2 Напалмом жечь сердца людей.

-Что это было, Холмс?
-Русский Букер, Ватсон, бессмысленный и беспощадный.

Мне бы хотелось посмотреть в глаза членам жюри премии. Долгим запоминающим взглядом. И задать всего один вопрос: «А вы читали это?» Что там они говорили о высокой поэтике, достойной Венечки Ерофеева? С «Кысью» не сравнивали? С Шишкинской прозой? Нет? А надо бы, потому что если это к чему и близко, то к «Кыси» и «Взятию Измаила». Так же нечитаемо, уныло, человеконенавистнически, псевдопоэтично. Порнография. Не в смысле хард- или софтпорно, а в том, что это не литература. Что тогда? Топорная стилизация под Сологуба, который достаточно тосклив и мизантропичен, но ученица, как водится, превзошла учителя.

Итак, о чем роман? О том, как маленький человек Саша Шишин (Ардальон Борисович) мечтает убить соседа Бобрыкина, женатого на его большой любви Танечке. Цель - бежать с зазнобой в Австралию. Заодно Саша мечтает убить свою маму. Разными изощренными способами: повесить, задушить велосипедной камерой, зарезать, отравить, уронить сверху что-то тяжелое. Вот не помню, чтобы собирался жечь напалмом и окуривать заманом-зарином-ипритом. Может просто не знает о существовании таких замечательных вещей? И все ради любви, а вы как думали? Но поскольку он такой сам себе недотыкомка, планов громадью не суждено осуществиться.

Жил был маленький мальчик-безотцовщина с мамой, религиозной фанатичкой. Она без возраста, как-бы старуха уже с Сашиного детства. Участие в воспитании сына, кроме окормления (скудного) и одевания-обувания (убогого) сводит к пинкам, тычкам и подзатыльникам в сопровождении нравоучительных библейских притч и самых идиотических суеверий. Автора не заботит, каким образом в одном человеке могут сочетаться воцерквленность с дремучестью, а между тем, религия осуждает суеверия. Но искать в этой книжке правды жизни - напрасные надежды. Для пущего эффекту, речевая характеристика мамы героя наводит на мысли не то об Агафье Лукиной, не то о кликуше-юродивой. Никак не о советской женщине, чья зрелость пришлась на годы брежневского застоя.

Папа, как водится, капитан дальнего плавания, оставил семью до рождения наследника (погиб смертью храбрых, спасая челюскинцев на льдине?; дрейфует в южном полушарии у берегов Австралии?); в финале как-бы спохватившись, что такой сладкий кус мировой литературы остался ненадкусанным, автор вспомнит еще мисс Хэвишем и «Большие надежды». Вообще, она много чего понадкусает и по костям многих любимых произведений покатается-поваляется. Так ить, постмодерн, матушки мои, обязывает ко множественным аллюзиям. Книга разбита на главы, структура которых, за редкими исключениями:
1. тема (чаще всего какая-то из книг, которые всем знакомы);
2. флэшбэк о приключениях Саши и Тани, корреспондирующих с ней;
3. появление матери, которая все портит;
4. появление Бобрыкина, который все окончательно портит
5. Непременный развернутый пассаж о желании убить Бобрыкина. а заодно уж и мать
с подробными планами (см.2 абзац).
6. Письмо Танюши (может быть в начале. в середине или в конце главы). Непременно с обращением: "Милый мой, хороший, любимый Саня", призывом убить Бобрыкина и спасти ее, в основном же занятое тягомотными умилительными воспоминаниями: как плавили свинец, как взорвали термос карбидом, как искали клад за гаражами, как катались с горок.

О письмах Танюши стоит сказать отдельно. Это слезливую квазипоэтичную муть госпожа Николаенко строчит погонными километрами, умудрившись при таких промышленных объемах внедрения героини в беззащитное читательское сознание, не дать о ней представления, кроме: избалованная маленькая стерва. О бессмертной любви Саши Шишина к Танюше тоже стоит сказать. По здравом размышлении - базируется она главным образом на сервелате и клюкве в сахаре, которых мальчик не видит дома, но их всегда вдоволь у зажиточной подружки.

Еще немного о поэтике. Достигается она жуткого качества рифмованной прозой и множественными инверсиями. Автор то ли забыла. то ли не знала, что хорошо удавались последние на русскоязычном пространстве лишь Александру Грину, а в эмиграции Набокову. Который, впрочем, не злоупотреблял приемом, имея в арсенале довольно других выразительных средств.

Знаете, это в традициях русской литературы - смотреть на маленького человека. И любя, ненавидеть, тоже в традициях. Но смотреть, любя, не то же самое, что презрительно насмехаться над его убожеством.