Как Ад сформировал наши мысли

Автор: Уинсон Каннингем

Когда мне было десять-одиннадцать лет, я вернулся в Нью-Йорк после того, как несколько лет прожил в Чикаго, и начал петь вместе с мамой в гарлемской церкви в маленькой, солнечной комнатке наверху к югу от 125-й улицы. Каждое воскресенье служба начиналась с процессии. Звучал орган Хаммонда, и священнослужители, сопровождаемые пастором, несли Библии, и, выстраиваясь в одну линию, пели песню. Они пели:

This is the Lord’s church, and Jesus is Lord!
(Это Божья церковь, а Бог это Иисус!)
This is the church that’s been established on his Word.
(Эта церковь создана в его мире.)
This is the church that love is building; the gates of Hell shall not prevail!
(Это церковь, которую построила любовь, вратам Ада здесь не место!)
This is the Lord’s church, and Jesus is Lord!
(Это Божья церковь, а Бог это Иисус!)

Это была счастливая песня – это можно было понять по настойчивой уверенности в Христовом царствовании, по шарканью мажорному тону, в котором ее исполняли, по улыбкам и импровизированному фальцету в толпе. Иногда, в храме или позже в кровати, я задумывался о вратах Ада. Мой отец недавно скончался, и я думал о том, где он может быть. Все говорили мне, что он на Небесах, но даже в том возрасте я понимал, что он не святой. Иногда я представлял его окруженным светом, растворяющимся в бесконечном поклонении у трона Господня. Бывало, не без помощи моих учителей-иезуитов, я представлял, что он проводит время в бесполезном ожидании, слегка заскучав – беспокойный, как и при жизни, – в длинной, космически огромной очереди в Чистилище. Но я допускал, что, возможно, он в Плохом месте, о котором я до сих пор думал как о непроветриваемом подвале Рая.

Но была и другая мысль. Ад, по логике этой песни, был не просто местом под моими ногами для мертвецов похуже, но и силой, которая управляет большой частью мира вокруг меня, набирая войско и разжигающей войну против добра. Мысль, что Ад двигается в мою сторону и собирается забрать меня еще до смерти, была еще хуже, чем мысль, что я могу попасть туда. «Дьявол пожелал тебя на своей стороне, – так мой новый пастор иногда цитировал слова Иисуса апостолу Петру, – сатана просил, чтобы все вы были рассеяны, как пшеница». Возможно ли, что Ад уже захватил меня, еще до того, как я узнал о войне?

Чем старше я становлюсь, тем меньше я встречаю людей, которые беспокоятся об этом, или даже верят в то, что Скотт Г. Брюс, редактор нового, совершенно ужасного сборника «Книга Ада» от Penguin, называет «наказанием загробной жизни». Но Ад (который в конце времен проиграет, по словам проповедников) здесь, на земле, никуда не делся. Можно даже заметить, что его активность слегка увеличилась. Как метафора глобального потепления, адский огонь почти на носу. Еще и мрачные шуточки о том, как после недавних самых жалких президентских выборов мы точно умерли и зашли в первый лифт в нижний мир, где теперь будем пребывать постоянно. (Поищите в твиттере фразу «мы буквально в аду» и увидите много сценариев.) Описывая современную ситуацию, на Ад ссылаются не только любители экологии и либералы. Когда Дональд Трамп во время своей мрачной инаугурационной речи говорил об «американской бойне», которая оставила «пришедшие в запустение заводы, разбросанные, подобно надгробиям, на просторах нашей страны» и «преступность, криминальные группировки, и наркотики, которые отняли слишком много жизней и лишили нашу страну огромного нереализованного потенциала», что он описывал, как не апокалипсис нации и подземный мир в Чикаго и на границах? Наши предки развили свои мысли об Аде, описывая боль и лишения, которые они познали на земле. Эти описания сформировали наше понимание жизни перед смертью тоже. И до сих пор формируют.

Жизнь после смерти это старая комнатка в доме людского воображения, и древние люди с радостью предлагали экскурсии. Гомер заставил Одиссея сплавать в подземное царство в поисках пути домой, в Итаку. (Как напоминает Брюс в одной из его полезных вводных заметок, подземный мир, по космологической географии «Одиссеи», «не глубоко под землей, но на темном и далеком берегу».) «Потерянные и мертвые подплывали ко мне, и каждый спрашивал о том, о чем печалился больше всего», – говорил Одиссей. Некоторые из мертвецов, такие как Орион, «охотник-великан», до сих пор продолжают охоту на подземных полях, подвергаются наказаниям, которые кажутся тусклым эпилогом их жизни. Другие страдают экстравагантно. Сизиф не может удержать свой валун на пике горы. Стервятники клюют живот насильника Тита. Тантал стоит в воде, которая отступает, когда он пытается испить, в тени дерева, фрукты которого удаляются, когда он пытается съесть их. Необъяснимое отзеркаливание происходит, когда Одиссей встречает Геракла, бывшего великого героя, который вследствие своей полубожественной натуры был разделен надвое после смерти: призрак его смертной половины застрял в подземном царстве, пока он сам живет в свое удовольствие на горе Олимп. Как старик, рассказывающий о своих былых спортивных подвигах, Геракл вспоминает свой первый оборот вокруг ямы. Сравнивая смертные путешествия Одиссея с его собственными знаменитыми подвигами, он устало спрашивает: «И ты тоже?»

Аид, описанный Гомером и позже Вергилием в Энеиде , не совсем тот Ад, который понимают в послесредневековой христианской традиции, но он один из его предшественников. Все мертвые попадают в Аид, пытки индивидуальны и созданы специально для тех, кто плохо вел себя при жизни. (Конечно, как и все остальное у греков и римлян, здесь есть не отвеченный вопрос: кто распределяет людей, и как узнать, был ли судья справедлив?) «Книга Ада» намеренно делает акцент на Западе и христианстве: Брюс рассматривает Аид вместе с Геенной, где королям иудеев было приказано принести детей в жертву огню, и Шеол, согласно еврейской Библии, место ожидающей нас всех тьмы, как предшественника христианских огня и серы. Он кратко признает старые и смутные языческие видения, найденные в древних Египте и Месопотамии; Джаханнам, исламское место для наказаний, в этой книге вообще не упоминается.

Кстати, встреча Одиссея и Геракла возвращает избитый сюжет. С античности наши истории об Аде часто включают некого преждевременно проклятого героя – Одиссея или Энея, трех отроков в печи огненной или Иисуса во время его трехдневной смерти, невинного заключенного или задержанного без допроса, который переходит из состояния безнадёжности и возвращается, моргая, на свет. Это практично с перспективы повествования: как лучше передать читателю богом забытое место, как не через глаза кого-то похожего на читателя – потерянного, но не полностью? (Самое недавнее применение этого метода и, возможно, развенчивание этого шаблона – ситком «В лучшем мире», в котором главные герои с их огромными недостатками – архетипичные собратья ваших знакомых – и их путешествие по фальшивому Раю и, позже, всему космосу, в увеличивающемся бунте против чересчур строгой посмертной жизни.) В этом шаблоне есть философская мысль о том, что крайности земного опыта неизбежно приведут нас к высшим темам справедливости, баланса, возмездия, милосердия и наказания.

Великий поэтический пример размытости между повседневностью и вечностью это Ад Данте , который начинается когда рассказчик, «земную жизнь пройдя до половины», утратил правый путь в «сумрачном лесу». Этот лес, полный не прирученных животных и выпущенных на волю страхов, выступает как языческий предвестник в Ад и приводит невольного пилигрима к Вергилию, который становится его проводником сквозь будущие испытания, и чья «Энеида» отсылает к Одиссее. Первая песнь поэмы, к сожалению, отсутствующая в «Книге Ада», читается как психологически-метафизическая карта, очерчивающая странный путь, по которому личные проблемы одного человека приводят к небесам и в подземелье, к беде остального мира. В конце блуждания Данте помогают вернуться на верный путь, но прежде он буквально посмотрит в глаза Дьявола, который заперт под слоем льда:

О, если вежды он к Творцу возвел
И был так дивен, как теперь ужасен,
Он, истинно, первопричина зол!

И я от изумленья стал безгласен,
Когда увидел три лица на нем;
Одно — над грудью; цвет его был красен;

А над одним и над другим плечом
Два смежных с этим в стороны грозило,
Смыкаясь на затылке под хохлом.

Лицо направо — бело-желтым было;
Окраска же у левого была,
Как у пришедших с водопадов Нила.

Росло под каждым два больших крыла,
Как должно птице, столь великой в мире;
Таких ветрил и мачта не несла.

Мастерство Данте в этой сцене, происходящей в глубочайшем из кругов Ада, в отображении каждого из дьявольски ужасных ртов: главный (большой и красный) это Иуда, предатель Христа; другие это Кассий и Брут, которые сговаривались убить Цезаря. Их становится жалко, если подумать: худшие грешники из мыслимых, каждый обречён на вечное разжевывание, мужчины, погубленные успехом своих знаменитых друзей. Неуверенность – это могила, такой вид кризиса среднего возраста, из которого не каждый выйдет. «Оставь надежду, всяк сюда входящий» – фраза, применимая для некоторых привычек ума, так же как и для врат Ада. Одно неизбежно приведет к другому.

Данте, писавший в начале четырнадцатого века, черпал вдохновение из богатого адского опыта греческой, римской, и, конечно, христианской литературы, каждая из которых изобилует ужасающими представлениями об Аде. Брюс включает отрывок из «Апокалипсиса Павла», апокрифического текста третьего века, который повествует в стиле откровений о мечтаниях, испытанных Павлом из Тарса. Ангел предлагает евангелисту прийти и увидеть жилье грешников. Тот видит «реку огненную», в которой «мужчины и женщины утопли до коленей, другие – до пупка, и остальные до самых губ, другие до волос». Их разнообразные шрамы от огня показывают уровень порочности: погруженные полностью «были те, кто строил заговоры против других, замышляя зло против своих ближних». Брюс также включает притчу из «Евангелия от Луки» о богаче и бедняке. Оба умирают, и нищий отправляется в Рай «на руках ангелов к груди Авраама», в то же время богач обречен гореть. Мучаясь, он кричит о помощи: «Отец мой Авраам, сжалься надо мной и пошли Лазаря, чтобы тот обмакнул в воду кончик пальца и охладил мой язык, потому что я мучаюсь в этом огне». Этот ужасающий крик вместе с мифом о Тантале отражен в знаменитой строчке из Кольриджа : «Вода, вода, одна вода,/ Мы ничего не пьём».

Читая эти разнообразные предсказания – в частности, вращающийся своеобразный цикл Данте, от его личной жизни до вселенских правил и потом через невыносимые пытки других, снова в личную жизнь – возвратил меня в очень другую и гораздо более недавнюю хронику спиритического опыта, не включенную в антологию Penguin. Католическая активистка и писательница Дороти Дэй в автобиографии «Долгое одиночество» рассказывает о своей молодости до обращения в веру, воспоминания об ее участии в оппозиционной партии: она участвовала в протесте перед Белым домом против плохого обращения с заключенными суфражистками. Из-за протеста Дэй и других собратьев-активистов арестовали, вместе они решили устроить голодовку, пока их не отпустят и не удовлетворят их требования. Через шесть дней Дэй была совершенно вымотана и чувствовала безнадёжность этой затеи, поэтому ускользнула из нормального состояния в долгие мысли об отчаянии в мире. Ее мысли курсировали прочь от пустого желудка и посетили души других отчаянных и заключенных. «Я потеряла чувство собственной личности», пишет она:

Я думала о бедности, разорении, лишениях, болезнях и грехе. То, что я буду свободна через тридцать дней, меня не волновало. Я больше никогда не буду свободна, никогда, теперь, когда я узнала, что по всему миру женщины и мужчины, девушки и парни страдают от лишений и наказаний, в одиночестве, за те преступления, в которых мы все виновны… Почему одних проституток преследует закон, а других уважают и заискивают перед ними? Люди продаются за работу, за зарплату, и их уважают только если они получают высокую цену. Почему одних поймали, а других нет?... Что есть добро и зло? Я никогда не оправлюсь от этой раны, этого ужасного знания о том, на что способны люди в отношении друг друга.

Дэй не ассоциирует свои раздумья с Адом, но ее новые глубокие размышления о нищих и других людях на периферии общества имеет тот же эффект, что и путешествия Данте через Ад: они направляют ее к свету. Эти видение еще, возможно, более душераздирающее, оно характеризует то, как мысль об Аде сформировала наше восприятие. Места пыток, такие как ГУЛАГ, газовые камеры, камеры смертников и тюремные камеры, часто воспринимаются и изображаются как новые варианты вечных мук. Эта тенденция предшествует двадцатому веку; некоторые из американских рассказчиков-рабов могли бы войти в провокационное дополнение «Книги Ада». Сборник отсылает к настоящему времени разделом, названным «Ад, который мы создали», в который входит рассказ Василия Гроссмана о концентрационном лагере в Треблинке и эссе заключенного по имени Уильям Блейк, который убил работника суда, пытаясь избежать судебного заседания по обвинению в распространении наркотиков. «Это правда, – пишет Гроссман. – Последняя безумная надежда, последняя надежда на то, что это просто ужасный кошмар, исчезла». Блейк пишет о том, как провел свое время в специальном корпусе – иначе говоря, в одиночном заключении. (Эссе впервые появилось в антологии на эту тему «Ад – очень маленькое место».) Точка зрения Блейка схожа в мрачности с Гроссманом: «Если бы штат или вы решили меня убить, это было бы быстро, но в одиночной камере моя душа умерла тысячу раз».

Вера в старомодный вечный Ад еще не умерла. Стоит только спросить у священников местных церквей или проповедников в метро с их тяжелыми брошюрами. Ад давно уже стал самым жестоким из христианских методов контроля. Духовные лидеры, которые настаивают на образе менее мстительного Бога, которые пытаются смягчить или, иногда, отменить Ад – в большинстве случаев вызывают злость и нервозность у своих единоверцев. В этом году Папа Римский Франциск как всегда беседовал с Эудженио Скальфари, девяносточетырехлетним итальянским журналистом и атеистом. После этой встречи Скальфари, который не записывает свои диалоги со святым отцом, изрек шокирующую цитату, возможно сказанную самим Франциском: «Ада не существует», а блудные сыны вместо вечных мук просто – пуф! и уничтожаются. Ватикан отрицает, что это высказывание принадлежит Папе, но оно не кажется совсем уж немыслимым. Главная тема понтификата Папы Франциска акцентируется на милосердии вместо наказания. Более того, он уже пытался объяснить, что Ад, если подумать, – это не место, а состояние души, а именно состояние отдаленности от Божьей любви, неизбежный недостаток такого дара как свобода воли. Тут он повторяет слова К. С. Льюиса , который рассматривал Ад как выбор. «Врата Ада, – писал Льюис, – заперты изнутри».

Заявление Скальфари встретило странную и непропорционально настойчивую волну критицизма со стороны католиков. Какой современный верующий не захотел бы отбросить этот древний, садистский барьер ради веры в любящего Господа? Какое божество проводит такую твердую черту между друзьями и врагами, но держит вечные обиды? Конечно, потеря Ада, даже сама мысль об этом, должна была стать облегчением.

Святой Фома Аквинский утверждал обратное, за полвека до того, как Данте начал писать. В Сумме теологии , его грандиозном синтезе философии Аристотеля и христианского учения, он защищал доктрину Ада и настаивал, что мы не должны думать о нем как ошибке и извлечь из него пользу. Аквинский рассуждал, что Ад не только существует, но и те благословенные души, что попадут в Рай, по какому-то волшебству грандиозного наблюдения (как худший и самый длинный из сезонов передачи «Большой брат») увидят и удивятся судьбе обитателей Ада. Потому что Божья кара безусловно верна, низшие регионы должны служить частью небесной перспективы – высшие этажи представляют все то, что правильно и справедливо. «Для того чтобы счастье святых было более приятным им, и чтобы могли они благодарить Бога сильнее за это, разрешается им видеть ясно страдания обреченных», – пишет Аквинский.

Ужасно, я знаю. Но подумайте о нашей собственной системе правосудия, о различных способах, с помощью которых мы получаем доступ к ошибкам наших сограждан: налоговые залоги, судимости, фотороботы, скриншоты неприятных статусов или автоматическая архивация. Подумайте о камере в зале суда. Подумайте о тех американцах, которые не терпят даже малейшей критики полиции. Их можно было бы рассматривать как светских фомистов, которые, с некоторой творческой неуверенностью, думают о свободной и обычной жизни так, как их предки когда-то мечтали об идеальном счастье на небесах. Награда не была бы так мила, или, возможно, вообще достойна внимания, если процесс, который ее гарантировал, оказался бы притворством.

Несколько лет назад священник, который проповедовал в моей церкви, которая к тому времени переехала из маленькой комнатки на юге 125-й улицы на несколько кварталов севернее в бывший Элкс-лодж и общественный театр, начал писать в Facebook посты о том, как учение Библии помогло ему заключить, что никто не будет проклят. Он изучал иврит, арамейский и греческий, на котором было написано Писание, и пришел к выводу, что слово, которое чаще всего переводится как «ад», отсылало к более типичной загробной жизни или, в крайнем случае, к ежедневным внутренним мукам, которые появляются из-за упрямой настойчивости на преступлениях. Иисус в Евангелии от Иоанна, когда умирал, и позже, когда возвышался, то пообещал, что «всех привлечет к Себе» – всех, от самых прекрасных до самых худших, несмотря на из насилие, убийства и порабощение. Его жертвенная смерть на Кресте была искуплением грехов всего мира.

Священник ждал ответа и получил его. Оппоненты со злостью спорили с ним за каждый параграф, усеянный отсылками к Священному писанию, и комментарии под его статусами раскрывались как длинные свитки с именами мертвых, в какой бы ад они ни попали. Некоторые сталкивались с ним после службы в воскресенье. Другие перестали следовать за ним и отписались от него, продолжая жить своей жизнью. Вскоре этот священник покинул церковь и основал свою, где проповедовал свое мягкое Евангелие, вызывая жалость и злобу у тех христиан, чей так называемый Бог – садист, пока его маленькая паства не угасла. Оказалось, что уверенность в спасении не может удержать людей на скамьях. Этот случай по своей глубине и акцентах на интерпретации текста напоминает недавнюю пьесу Лукаса Хната «Христиане», о пасторе, который восстает против Ада и не вздыхает с облегчением, но попадает в экзегетический кошмар. «Господь сказал мне, что ты идешь против слова Его», – выпалил кто-то посреди службы.

Этот проповедник не единственный в наше время или в истории вообще. Ориген , ученый и святой отец, родившийся в конце второго века нашей эры, верил, что в конце мы все будем спасены. (Его более знаменитый последователь, Августин Иппонийский , яростно выступал против этой идеи и выиграл долгосрочную борьбу доктрин.) Почти через две тысячи лет швейцарский теолог Ханс Урс фон Бальтазар с легким несогласием высказывался по этому вопросу в книге «Смеем ли мы надеяться на спасение», что, пока мы не уверены, что Ад пуст или как минимум слабо населен, как душный пригород, подверженный адскому расселению, следует надеяться или даже подозревать, что это так. Совсем недавно епископ и евангельский певец Карлтон Пирсон, получивший признание в церкви пятидесятников и среди евангелистов, благодаря чему познакомился с президентами Джорджем Бушем и Биллом Клинтоном, объявил, что он больше не верит в вечное отлучение от Бога. Он не может принять, что погибшие во время геноцида в Руанде невинные нехристиане будут гореть в вечном пламени. Пирсона осудили и так тщательно предали анафеме, как только возможно поступить с протестантом. Сейчас, как что-то вроде гуру-предпринимателя, он называет себя Метакосталом и проповедует «расширенное сознание, радикальную инклюзивную любовь и самореализацию». На Netflix есть кино про Пирсона, его роль играет Чиветел Эджиофор, который показывает его как героя, борющегося с ограниченной, карающей церковью.

Я восхищаюсь универсалистами, но не полностью. Меня все еще больше беспокоит ад внутри нас, чем тот, который может или не может предложить мне проживание. (Меня просеивали пару раз.) Один из моих страхов – закончить как мильтоновский Сатана (чье отсутствие в «Книге Ада» Брюса вопиющая ошибка с его стороны). В Потерянном рае Сатана появляется в Эдеме в поисках Адама и Евы, уверенный, что может принудить их облегчить боль его вечных мук и сделать Ад подходящим домом. Но, окруженный очарованием нового творения, он ощущает свою вечную ужасность еще хуже: «В Аду я буду. Ад – я сам. На дне / Сей пропасти – иная ждет меня,/ Зияя глубочайшей глубиной, / Грозя пожрать. Ад, по сравненью с ней, / И все застенки Ада Небесами / Мне кажутся». Сатана и Ад принадлежат друг другу. Куда бы он ни пошел, его муки следуют за ним.

Чаще всего я возвращаюсь к вопросу Дороти Дэй: почему некоторых поймали, а других нет? Почему «худшие из нас» продолжают попадать в Ад, когда самые богатые и влиятельные скользят по жизни без потерь и последствий, оставляя после себя бог знает что? Так работает жестокий парадокс: чем более светскими становятся наши представления об Аде, тем больше нищих, отверженных и нежеланных населяют его. Кажется, значение морали исказилось. Как бы гротескно это ни было, центры содержания детей под стражей на границе США и Мексики – это не сам Ад, а причина его существования, так что ответственные за них могут однажды получить по заслугам. Существование кармы, которая влияет на нашу жизнь – хорошая идея, но она ложна: грешные так часто живут без проблем. Несмотря на все варварство традиционного Ада, его нелепых временных рамках, несправедливом и немного фанатичном вступительном экзамене, по крайней мере, туда попадут некоторые из тех, кто этого заслуживает. Какое спасение ожидает нас без него? Наши самые энергичные из недавних социальных движений – Occupy, #MeToo, Black Lives Matter – создаются с мыслью о возмездии. Недобросовестные банкиры, сексуальные агрессоры, полицейские-убийцы: пусть они все, наконец, получат по заслугам. Но удовлетворение от этого приходит медленно, или не приходит вообще. Злодеи возвращаются на сцену, в свои кабинеты, в свой ритм жизни.

Эти движения иногда сталкиваются духовно с другой нарастающей проблемой: упразднением тюрем, эту мысль можно отнести к светскому универсализму. Сильнейшие моральные аргументы движения это то, что смешение справедливости и наказания приносит больше боли к жестокости, которая уже есть в мире. Те из нас, кто верит в объективную мораль, но содрогается при мысли о вечных муках, должны присмотреться к тюремному заключению, особенно на пожизненное заключение и секвестры, пережитые такими, как Уильям Блейк. Можем ли мы представить новое правосудие, основанное на сострадании, а не на угрозах попадания в адскую яму? «Призыв к упразднению тюрем побуждает нас воображать и стремиться к совсем другому социальному ландшафту», – говорит Анджела Дэвис , академик и активист, одна из самых выдающихся теоретиков и представителей движения. Чтобы перенаправить наше творчество и привести его прямо к Небесам, и, следовательно, наши представления о хорошей жизни на Земле, потребуется революция в нашем мышлении. Как показывает «Книга Ада», снова и снова мы обращали огромное внимание на специфику наказаний и незаслуженно обделили вниманием Рай. Возможно, возвышенное так далеко от нашего понимания, что мы не можем сформулировать свои мысли, не способны передать его детали. Или, может быть, мы просто напуганы последствиями. Наверное, стоит прислушаться к пророку Исаие и отпустить пленников.

Ад так легко представить. В недавнем отчете ООН обсуждались темы климатических прогнозов (с опустошительной откровенностью), всемирная катастрофа, отсутствие улучшения в еще не избранном руководстве и сотрудничество. Тем временем Агентство по охране окружающей среды Трампа распустило экспертную группу по загрязнению воздуха. Это, конечно, катастрофа. Ни у кого нет права быть чересчур оптимистичным в отношении последствий, и здесь снова чувствуется огромная несправедливость: даже самые яростные переработчики и самые осторожные с углеродом люди (не говоря уже о тех, у кого нет большого выбора в вопросах потребления) почувствуют жар огня. Грань между причиной и следствием, пренебрежением и упадком, грехом и наказанием очень проста у нас и в остальном обозримом мире. Мы сеем уголь и пожинаем ураган. Нагреваем воздух и позволяем айсбергам праведно обрушиваться на нас могучим потоком. Первым приходит потоп, следом за ним огонь. И то, что вы делаете, очень важно.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ