Сумасшедший, скандальный, захватывающий: первые отзывы о романе «Лолита»

Из рубрики «Закладки» (Bookmarks)

В августе этого года исполнилось 60 лет американскому изданию Лолиты – самой противоречивой и знаковой работе Владимира Набокова . Рассказ словоохотливого немолодого преподавателя литературы, сексуально одержимого девочками препубертатного возраста, о его порочных и разрушительных отношениях с 12-летней Долорес Гейз практически мгновенно стал бестселлером в США: только за первые три недели было продано более 100 тысяч экземпляров. Убийственная рецензия Орвилла Прескотта, ведущего критика газеты The New York Times (в которой, как известно, он назвал роман «скучным, скучным, скучным, написанным в претенциозной, напыщенной и крайне бессмысленной манере»), не смогла умерить энтузиазм читающей публики. Шокирующая тема, весело каламбурящий рассказчик, не внушающий доверия, и завораживающее мастерство владения словом самого автора объединились в единое целое, представив миру книгу – отталкивающую и одновременно притягательную, комичную и ужасную, и абсолютно захватывающую.

Хотя вот уже на протяжении нескольких десятилетий «Лолита» прочно занимает свое место на литературном Олимпе, тем не менее, после первой публикации романа некоторые деятели, вроде Прескотта, были не очень-то очарованы чудовищными кознями Гумберта Гумберта, в чем вы сейчас сами сможете убедиться. Кингсли Эмис , автор романа Счастливчик Джим и представитель группы «рассерженных молодых людей» (группа писателей критического направления в литературе, сложившаяся в 1950-е годы в Великобритании – здесь и далее примечания переводчика), в своей статье в британском журнале «Spectator» назвал роман «плохим произведением искусства и плохим с моральной точки зрения, … скорее в стиле здоровяка Чарльза Атласа (создателя бодибилдинга и связанной с ним программы физических упражнений), а не здравомыслящего и успешного взрослого человека».
Однако в целом американские критики восприняли роман таким, каким он, в сущности, и являлся – шедевром.

Элизабет Джейнуэй (Elizabeth Janeway), The New York Times, 17 августа 1958 года

Когда я впервые прочитала Лолиту, то подумала, что это одна из самых смешных книг, которые я когда-либо читала (это был сокращенный вариант, опубликованный в журнале Anchor Review в прошлом году). Во второй раз, когда я прочла его целиком, без купюр, мне подумалось, что это одна из самых печальных книг. Я упоминаю здесь о своем личном впечатлении только лишь потому, что «Лолита» является одной из тех редких книг, за которыми тянется длинный шлейф известности и противоречивых суждений, которые могут сбить с толку излишне доверчивого читателя. Действительно ли этот роман шокирующий, порнографический, безнравственный? Действительно ли чтение этого романа станет не просто переживанием, а осознанным действием, которое поставит читателя по ту или другую сторону критической пограничной черты? Что скажет о нем «Общество наблюдения и охраны» (бостонская организация Watch and Ward Society, занимавшаяся цензурой книг и зрелищных видов искусства в конце XIX и до середины XX века)? А как же Сартр , Грэм Грин и «Partisan Review» (американский литературно-политический ежеквартальный журнал левой ориентации)?

Любой книге было бы непросто выдержать такое. Но «Лолита» прекрасно справляется, хотя даже ее автор посчитал необходимым написать послесловие к книге, объяснив читателю свой замысел.

Я могу только добавить, что судьба Гумберта кажется мне трагической в классическом смысле слова, наиболее совершенным выражением нравственной истины, которую Шекспир кратко изложил в сонете, начинающемся со слов:

Издержки духа и стыда растрата – Вот сладострастье в действии.

(перевод C. Я. Маршака)

И так далее, вплоть до детальной расшифровки прилагательных Шекспира:

оно безжалостно, коварно, бесновато…

Гумберт – герой с тяжким изъяном. Гумберт – это всякий мужчина, одержимый желанием. Он желает свою Лолиту так сильно, что ему никогда не приходит в голову рассматривать ее как человеческое существо или как-то иначе, кроме как свою собственную фантазию, обретшую плоть, фантазию, на три четверти состоящую из вечной и универсальной природы страсти.

Говоря другими словами, автор повествует о вожделении как таковом. По нескольким противоречащим друг другу соображениям он наделяет бедного Гумберта своеобразными и запретными наклонностями. Во-первых, его преступная натура привлечет внимание читателя и не допустит сентиментально ложного сочувствия к его участи. С другой стороны, чтобы добиться от читателя бессознательного отождествления с предсмертной агонией Гумберта, мистер Набоков, как мне кажется, ловко использует то внимание, которое американцы уделяют идее привлекательности юности и важности, придаваемой вопросам «тинейджерства». Оба способа являются действенными. Надеюсь, ни то, ни другое не заслонит собой цель этого приема, а именно – подчеркнуть неотъемлемый, бесполезный, всеобъемлющий и причиняющий страдания эгоизм такой страсти и ненасытности, и вообще всех побуждений, какими бы они ни были, если они требуют удовлетворения без оглядки на то, какое воздействие это удовлетворение оказывает на внешний мир. Гумберт – это все мы.

Эта книга по-прежнему остается одной из самых смешных и самых печальных книг среди тех, которые увидят свет в этом году. Что касается ее порнографического содержания, то я могу вспомнить не так много книг, которые могли бы притушить пламя похоти столь же эффективно, как это точное описание ее последствий, полученное из первых рук.

«TIME», 1 сентября 1958 года

«Лолита» является значимым художественным произведением и, кроме того, это шокирующая книга. В романе, начинающемся с предисловия от имени вымышленного научного деятеля, который представляет ее как послание «родителям, социальным работникам и педагогам», описывается трансконтинентальное развращение двенадцатилетней девочки мужчиной среднего возраста, страдающего мономанией (навязчивой или чрезмерной увлечённостью одной идеей или субъектом). Как выясняется, рассказчик пишет свою покаянную исповедь, находясь в тюремной камере (его будут судить за убийство). Что касается эротических подробностей, то в книге мало таких тем, которые бы не затрагивались во множестве других бестселлеров. Но если эротические романы повествуют об отвратительной или трагической правде жизни урывками, с использованием постельного жаргона или слов из четырех букв, «Лолита» шокирует еще больше, потому что это очень лиричная и одновременно дико смешная книга. Эта книга (большинство ее страниц) – голова Медузы с обманчивыми бумажными змеями, а ее комизм, игра слов, равно как и ее печальная поэтика разочаруют любителей похабщины – напыщенное отродье.

Роберт Кирш, The Los Angeles Times, 31 августа 1958 года

Ходили слухи, что «Лолита» – порнографическое произведение и подразумевалось, что эта книга – эдакий Пэйтон Плэйс класса люкс. Ничто другое не может быть дальше от истины. «Лолита» – это не скабрёзный роман, и я буду очень сильно удивлен, если он вызовет у кого-нибудь хоть какой-то похотливый интерес. Тем, кто ищет острых ощущений, следовало бы рекомендовать обратиться к тем книжонкам, у которых нет другой цели, кроме как упиваться банальной похотью при изображении эротических сцен.

В «Лолите» вы найдете другие удовольствия и другие печали. Если вы любите Филдинга , Смоллетта и Стерна , если вам по душе комический роман 18-го века, то вас ждет приятный сюрприз. «Лолита» – маленький шедевр, почти идеальный комический роман, редкая вещь в наше время, когда мы упустили из виду духовно очищающее и приятное воздействие комедии, и когда трагедия стала жалким уделом бездельников с Юга и домохозяек Новой Англии.

Намеренно это было сделано или случайно, но этот роман – беспощадная сатира на несостоятельность «психологического реализма». В «Лолите» нет недостатка в проницательности, и она усиливается благодаря ее связи со всем прочим в мире и, как следствие, с мирозданием.

Кингсли Эмис, The Spectator, 6 ноября 1959 года

Немного книг, изданных в этой стране со времен "Библии короля Джеймса", могли вызвать более нетерпеливое ожидание, чем «Лолита», а с другой стороны, немногие произведения стали заранее настолько популярны среди своей потенциальной аудитории. Отрадно наблюдать такую озабоченность, когда речь идет о книге с серьезными литературными притязаниями, даже если некоторые из этих ожиданий, будучи достаточно весомыми, не имеют отношения к литературе в том виде, в каком мы обычно представляем ее себе. Было бы еще более обнадеживающе, если бы рассматриваемая книга не была настолько плохой в обоих смыслах –как произведение искусства и плохой с нравственной точки зрения, хотя при этом она определенно не пошлая и не порнографическая.

Однако вряд ли можно по достоинству оценить нагромождение (возможно, вынужденное в данном случае) каламбуров, аллюзий, неологизмов, аллитерациий, кинханедов, апострофов, скобок, риторических вопросов, французского, латинского… Такой вот язык, скажу я вам. Конечно, кто-то возразит, дескать, в этом «вся суть», что это Гумберт Гумберт, а вовсе не автор, ведет рассказ от своего имени, и что таким образом мы получаем «представление о нем самом». Допустим. Было бы неразумно расценивать это как логорею (симптом патологии речи – речевое возбуждение, многословие, ускорение темпа и безудержность речевой продукции), обрушившую на нас 120 тысяч слов, но если обратиться к последнему роману Набокова Пнин , который написан не от первого лица, то можно убедиться, что таков стиль Набокова. Конечный продукт, к сожалению, апеллирует к этакому здоровяку Чарльзу Атласу, а не к здравомыслящему и успешному взрослому человеку».

Наступает момент, когда утрата морали, очевидная на протяжении всей книги, приводит, в конечном счете, к скуке, самодовольной глупости и оторванности от жизни. Единственным успехом этой книги можно назвать портрет самой Лолиты. Мне редко приходилось встречать настолько великолепно прорисованную внешнюю оболочку персонажа.

Р. В. Флинт, The New Republic, 1 июня 1957 года

Я думаю, что именно любовь к подлинной Америке делает эту книгу «предметом оживленного обсуждения».

Нет ничего вдохновительнее мещанской вульгарности… Я выбрал американские «мотели» вместо швейцарских гостиниц или французских харчевен только потому, что стараюсь быть американским писателем и намерен пользоваться правами, которыми пользуются американские писатели.

Из послесловия к американскому изданию «Лолиты» 1958-го года;
перевод В. Набокова

Это Америка, где язык и цепочка событий образуют единую паутину, состоящую из изумления, страха, разоблачений и предзнаменований. Английский язык для мистера Набокова является инструментом для расстановки самых неожиданных и загадочным образом уместных акцентов, для жизнерадостно искреннего, приправленного сленгом, грамотного словесного дурачества.

Поскольку в «Лолите», напечатанной в журнале «The Anchor Review», вырезаны ее наиболее чувственные сцены, поскольку автор весьма умело сам защищает себя, и поскольку останавливаться на самых сенсационных подробностях этой книги означало бы потворствовать глупости, я опущу все это. Достаточно сказать, что главный герой «Лолиты», Гумберт Гумберт, швейцарский «винегрет из генов», обладает в равной степени остроумием, склонностью к унынию и вкусом, и страдает открытой формой нимфолепсии. В забвении американских мотелей, в городских окрестностях и в консервативных учреждениях болезни Рёскина и Льюиса Кэрролла была предоставлена полная и нежная свобода. "Лолита" – это бурлеск с элементами фрейдизма, который наверняка понравился бы Фрейду . Я с уважением отношусь к точке зрения Фреда Дюпи, которую он изложил перед публикацией книги, что «в ней часто слышится тревожная нотка неразрешенной напряженности», но все же я склонен думать, что бурлеск в этом романе представлен в новом свете, по крайней мере, не таком, какого мы могли бы ожидать от любого предшествующего примера «исповедального» или «черного» романа (согласно терминологии мистера Дюпи). По-моему, единственное, в чем господину Набокову следует признаться, так это в игре своего воображения, которое наделило одиозную провинциальную девочку-подростка чарами Федры или Клеопатры. Каждый читатель должен сам решить насколько это порочно, однако немногие из более безобидных нелепостей могли бы настолько хорошо отвечать безумному замыслу Набокова.

Чарльз Дж. Роло, The Atlantic, сентябрьский номер 1958 года

Скандальная история книги и ее сюжет – роман между сексуальным извращенцем средних лет и двенадцатилетней девочкой, неизбежно вызывают в воображении ожидание чего-то порнографического. Но в «Лолите» нет ни одного непристойного термина, и, скорее всего, любителям эротики этот роман покажется неудачным. Однако «Лолиту» отличает порочность самого оригинального свойства. Из своего шокирующего материала Набоков смог создать настоящий интеллектуальный фарс. Его книга немного напоминает Признания авантюриста Феликса Круля Томаса Манна , но «Лолита» обладает более сильным зарядом комедийной гениальности и написана с большим блеском. Господин Набоков – русский эмигрант, пишущий сейчас на своем втором языке, и среди наших современников ему мало найдется равных в столь виртуозном владении английским языком.

Сумасшедший, фантастический, удивительно творческий слог, который пародирует все, к чему прикасается. Это, безусловно, оправдывает тех критиков (по крайней мере, отчасти), которые увидели в «Лолите» пародию на любовный роман, на связь «старой Европы» с «юной Америкой» или на «хронический подростковый возраст Америки и ее убогий материализм». Но прежде всего «Лолита» кажется мне подтверждением силы духа комедии, способного справиться с самым диковинным материалом и найти в нем истину и источник наслаждения. Это один из самых смешных серьезных романов, которые я когда-либо читал, и философия его отвратительного героя, который никогда не занимался самообманом и не оправдывал себя, гротескно высвечивает ханжество, вульгарность и лицемерные устои, пронизывающие человеческую комедию.

Орвилл Прескотт, The New York Times, 11 августа 1958 года

Некоторые книги приобретают некую подпольную славу еще до своего выхода в свет. Сплетни рождают предположения, что эти книги являются даже еще более отвратительными, чем их succès de scandale (от французского «успех от скандала» – термин для любой художественной работы, успех которой объясняется, полностью или частично, публичными спорами, окружающими работу). Студенты колледжей, возвращающиеся из Парижа, демонстрируют свою недавно приобретенную искушенность, размахивая книжонками в дешёвой бумажной обложке. Преподаватели колледжа пишут серьезные аналитические статьи в научных изданиях. И если авторам таких книг повезет, то какое-нибудь постановление официальной цензуры разрешит обнародовать их произведение. «Лолита» Владимира Набокова – именно такая книга. Господину Набокову повезло вдвойне, потому что его книга была подвергнута цензуре не в Соединенных Штатах Америки, а во Франции. Кто бы мог подумать! Разве мог он еще на что-то надеяться? В конце концов, французский запрет был снят, и теперь эта книга, написанная на английском языке в Соединенных Штатах белым русским эмигрантом, может быть легально куплена в Париже, где она и была впервые опубликована. Ее выходу в свет в Америке предшествовали фанфары шумихи. Профессор Гарварда Гарри Левин говорит, что это великая книга, и что она мрачно символична (Набоков недвусмысленно отвергает любой символизм). Грэм Грин заявляет, что «Лолита» – выдающийся роман. Уильям Стайрон считает ее «однозначно забавной» и «неподдельно смешной».

Таким образом, «Лолита», безусловно, новость в книжном мире. К сожалению, это плохая новость. Есть две в равной степени веские причины, почему она не заслуживает внимания взрослого читателя. Первая состоит в том, что эта книга скучна, скучна, скучна и написана в претенциозной, напыщенной и крайне бессмысленной манере. Во-вторых, она отвратительна.

«Лолита» не напичкана нацарапанными кое-как англосаксонскими существительными и глаголами, и в ней нет явных описаний сцен сексуального насилия. Ее порочность более утонченная. Господин Набоков, чей словарный запас способен сразить наповал редакторов Оксфордского словаря, не пишет дешевую порнографию. Он пишет высоколобую порнографию. Возможно, что у него не было такого умысла. Возможно, он считает свою книгу сатирической комедией или исследованием психопатологии. Как бы там ни было, «Лолита» отвратительна.

Великий писатель, такой гений, как Шекспир, смог великолепно написать о короле Лире, окружив его другими интересными персонажами. Шекспир не писал исключительно от имени и из глубины расстроенного разума короля. Предмет исследования писателя – это поведение человека и мотивы, которые им движут. У безумца нет мотивов, только внешние факторы, на которые он реагирует. Его разрушенный мозг принадлежит психиатрам и психоаналитикам, а не писателям.

Рядом с опасной художественной чертой безумия проходит еще одна, более губительная. Это когда манией является такое отклонение от нормы, какое было у Гумберта. Невозможно описать такое извращение с восторженностью извращенца, не будучи отвратительным. Если мистер Набоков пытался не выглядеть таковым, то у него ничего не вышло.

Фрэнк С. Мейер, National Review, 22 ноября 1958 года

С больно ранящим остроумием и виртуозной выразительностью он обнажает материалистическую уродливость нашего цивилизованного мира – начиная от прогрессивной системы образования и заканчивая архитектурным стилем мотеля, и снова – от обывательского культурного рэкета до невероятной пошлости и морального нигилизма, в котором воспитываются все наши дети, и далее, заканчивая психоанализом и миром литературы. На каждой странице своей книги он ставит несмываемое клеймо брезгливости и отвращения, которые движут им, тошнотворно развивая отвратительный сюжет: подробно разворачивающийся долговременный плен и сексуальные надругательства над 12-летней девочкой. Чтобы довести до абсурда чудовищный гротеск того, что он видит вокруг себя, он завершает роман убийством, в равной степени ужасным и нелепым, балансируя между Grand Guignol (парижский театр ужасов, один из родоначальников и первопроходцев жанра хоррор) и Punch & Judy (классический британский паб с действующим театром внутри).

Я уверен, что целью мистера Набокова была сатира, учитывая его способности и качество написанного материала. Конечно, я могу ошибаться. Он может быть просто чрезвычайно одаренным писателем с извращенным и нездоровым образом мыслей. Но если последнее верно, то это не сильно изменит ситуацию. «Лолита», на фоне того приема, который ей был оказан, остается, не смотря ни на что, жестоким обвинительным актом в отношении той эпохи, которая сможет увидеть себя в таком ужасном свете, чтобы бежать от этого ужаса к красоте, утонченности и взаимопониманию. Но я надеюсь, что это не так, и что господин Набоков знал, что делает. Звучит гораздо более ободряюще, когда зло, которое творят люди, не становится лишь случайным отражением в зеркале, сиюминутным бесцельным актом зла в ответ на зло, а встречает суровое осуждение у каждого нормального человеческого существа.

Джерри Талмер, The Village Voice, 3 сентября 1958 года

Написать триста страниц о сексе! Должен признать, что большинство из них забавны. Даже немного по-джойсовски . Но чересчур много, даже слишком.

Эрика Йонг 233034, The New York Times, 5 июня 1988 года

Лолита» в 30 лет:
«Знаменита Лолита, а не я», – сказал Набоков одному из журналистов, пришедших взять у него интервью после скандального успеха «Лолиты». Как и многие набоковские высказывания, это было правдой и одновременно зеркальным отражением правды. Известность «Лолиты» превратила имя ее создателя в «брэнд» (если использовать устрашающее современное определение) и даже сделала из него имя прилагательное. Как одна из тех писателей, чей литературный дебют также был связан со скандалом, я хорошо представляю себе двойственные чувства автора, который получает широкую известность и коммерческое признание в результате неправильного понимания его основной идеи. Как бы ни хотелось добиться признания, подтвержденного высокими продажами книги, горько получить его за то, что тебя считают извращенцем. Уже одно это объясняет полунасмешливый кивок Набокова в сторону «Лолиты». Набоков знал, что он усердно трудился на литературной ниве, начиная с подросткового возраста. Читательская аудитория не знала об этом. Набоков знал, что перевел на русский язык Алису в Стране Чудес , публика – нет. Едва ли автор «Лолиты» был новичком в мире литературы, имея за плечами одиннадцать необыкновенных романов, исследование творчества Гоголя , автобиографию, многочисленные рассказы, стихи и переводы. С тех пор, как в возрасте 15 лет он напечатал за собственный счет свои стихи в Санкт-Петербурге, его фирменный стиль как романиста, поэта и литературоведа оттачивался и шлифовался на трех языках, и он перенес больше душевных травм, чем мгновений внезапной славы. В его великодушной, насмешливой, самоироничной реакции на успех «Лолиты» кроются все парадоксы его творческого пути, состоящего из парадоксов, пути, который, похоже, является таким же соразмерным, гармоничным и ироничным, как и его произведения.

«Лолита» не нуждается в представлении – даже в свое тридцатилетие – потому что Набоков, считавший, что в своей книге автор должен управлять миром с божественной мощью, предвосхитил все возможные предисловия (и послесловия), какие только захотел бы пожелать читатель.

Одержимость Гумберта Лолитой сравнивали со многими вещами: с одержимостью художника творческим процессом, коллекционера бабочек – экземпляром своей коллекции, с изгнанием и возвращением на утраченную родину (типично набоковская тема). Все так, и это далеко не полный перечень. И все же книга остается актуальной, прежде всего, потому, что это потрясающе яркая история о человеке, обезумевшем от невозможной любви, невозможной любви к невозможному объекту – банальной маленькой девочке, которая называет его «папашей». Всегда ли невозможная, навязчивая страсть необъяснима для других людей? Представляют ли себе наши друзья, какими мы видим их? Разве такая необъяснимость не есть чудо и ужас всепоглощающей любви?

Уникальность шедевров состоит в том, что они остаются вечно молодыми, не смотря ни на что. Возмутительная, неизменная, постоянно перечитываемая «Лолита» в свои тридцать лет все такая же юная, какой она предстала перед глазами своего создателя. Получается, что она победила время – своего врага, и свой прототип.

Стивен Меткалф, Slate, 19 декабря 2005 года

Лолита в 50 лет:
В этом году «Лолите» исполняется 50 лет, и она свежа как никогда, оставаясь при этом такой же порочной. Однако, чтобы в полной мере оценить ее порочность, сначала нужно понять, что она не является скабрёзной. Скажем, какой-нибудь неприличный Тропик рака , заставит Вас, просвещенного читателя, пробираться через эротические сцены и экскременты, прежде чем вы сможете понять, насколько он прекрасен. Но в случае с «Лолитой», чтобы понять, насколько она шокирующая, вам придется иметь дело с ее красотой. И благодаря ее красоте, ее огромному мастерству и остроумию, легко забываешь, насколько «Лолита» шокирующая книга.

«Лолиту» чаще всего вспоминают как современную оду одного мужчины его собственной демонической извращенности, и в этой связи ее приверженцы переоценивают ее техническую виртуозность и шутливость, а ее противники неправильно истолковывают ее как не более чем заиндевелый памятник колоссальному по своим масштабам собственному высокомерию Набокова. Настоящую гениальность романа слишком легко проглядеть. Она заключается в том, что Набоков называл «нервной системой романа, тайными точками, подсознательными координатами ее начертания», с помощью которых выстроена книга. В них Набоков исподволь показывает тот мир, который находится за пределами всеобъемлющей одержимости Гумберта – внутренний мир всех тех, кого он так небрежно отвергает или уничтожает. Набокову, по его собственному признанию, стоило «месяца труда», чтобы написать одно предложение, в котором Гумберт делает стрижку у парикмахера, который никогда не переставал оплакивать своего умершего сына – факт, который вряд ли оставил след в рафинированном сознании Гумберта.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ