3

И тут я заколебался…
Эжен Сю, «Парижские тайны», т.2, ч.6, гл.8.

«Парижские тайны» довольно интересно читать не как книгу, а как артефакт 19 века — пытаться представить чувства людей, листавших эти страницы впервые, воображать увесистый томик в руках, скажем, героев Достоевского и прочих их современников. А что? Мне очень даже ясно видится, как некий бедный и голодный молодой человек, помусолив книжку, решает тоже нести свет миру и наказывать злодеев... берет топор и идет убивать старушку... ну, неважно, какую старушку. Где-нибудь в Перми. И становится ясно, откуда такие мысли у одной богатой содержанки: «думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот всё такого, как ты воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: “Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!”» И вот это «Хотела быть честной, так в прачки бы пошла!» - которое ей кидает в конце соперница. Впрочем, что это я не о том. Будто бы Достоевский сам не мог это все придумать. Но все-таки есть во всем этом какая-то эжено-сюевщина. Людям вообще трудно без посторонней помощи придумать, что делать с пороками и добродетелями — потому что в жизни они редко встречаются в чистом, беспримесном виде. Не приходят почему-то добрые и честные, не благословляют падших девушек, а зло почему-то не самоуничтожается так, чтобы к этому был никто не причастен.

Дальше...

Судя по тексту,
Замысел Эжена Сю: изобразить достоверную картину разложения современного общества и прокомментировать ее, словно он такой крутой репортер из горячей точки.
У него получилось: создать абсолютно нежизнеспособные сценки, которые в итоге с абсолютно ненужным комментарием выглядят, как в воспитательной детской передаче: «Ребята, как вы думаете, Хрюша хорошо поступил? Нельзя быть жадным, Хрюша». Обычно читатель сам догадывается о смысле происходящего (особенно в эпоху до постмодерна), без абзаца выводов, как в курсовой работе.

Замысел Эжена Сю: в своем сентиментально-реалистическом романе создать благородного романтического героя, который воплощал бы все добродетели, включая скромность, и указывал бы читателям, как надо вести себя.
У него получилось: то, что почти все сочиняли в детстве — всем капец как плохо, а тут появляюсь я в сияющих доспехах и всех спасаю. Я так делала еще в дошкольном возрасте. Еще в начале первого тома «Властелина колец» я приходила и телепортировала кольцо в Ородруин. Так я обессмыслила много книг, решая все проблемы героев. Причем уважаемый Сю доводит все проблемы до их апогея, чтобы спасение смотрелось эффектнее. Все несчастные и замученные герои обязательно потратят время и силы на обсуждение того, как же хреново им живется, а потом в два раза больше — на благодарности своему спасителю.

Замысел Эжена Сю: провести перед глазами читателя галерею ярких и запоминающихся персонажей, представляющих все слои общества. Красочно изобразить места, где его благородные читатели вряд ли бывали — тюрьму, трущобы, сумасшедший дом. Открыть им глаза на нищету и ужас существования низов. Подтолкнуть людей к благотворительности.
У него получилось: ну, в принципе, за создание такого огромного количества персонажей и связей между ними им можно восхититься. Все-таки не каждый сможет так все переплести. Только настолько тесное переплетение уж очень неестественно смотрится. Иногда ведь случается, что не все люди в городе знают друг друга. Все грехи положительных персонажей (убийства, воровство, прелюбодеяние) забываются моментально, забиваются сиянием их нимба. А у отрицательных персонажей нет вообще никакого просвета. Они плохи потому, что плохи. Такого понятия, как неоднозначность, господин Сю не признает. Что касается нищеты и ужаса — он ее не просто показывает, он ее смакует, словно упивается болью, страданиями, пороками. Изобразить так же ярко что-то хорошее ему тяжело — он очень сумбурно и иносказательно пишет о любви, доброта превращается в список благодеяний, красота — в перечисление предметов мебели или одежды.

Не знаю, насколько полезен был благородный посыл Эжена Сю, но его стиль и приемы повлияли на дальнейшие произведения... не самого первого сорта.

О, как хороша та жизнь, про которую пишут в книгах! Жизнь, похожая на волшебную сказку! Все эти графы, герцогини, принцессы; все эти праздники, обеды, рауты, балы, охоты, дуэли… Все эти хитросплетенные интриги, неожиданности и случайности, над которыми так колотится и замирает сердце.
— Ах, кто это такой? Не сам ли герцог Альфред вошел в залу? Он, конечно, он…

Л.Чарская, «Волшебная сказка»

Но скоро выяснилось, что у графини Авроры и в самом деле случилось горе. Она закатила глаза и стала сетовать:
— Какая я несчастная! Какая я несчастная! Нет никого на свете несчастнее меня! Детей у меня отняли, муж таинственным образом исчез, а сама я окружена мошенниками и бандитами, которые хотят меня убить.

А.Линдгрен, «Пеппи Длинныйчулок»

Нравоучения – это его конек, их запасы у него неистощимы. Он надут благородными мыслями, как мыльный пузырь – воздухом. 
…
А какой силач театральный герой! С первого взгляда этого не скажешь, но подождем, пока героиня взвизгнет: «На помощь! Спаси меня, Джордж!» – или пока на него нападут полицейские. Тогда он одним махом справляется с двумя злодеями, тремя специально нанятыми хулиганами и четырьмя сыщиками.
...
На сцене вообще все поверяют свои и чужие секреты совершенно незнакомым людям. Стоит только двоим появиться на пять минут на сцене, как они тут же принимаются рассказывать друг другу историю своей жизни. На сцене слова: «Присядьте, я расскажу вам мою историю», – так же обычны, как: «Зайдем выпьем по рюмочке», – в обыкновенной жизни.

Дж.К.Джером, «Мир сцены» (этот рассказ вообще рекомендую всем, травмированным «Парижскими тайнами». Чтения на пять минут, а удовольствие несказанное).

Так, отражаясь и отскакивая от разных жанров, «Парижские тайны» дожили до наших дней, превратившись в сериалы, авторы которых неизменно повторяют, что они хотят донести зрителю какое-то важное послание о судьбе простых людей.
Если бы «Парижские тайны» были российским сериалом (спойлерно):
- они бы назывались «Амелия», и зрители 1500 серий гадали бы, кто это такая
- Родольфа играл бы популярный народный артист лет 50-55, советский секс-символ
- актриса, играющая Лилию-Марию (бабульки нежно называли бы ее Лиля), за время съемок успела бы выйти замуж и родить двоих детей, «умело» маскируя свою беременность
- все молодые актеры и актрисы поднимали рейтинг сериала, участвуя в «Танцах на льду»
- они были бы бездарны чуть более, чем полностью, и сокращения текста не спасли бы диалоги от убогости
- сериал был бы полон флэшбэков в сепии, чтобы зрители не забывали, кто на экране кто. Прибавьте закадровый голос и «в предыдущих сериях».
- актер, игравший Поножовщика, внезапно ушел бы из сериала, но ближе к концу его бы уговорили вернуться на пару серий (или заменили другим)
- пластический грим Грамотея занимал бы восемь часов, и никто бы не догадывался, что его играет Безруков
- сериал бы держался на игре актеров старшего поколения (Ферран, Сычиха, Людоедка, госпожа Серафен, господин Полидори вызывали бы бездну сочувствия), а для господина и госпожи Пипле выделили бы отдельную сюжетную линию
- актер, играющий Мэрфа, менялся бы три раза за сериал, но его так никто и не запомнил бы в лицо
- ни одной даже слегка сексуальной сцены в сериале бы не было (днем же идет), но все ужасы и убийства сохранены — это детскую психику не портит. К съемкам привлекались бы сценаристы канала НТВ
- внизу картинки шел бы экран с смсками от зрителей
- сюевские спойлеры, конечно, убрали бы, но натренированные зрители все равно бы догадывались
- на форумах развели бы холивары, что лучше - фильм или книга
- финал бы изменили, и через год зрителя ждала бы «Амелия. Новая судьба»
- в последней серии было бы минимум пять свадеб
- после титров Безруков снимает маску.