В одном из писем Рождественский Дед сообщает, что и его самого, и его батюшку со временем стали звать Николасами, в честь святого: того самого святого Николая, который стал прообразом английского Санта-Клауса. О жизни этого удивительного святого известно крайне немного: родился он в Ликии, малоазиатской провинции Римской империи, прожил там всю жизнь, стал архиепископом, умер в начале IV века н.э. Однако с именем его связано столько историй и легенд, что в средние века святой Николай-Николас числился одним из самых популярных святых: своим покровителем его почитали лодочники и рыбаки, пивовары, путешественники и паломники -- и в особенности дети. В день святого Николая, 6 декабря, было принято оделять детишек гостинцами вроде золоченых пряников и игрушек: возможно, поэтому раздачу подарков под Рождество доверили именно ему, упростив его имя до Санта-Клауса. Именно ему 6 декабря дети пишут записки, сообщая, чего бы им хотелось получить в качестве рождественского подарка. Записки с пожеланиями полагается оставлять на подоконнике или в дымоходе: согласно легенде, святой Николай наделил приданым трех бедных девушек, оставив для них на окне три кошелька с золотом. Другая версия гласит, что святой Николай бросил кошельки с золотом в открытое окно и они упали в чулок, вывешенный на просушку. Отсюда обычай вывешивать чулки в Сочельник, столь популярный в семействе Толкинов.
Час вручения подарков не фиксирован и по сей день, хотя чулки обычно проверяют утром. Традиция рождественских даров -- не только детям, но и взрослым -- восходит также и к античности: в январские календы, 1 января, римляне обменивались подарками под названием strenae. Уже в средние века обмен подарками в Рождество упоминается как типично английский обычай -- в аллитерационной поэме XIV века Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь (текст, с которым Толкин, как известно, работал вплотную) говорится о том, как:

...Из рук в руки дары вручались,
знать препиралась игриво, награды деля;
неудачам дамы долго смеялись;
тот же, кто выиграл, верно, не видел в том горя.

После Реформации святые утратили былую популярность -- в том числе и святой Николай. Постепенно теряя черты христианского святого, образ Санта-Клауса слился с образом Рождественского Деда, уже знакомого нам краснолицего весельчака рождественских пантомим. Изначально этот персонаж респектабельностью не отличался: щегольский алый балахон распахивался на груди, щеки алели румянцем, -- уж верно, не от воды! -- а голову украшал венок из остролиста. Американцы слегка облагородили языческую картинку: благообразный старичок, седовласый и седобородый, в алой шубе и шапке (в Британии шапку заменяет капюшон), разъезжающий в санях, -- это создание американских художников XIX века. Любопытная деталь: в 1914 году в Нью-Йорке была основана Ассоциация Санта-Клауса "для поддержки детской веры", которая отвечает на письма, адресованные англо-американскому коллеге Деда Мороза. А традицию семейства Толкинов в той же Америке продолжает издатель журнала Ravenhill Гэри Ханневел: каждое Рождество читатели и почитатели Толкина получают послание, в точности стилизованное под подлинные Письма вплоть до почерка и марок на конверте.
Помимо Рождественского Деда, чулков с подарками и озорного духа старинных пантомим в Письмах упоминаются и другие подробности, связанные с английским Рождеством. В письме от 1929 года Рождественский Дед сообщает о том, что он и его домочадцы отпраздновали приход зимы, устроив костер (чтобы порадовать Полярного Медведя): это соотносится и с кострами Духова дня (а в английской традиции именно с 31 октября начиналась подготовка к Рождеству), и с церемонией "святочного" (Йульского) полена. Упоминаются всевозможные вкусности и пиршества, а в дразнилке про Полярного Медведя говорится о его неуемном аппетите: он съедает "мед с ветчиной, с индейкой джем, соленья в сливках", "окорок, изюм, плум-пудинг и рахат-лукум". Во времена средневековья праздник Рождества -- 25 декабря -- ознаменовывался роскошным пиршеством. Летописи гласят, что на нескольких таких увеселениях гостям предлагалось "до трех тысяч блюд". Для примера, при дворе Генриха V, под Рождество, помимо всего прочего, подавались: "студень с горчицей, щука, приправленная пряностями, соленая минога, желе, подкрашенное цветком водосбора; лещ, морской угорь, лососина, плотва, белокорый палтус, раки речные, омар, осетрина, моллюски, жареный дельфин, линь, сазан, окунь, и так далее, еще 40 наименований пресноводных рыб; и марципан, украшенный ангелочками", а также непременно - индейка и плам-пудинг (сливовый пудинг), причем в пудинг вкладывали монетку, кольцо и наперсток: монетка -- в залог мирских благ, колечко означало свадьбу, а наперсток -- праведную жизнь (вспомним попытки Повара начинить Большой Пирог такого рода "сюрпризами" в Кузнеце из Большого Вуттона).
Испокон веков в Англии принято было в преддверии Рождества -- собственно, задолго до 24 числа, -- украшать дом зеленью: остролистом, плющом и омелой. Этот обряд тоже заимствован из античности -- во время зимних празднеств римляне убирали дом вечнозелеными растениями и дарили ветки друзьям: считалось, что зелень приносит счастье. Превратить остролист в христианский символ оказалось несложно: острые, как иглы, листья и кроваво-красные ягоды ассоциировались с терновым венцом. А еще остролист якобы отпугивал ведьм и, следовательно, приносил в дом удачу. В западных областях Англии девушкам рекомендовалось украшать постели ягодами остролиста, дабы отогнать гоблинов. В лучших английских традициях в Письмах Рождественского Деда веточки остролиста украшают марки, служат виньетками для стихотворного текста, тут и там встречаются на картинках. А непоседливый медвежонок Валкотукку, племянник Северно-Полярного Медведя, подкладывает остролист Рождественскому Деду в постель. С символикой зелени соотносится и второй загадочный родственник Рождественского Деда: Зеленый Братец. По всей видимости, это -- дух весны в фольклорной традиции, Зеленый Человек или Зеленый Георгий: его изображение часто фигурирует на резных орнаментах старинных церквей как человеческая голова, окруженная листьями или выглядывающая из ствола дерева. Винчестерский собор -- наглядный тому пример. Вполне уместно выглядит подарок Зеленого братца Рождественскому Деду -- зеленые штаны, по поводу которых Дед замечает: "И вообще, гоблины ненавидят зеленый цвет, так что и от этих штанов есть польза".
Никакое Рождество не обходится без елки, однако в Англии эта традиция существует сравнительно недавно, не более 140 лет, будучи заимствована из Германии. Предполагается, что восходит она к языческим вегетативным культам, точно так же, как символика рождественских пантомим и обычай убирать дом остролистом и плющом. Некоторые авторы ссылаются на легенду о святом Бонифации, английском миссионере VIII века, проповедовавшем христианство в Германии. В канун Рождества святой Бонифаций якобы срубил священный дуб, под которым совершались человеческие жертвоприношения. Едва дуб рухнул, на его месте, словно по волшебству, выросла елочка; и проповедник предложил елку в качестве символа новой веры, принесенной им в Германию.
Честь познакомить Англию с рождественской елкой принадлежит королеве Виктории и ее супругу: отдельные упоминания о елках встречались и ранее, но именно королевское семейство ввело елку в моду как непременный атрибут семейного Рождества. В 1841 году королева Виктория описывала рождественские празднования в Виндзоре: "Теперь у меня двое своих детей, которых можно задаривать подарками; малыши с радостным изумлением смотрят на немецкую рождественскую елочку и лучезарные свечи". В лучших английских традициях наряжают елку и обитатели Северного Полюса, как явствует из писем и картинок за 1930, 1934, 1937 годы.
В обиход жителей Северного Полюса входит и такая неотъемлемая составляющая английской рождественской традиции как "День Подарков" (26 декабря); в этот день принято оделять подарками тех, кто оказывает нам те или иные услуги -- почтальонов, электриков, дворников, слуг (тем, у кого они есть). 26 числа празднуется также день святого Стефана, первого христианского мученика, отдавшего жизнь за новую веру вскорости после Христа -- и, возможно, в тот же самый год; и о нем тоже упоминается в Письмах (на день святого Стефана Рождественский Дед намеревается "закатить шумную гулянку": ведь вся работа уже будет закончена).
До сих пор, казалось бы, Толкин в точности воспроизводит "английскость" традиции празднования Рождества. Однако же Письма - это нечто большее. Необузданному воображению Толкина было тесно даже в рамках неохватного Сильмариллиона. И хотя Письма, как и любое другое произведение Толкина, неразрывно связаны с национальной почвой, однако вместе с тем они (как, опять же, все творчество Толкина) ориентированы и на германскую традицию, и -- отчасти - на его собственный легендариум. Даже в детские письма, рассчитанные на двенадцатилетнего Майкла и восьмилетнего Кристофера, Толкин, не удержавшись, вставляет всяческие хитрости, вроде "драсилей": название этих забавных созданий, на которых разъезжают наездники-гоблины, отсылает нас ни много ни мало как к скандинавской мифологии -- к названию Мирового Древа, ясеня Иггдрасиль (чье имя переводится как "конь Игга", т.е. Одина).
Фольклорные по сути, очень простые и "детские", Письма Рождественского Деда приобретают у Толкина особую личную окраску, как во всем, что Толкин знал и любил - от Беовульфа до эльфийских алфавитов. Письма пестрят прямыми и косвенными отсылками на события семейные. Даже история про то, как Белый Медведь принимал ванну и вода перелилась через край (письмо от 1936 года), подсказана досадным происшествием в доме самих Толкинов. А со вкусом живописуя медведей: и главного безобразника Северно-Полярного Медведя Карху, и его непоседливых племянников Паксу и Валкотукку, и прочих белых медвежат ("толстеньких, как бочонки с маслом"), и степенного Пещерного Медведя -- Толкин явно стремится угодить вкусам Джона, Майкла, Кристофера и особенно Присциллы, обожавших своих игрушечных медвежат. Недаром те же самые игрушечные медвежата войдут и в мир Мистера Блисса. Особую слабость к белым медведям питал и сам Толкин: в тридцатые годы на новогодней вечеринке, как явствует из Биографии Х. Карпентера, Толкин "накрылся каминным ковриком из исландской овчины, вымазал лицо белой краской и изображал белого медведя" -- можно с уверенностью предположить, что своего же собственного персонажа.
Таким образом, на материале Писем вырисовывается некая универсальная формула творчества, применимая к наследию Толкина в целом и в наибольшей степени -- к малым произведениям, напрямую с миром Арды не связанным: традиция (английская и германская) плюс некие личные воспоминания, параллели и аллюзии, и все это -- помноженное на недюжинный талант рассказчика. И сюда же добавляются слабые отголоски собственной мифологии, что в Письмах выражаются не напрямую, но через совпадение образов: медведь с горящими ветками в руках обрушивается на гоблинов; сцена, безусловно, комична, но не может не вызвать ассоциаций с соответствующим драматическим эпизодом в романе Властелин Колец. Эльфы Северного Полюса, так же, как и гномы (Gnomes -- не надо путать их с Dwarves, карлами), совершенно не похожи на своих сильмариллионовских родственников, но имя "Ильбэрэт" и эльфийский язык порождают соответствующие ассоциации. На картинке от 1933 года Белый Медведь играючи расправляется с гоблинами, под стать Беорну, вышедшему на Битву Пяти Воинств в обличие гигантского медведя. Та же самая формула применима и к образному ряду: не секрет, что для своих рождественских картинок Толкин кое-что срисовывал с открыток, дополняя "плагиат" множеством декоративных элементов, наводящих на мысль об эльфийской геральдике, -- тех прихотливых гербах, что Толкин рисовал для персонажей Сильмариллиона.
Для вящего правдоподобия Толкин вводит в Письма целую галерею рассказчиков. Главный из них, конечно же, Рождественский Дед -- он рисует картинки и ведет канву повествования, то и дело списывая погрешности почерка и кляксы на злополучного Медведя: тот, дескать, вечно толкает его под локоть. Почерк у Рождественского Деда и впрямь неразборчив: ведь самому персонажу более 1900 лет, да к тому же, после каждой домашней "катастрофы" рука у него начинает дрожать сильнее обычного. Кое-что приписывает от себя и Медведь -- сперва это жирные буквы, начертанные "неуклюжей лапой", а после Карху переключается на "арктический" алфавит, очень похожий на руническое письмо. У секретаря Рождественского Деда, эльфа по имени Ильбэрэт, изящный "летящий" почерк. Так образ рассказчика, возникающий в тексте, творится еще и на уровне визуального ряда. Зачастую письма, написанные одним из персонажей, содержат на полях ехидные комментарии другого: несколько голосов начинают звучать одновременно, то споря, то соглашаясь, -- и дополняя друг друга.
Картинки за авторством Рождественского Деда -- непременная составляющая всех писем -- немножко похожи на комиксы: их можно долго разглядывать, рассказывая по ним историю эпизод за эпизодом. По мере взросления детей иллюстрации усложнялись: от простенькой картинки самого первого письма для Джона ("Я нарисовал для тебя СЕБЯ и Мой Дом") до проработанного в деталях "батального полотна" (в письме за 1933 год), посвященного сражению с гоблинами.
Нельзя сказать с уверенностью, что в Письмах первично, а что -- вторично: тексты, картинки или "общее оформление" -- надписанные разноцветными карандашами и чернилами конверты с марками, штемпелями, обратным адресом и пометками вроде "Гномьим курьером: сверхсрочно", "Доставить точно в канун Рождества" и т.д. Такое сочетание разнородных элементов -- стихов и прозы, текстового и иллюстративного материала, многоголосия рассказчиков, выраженного, помимо прочего, и на уровне почерков, создает ощущение мультимедийности: Письма -- это единое сбалансированное целое, созданное силами разных видов искусства. К сожалению, ни в одном из существующих изданий это "единое целое" не представлено как таковое, но распадается на составные элементы: тексты, прилагающиеся к ним конверты и картинки обычно разбросаны по разным страницам сборников и не всегда приведены полностью. Мы попытались рассортировать весь этот разнообразный материал по годам и упорядочить, насколько это вообще возможно.
Главной проблемой автора, как явствует из Писем (на сей раз не Рождественского Деда, но самого Толкина), была острая нехватка времени. То и дело, отвечая на запросы из издательств о задержке той или иной рукописи (идет ли речь в Властелине Колец или о предисловии к Беовульфу), Толкин сетует на невозможность выполнить работу в срок, ссылаясь на кипы экзаменационных работ, учебную нагрузку, грипп и сотню других (более чем объективных) причин. Рождественский Дед как две капли воды похож на своего "создателя", едва ли не в каждом письме он жалуется на задержки и неполадки: олени разбежались, подарки отсырели, сани с шоколадками перевернулись, Медведь сломал лапу и помощник из него никудышный... С большой долей вероятности можно предположить, что и Письма Рождественского Деда сочинялись Толкином в последний момент, в спешке ("Даже письмо от Рождественского Деда за 1937 год еще не написано!" -- сетует Толкин в декабрьском письме к Стэнли Анвину); опять-таки, из текста писем следует, что дорогих подарков своим детям он дарить не мог. Однако можно ли придумать подарок лучше, нежели игра, затянувшаяся почти на двадцать лет, волшебная возможность переписываться с самым настоящим Рождественским Дедом? Этот отцовский подарок остался с Толкинами-младшими на всю жизнь; а теперь, благодаря этому изданию, соприкоснуться с ним смогут и читатели других поколений и другой культуры.
С. Лихачёва
С. Таскаева